Страница 16 из 21
P.S: Надеюсь на Вашу честность и порядочность, а потому прошу о письме никому не говорить, а само письмо уничтожить. На конверте есть обратный адрес и я буду очень рад узнать, что всё обошлось и Вы остались в живых. С уважением. Михаил Шершнёв."
Интерлюдия. Чкалов.
Чкалов сидел за столом, курил одну за другой папиросы и смотрел невидящим взглядом перед собой. Несколько раз перечитанное письмо лежало перед ним. Первым желанием, когда он его открыл и прочитал, было сразу выбросить куда подальше и забыть, но интуиция буквально взвыла. Никто не мог с такой точностью предсказать события за два месяца до того, как они произошли, да и ещё и с такими деталями. Да и мало кто вообще мог знать об испытаниях новейшего истребителя и о возникших при этом проблемах. А тут некто из какого-то маленького городка в Башкирии, который и на карте то не сразу отыщешь, описывает ещё не случившиеся события, словно они уже произошли. Бред! Или чья-то провокация. А может сообщить о письме в органы? От этой мысли Валерий поморщился. После ареста он НКВД, мягко говоря, недолюбливал. Понимал их необходимость, но ничего с собой поделать не мог. В конце концов он убрал в ящик стола конверт, а само письмо скомкал, положил в пепельницу и поднёс к нему горящую спичку. Огонь жадно вгрызся в бумагу, пожирая ровные строчки. Поживём-увидим. До того, что должно случиться ещё почти полтора месяца.
Тем временем Татьяна начала активно готовиться к предстоящей свадьбе. В один из дней она буквально силком вытащила меня в тот самый коопторг, где продавщицей работала Зина. Выбор товара там был явно богаче, чем в обычном магазине. Мне был куплен костюм-тройка, пальто (в это время это один из символов достатка), полушубок, зимняя шапка, осенние ботинки и тёплые бурки на зиму. Татьяне приобрели отрез на платье, туфли, зимние сапожки и красивый тёплый белый полушубок. Зинаида с плохо скрываемой завистью смотрела на наш шопинг. По нынешним временам денег на всё мы потратили просто неприлично много. Татьяна, по началу, стеснялась так тратиться, но постепенно вошла во вкус. Женщина есть женщина всегда и во все времена.
7 ноября в артели прошёл праздничный митинг. Вот интересно, ведь, по сути, артель это частное предприятие. Что-то вроде ИП или ООО в будущем. Или, вернее сказать, субьект малого и среднего бизнеса, а к годовщине Октябрьской революции отнеслись вполне серьёзно. И кумачовые транспаранты, и трибуна, и флаги с огромными портретами Ленина и Сталина. Работники артели одеты празднично. Первым выступил, естественно, директор артели Филиппыч. Говорил он минут 15. Поздравил всех с праздником, рассказал о том, как жилось рабочим до революции и как стали жить сейчас. Пожелал всем новых трудовых достижений. Потом, неожиданно, слово предоставили мне. Пришлось вспоминать неоднократно виденные выступления на ещё тех, советских съездах. Речугу толкнул такую, что хоть на первые полосы центральных газет. Сказал о том, что наше, первое и, пока, единственное в мире государство рабочих и крестьян находится во враждебном окружении и что империалисты не успокоятся, пока не уничтожат нас. Что мы все должны крепить оборону нашей Родины, что наша большевистская партия и правительство под руководством товарища Сталина делают всё, чтобы ни одна капиталистическая гадина не испортила мирную жизнь советского пролетария, что тот образец техники, который мы изготавливаем, станет нашим вкладом в защиту социалистического отечества. Аплодисменты не смолкали минут пять, не меньше. А в глазах людей горел огонь энтузиазма. Тут же была принята резолюция о проведении субботника для быстрейшего выполнения моего заказа.
Через неделю после праздника мы с Фёдором на санях, запряжённых уже знакомой мне лошадкой, отправились в село Ломовка. Надо было прикупить мясца на свадебный стол, а у Фёдора там был знакомец, у которого этим самым мясцом можно было разжиться. Пока ехали, он мне рассказывал про своего знакомого.
– Ломовские вообще хитрованы, но этот переплюнул их всех. У него же и при царе крепкое хозяйство было. От отца ещё досталось. Самого то его с самого начала Империалистической войны в солдаты забрали и попал он к пластунам. Где-то за год до революции его и ранили. Врачи подштопали малёхо, да домой отправили. Демобилизовали, значит. Он и начал здесь хозяйством заниматься, отец его к тому времени помер. Лошадей ещё парочку купил, бычков да птицу разную. Женился, да жена ему каждый год по ребятёнку нарожала. Трое парней у него, да трое девок. Старшая дочь, да старший сын уже своими семьями живут. Когда начали колхозы организовывать, то его хотели, было, в колхоз записать, да только он вывернулся и тут. Пару лошадей отдал в колхоз и, пока там радовались, поехал в райсовет, да оформил семейную сельхозартель. Сунулись к нему, было, а у него уже и документ готов. И есть он теперь единоличник-артельщик[16]. Долго на него косо смотрели, так он, когда Магнитку начали строить, пришёл к председателю и говорит, дай мне в аренду пару тройку лошадок с подводами. Хочу, мол, обоз продовольственный героям-магнитостроевцам отправить. Тут уж председатель смекнул, что непорядок получится, если какой-то единоличник обоз отправит, а колхоз в стороне останется. Не дал лошадей, сам решил обоз снарядить. Да только не на того напал. Этот ушлый пошёл по дворам, да везде говорил, что председатель лошадей не дал, а там, в Магнитке, герои-строители с голоду загибаются. В общем через неделю с его подворья выехало пять подвод, да все в красных лентах и флагах, а на первой так и транспарант "Героям-магнитостроевцам от сельхоз-артели "Сельский труженник" ". Тут и фотограф откуда ни возьмись и потом фотография в газете. Вот, мол, какие у нас сознательные единоличники-артельщики. А в Магнитке, сказывают, встречали его как героя. Даже грамоту дали с подписью самого Калинина. А сейчас лучше его свиней, бычков, да птицы во всём районе нет. Все к нему едут за мясом.[17]
– Постой-ка, – пронзила меня догадка, – а ты, часом, не про Безумнова Павла Афанасьевича рассказываешь?
– Про него, – Фёдор обернулся ко мне, – Слыхал про него там, у себя? – он мотнул головой куда-то в сторону.
– Ещё бы не слыхал. Родня это моя. Бабушка моя в девичестве Безумнова была. Сейчас уже замужем за моим дедом. Это тот, который рядом с артелью Филиппыча живёт. Павел Афанасьевич мне прадедом приходится. А историю эту я от отца слышал.
– Во, дела, – удивился Фёдор, – Это, получается, мы к родне твоей едем? Эх, и не скажешь ведь им об этом. Ещё, чего доброго, за сумасшедших примут.
Интерлюдия. Павел Безумнов.
Павел Афанасьевич вышел за ворота и принялся откидывать снег. И не сказать, что в том была какая-то необходимость, тем более, что сыновья с утра уже вычистили едва ли не пол улицы, просто сил уже не было находиться в доме. Ещё вчера с утра бабка Ефросинья, его тёща, будто не с той ноги встала. Заставила всю женскую часть семьи наводить в доме чистоту, а ему велела заколоть кабанчика, да по пятку кур, гусей, да кроликов. И хоть лет бабе Фросе было уже столько, что и она сама не помнила, но голову имела светлую и в разных странностях до сего дня замечена не была. Гостей, вроде, не ждали, а редкие страждущие, приходящие к бабушке-целительнице со своими недугами, сами несли гостинцы. Посмотрев на царящий в доме бедлам, Павел обмолвился супруге Анне, что, видать, бабка к своим похоронам решила готовиться. Эх, бабы, бабы. Язык, что помело. Анна взяла, да и высказала это бабке, но та, на удивление, скандалить не начала, а с какой-то светлой улыбкой сказала.