Стыд

Шаулю было немногим больше сорока, но для своих лет выглядел он довольно печально. Абсолютно гладкий череп поблескивал, точно натертый керамический тазик, глаза, широко распахнутые кофеином, покрылись сосудистыми звездочками, а колено в усердно выглаженных джинсах никак не возвращалось в состояние покоя.

"Будто одной ногой танцует", – подумала я и прикусила щеку, чтобы сдержать идиотскую улыбку. Бессонные ночи плохо влияют.

– У меня уже есть работа.

– Да, твоя тетя рассказала, но послушай: я предлагаю хороший график и оплату в два раза выше. И Мойра считает, тебе будет полезно приобрести опыт ведения домашнего хозяйства, – объяснил мужчина, говоря для убедительности медленно и постоянно кивая.

– Не знаю, разве так правильно? – я замялась. – Дядя не позволит…

– Мойра разберется, – перебил Шауль. – Я знаю ее не первый год, она умеет решать подобного рода вопросы. Я обещал ей, что буду платить две твои зарплаты, но, если согласишься, заплачу три, треть наличными, сможешь оставить себе.

От того, что "Мойра разберется", спокойнее не стало. Если нужно "разбираться", значит, дело сомнительное и ничем хорошим не кончится.

В гудящую голову лезли все мысли сразу, трудно было сосредоточиться на одной. Я угрюмо покосилась вниз на улицу. Она была такой узкой, что ее едва ли можно было назвать улицей. С лестничной площадки, на которой мы стояли, ее почти не было видно. Зато был виден старый парк, в котором за полгода я бывала лишь пару раз с младшими детьми, конечно, до того, как в жизни появилась швейная мастерская с двенадцатичасовыми сменами.

Видя, что на торг я не настроена, Шауль звучно втянул воздух горбатым носом и задумчиво пробормотал:

– Если женщина из Рамат-Шемер работает в другом районе – дела плохи.

– И вы предлагаете мне последовать примеру тети.

– Да, но лишь потому, что хочу помочь! Если ты готова встретить их завтра из школы, я буду платить достаточно, чтобы Мойре не пришлось работать вообще.

В слегка повышенном тоне я сразу уловила зарождающееся раздражение. Видимо, он не ожидал, что кто-то может так долго раздумывать над его предложением, что кто-то может от него отказаться.

– Поверь, это очень хорошая возможность. Будешь работать там, куда ваши не заходят, никто не узнает. Уйдешь, как только решишь выйти замуж. Зато у тебя появится приданное, – вовремя заметив настороженный взгляд, Шауль сменил манеру давления.

– Если соглашусь, оно может мне не пригодиться, – фыркнула я.

Шауль мыслил примитивнее, чем стоило. Тычок носом в бедность был избран им в качестве аргумента и был избран ошибочно. Я повернулась к входной двери, но не успела положить ладонь на ручку. Мужчина преградил мне путь и быстро умоляюще зашептал:

– Их мать очень больна, ты же видела. Им нужна женская забота. Разве ваш Бог не велит вам быть милосердными.

Этот наглый жест был столь ошарашивающим, что шальной искрой запалил внутри смиренного сонного тела гневный огонек.

– Не нужно эксплуатировать мое милосердие и мою веру.

По окну у входа тихонько постучал крепкий женский палец, который вынудил понизить тон.

– Извините, мне нельзя говорить с вами при соседях. Тем более в Шаббат. Дайте мне день.

Мы с Мойрой разминулись в коридоре, она поспешила проводить незваного гостя.

– Ты так быстро убежала, что он не успел передать тебе это.

Вернувшись в кухню, Мойра протянула мне загадочный белый конвертик и, сложив на груди руки, продемонстрировала свое намерение увидеть его содержимое. Я отодвинула стакан, аккуратно извлекла из конверта несколько купюр и тут же засунула обратно.

– Мы должны это вернуть.

– Еще чего, – тетя звонко всплеснула руками. – Всевышний благословляет тебя на трехламповый обогреватель! А ты что? Любишь, когда комнату можно использовать вместо холодильника? О, Всевышний, благослови мою Фриду и на чистый разум…

Легким движением сильной руки Мойра придвинула стул и приземлилась рядом со мной.

– Жизнь делает подарки только тем, кто готов их принять, Хабибти. Они хорошие люди, но главное – Шауль хороший человек, он не останется должен и тебя не обидит. И, подумай, просил бы он тебя так, если бы у него был вариант получше?

– О чем ты говоришь… – прошептала я, уже совсем не понимая, как на это реагировать. – Разве так можно?

– Нет, – спокойно ответила Мойра.

Я растерянно развела руками. Мойра облокотилась на потертую столешницу и прищурилась, складывая в уме схемы решения.

– Скажем всем, что ты теперь присматриваешь за детьми хаззана из Верхнего района. У Шауля есть связи, если что, отвадит любопытные уши.

– А дядя?

– Всем, значит, всем. Нечего ему в твои дела лезть, – Мойра поправила указательным пальцем платок, словно только что придумала самую большую аферу на свете и была собой чрезвычайно довольна. – Шауль уже звал меня.

К этому моменту удивляться я устала.

– Значит, сама не согласилась, а мне предлагаешь.

– С чего бы мне соглашаться?! – Мойра возмущенно затрясла головой. – Шимон бы все понял. Врать мужу – не то же самое, что недоговаривать дяде. И, будем друг с другом честны, ничего, кроме Рамат-Шемер мне не грозит, а ты можешь разыграть удачную карту.

Пыл Мойры спал. Она печально и даже брезгливо проскользила глазами по облезлым обоям, поджала узкие губы:

– Ты сама видишь, мы не может дать тебе то, что нужно. Хабибти-хабибти, с их деньгами у тебя появится шанс. Жаль для того, чтобы исполнить волю Всевышнего, тебе придется сначала ее нарушить.

3

Слова Мойры сопровождали меня на работу каждое утро, когда я быстрым шагом пересекала улицу за улицей, избегая глазами знакомых лиц. Моше открывал мне ворота и вручал ключ от парадной двери. Шауль приезжал к завтраку, привозил пакеты из супермаркета, усаживался на диван перед телевизором с мультиками и подгонял сонных детей. По дороге от школы – мы отводили детей вместе, чтобы я запомнила маршрут – он зачитывал список “плохих новостей” с экрана телефона, пыхтел и бранился вслух с кем-то из интернета. Говорил, что мысль об отсутствии государственного бюджета добавляет ему морщин. Ему и до мусорок было дело, и до партии колясочников, и до нефтепровода. Я поддерживающе мотала головой и уверяла, что дорогу выучила наизусть и в следующий раз отведу детей сама, однако каждое утро Шауль об этом забывал.

С господином Хадад мы в первое утро разминулись на пороге – наверное, уезжал на работу. В следующий раз он приехал за детьми, сказал им собрать рюкзаки к Либи, а мне – сложить в серый пластиковый пакет книги из полки под телевизором.

– Просто скинь все вместе. Это мусор, – заметив, как я разглядываю черно-белую обложку, мужчина настороженно свел брови, – Что там?

– Ничего, – опомнилась я, спрятав книгу в пакет.

Господин Хадад сидел на диване позади меня,

погруженный в ожидание. Несколько минут он наблюдал, как я кропотливо сортирую книги по размеру, убираю ровными стопками в мусорный мешок, прежде чем проявить этому действию интерес.

– Забери, если хочешь. Возьми что-нибудь из Брэдбери, он почти всем нравится, – протянул Хадад с выдохом, – Хотя вы такое не читаете.

Я убрала руку от книги, за которой потянулась в приступе забытья и, не подавая вида, вернулась к полке.

– В Танахе сюжетов достаточно, – мужчина словно прочитал мою мысль.

Я не смотрела на него, но как он говорил, спокойно и в меру громко, мне нравилось.

– А ваша жена не будет читать?

– Она не читающая. Как страницы листать помнит – уже радость, – он издал тихий смешок, вынудив меня вежливо улыбнуться в ответ.

Я промолчала. Хотя поговорить про Брэдбери с первым человеком из моего окружения, который смог бы написать его имя без ошибок, мне хотелось больше, чем “Грозовой перевал” Бронте с красивой черно-белой обложкой. Мне бы хотелось сказать, что Брэдбери не для всех, что его книжки из городской библиотеки вгоняют в тоску и тревогу. Господин Хадад вряд ли бы поспорил. Я представляла его читающим скорее “Идиота”, чем “Марсианские хроники”. Он не походил на мечтателя. По крайней мере по голосу и походке, за которой я следила с порога.