Страница 7 из 16
Глава четвертая
Пустая конюшня сильно выстыла, но крепкие стены надежно укрывали от ветра, и уже этого уюта было достаточно, чтобы перевести дыхание, застывавшее в груди не столько от мороза, как от разгулявшейся вьюги. Конь довольно фыркнул, встряхнул гривой и потянулся губами к плечу хозяина.
— Погоди, друже… — похлопал его по шее Нестор. — Закончились наши мучения. Сейчас и согреешься, и поужинаешь…
Казак расседлал коня, снял влажную попону, протер влажные, заиндевевшие бока клоком сена, потом сбросил с плеч платяной кобеняк*
— Добро… А теперь и о себе не грех позаботиться.
Нестор открыл дверь, и метелица в тот же миг с такой яростью швырнула снегом в лицо, что казак невольно попятился и зябко поежился.
— Вот зараза… — выходить наружу сразу расхотелось. — Никак снежный бес не угомонится. Ну, и лихой тебя бери.
Нестор присел на порог, спиной к двери, заткнул за пояс грубые, шерстяные рукавицы и вытащил кисет с заранее натоптанной трубкой и кресалом. Оно и в конюшне можно было переночевать, не большой пан, но мысль о теплом хлеве манила, как голодного запах хлеба. Казаку к лишениям не привыкать, не раз посреди чистого поля спать приходилось, но одно дело, когда хочешь — не хочешь, а должен, и совсем другое — когда есть выбор. Однако и соваться сразу в круговорот метели, из жадных объятий которой только что выбрался, не хотелось. Пусть, чуть позже.
Нестор высек огня, раскурил трубку и с удовольствием затянулся пахучим дымом. Еще бы, не буркун какой-то в кисете, а настоящий турецкий табак, — целый тюк которого перепал им с Никитой Твердохлибом, как часть добычи после последней вылазки. Той самой укоротила век побратиму, а его самого уложила в постель на всю осень. Да еще и теперь, нет-нет, а защемит, заноет рана на плече. Особенно в такую взбалмошную погоду.
Нестор невольно потер ладонью ключицу и зевнул.
— Ну, будет нежится… чего не миновать, то и откладывать нечего, а не то еще немного и прямо здесь, на пороге усну.
Казак встал, надвинул глубже шапку, поднял воротник кожуха и решительно вышел наружу.
Метелица тот час радостно подхватила его под руки, словно перепившая кума, жаждущая танца, и могла закружить, если бы не стена, придерживаясь которой, Нестор почти на ослеп добрался до хлева. Нащупал защелку, приоткрыл дверь и не вошел — завалился во влажное, дымящееся тепло.
Испуганные то ли его появлением, то ли подыхом морозного воздуха, овцы беспокойно завозились в овчарне, но Нестор уже захлопнул за собой дверь, и в хлеву опять воцарилась сонная тишина.
— И где здесь солома? — пробормотал еще казак, услышал, как сухие стебли зашуршали под ногами, и, не выбирая лучшего места, упал ничком. И уснул быстрее, чем устроился поудобнее…
…Жалобно ржали искалеченные кони, на разных языках молили всевышнего или проклинали судьбу раненые, хрипели умирающие, но уже не звенела сталь и не шелестели стрелы. Как и всегда, не выдержав прямого столкновения, татары бросились наутек, припадая к гривам низкорослых, быстрых бахматов. Казаки кинулись было следом, но и версты не проскакали — завернули. Кто его знает, что у голомозых на мысли: может, действительно дернули куда глаза глядят, а может — в засаду ведут? Поле боя осталось за сечевиками, вот и хорошо. Надо помочь раненым, отдать последние почести погибшим — и добычу поделить.
Никита отходил. Стрела пробила казаку грудь прямо под сердцем, и странно было скорее, что он все еще дышал. Мало того, был в сознании и мог говорить.
— Нестор… — позвал тихо. — Наклонись, дружище. Должен что-то важное сказать. Пока при памяти…
— Береги силы, брат, — вытер покрытое потом лицо товарища Нестор Журба. — Сейчас Лушпайка осмотрит самых тяжелых и тобой займется. Если стрела чистая была, без яда… заживет. И не от таких ран хлопцы поправлялись. Потерпи немного.
Нестор не был новиком и хорошо видел, что побратиму остались считанные минуты, но зачем ему о том знать. Да и разное бывает. Ведь и в самом деле, порой, и не после таких ранений выкарабкивались. Все зависит от того, как крепко душа тела держится. Готов ли человек сдаться, или за всякую цену жить хочет и до конца со смертью борется. Другое дело, если нет ради кого терпеть. Тогда беда. Тогда и от икоты дуба дать можно.
— Что ты меня как детвора уговариваешь? — скривился Твердохлиб. — Пришла старуха за мной… Вон, солнце застила… не выбраться мне… А чтобы я с легкой душой за ней пошел… куда там назначено… слушай и обещай, что волю мою последнюю исполнишь.
— Э, глупости говоришь! Да мы с тобой еще…
— Помолчи… У меня не так много времени… не трать его зря… слушай.
— Да говори, блаженный… — пожал плечами Нестор. — Что с тобой сделаешь.
— В седле грамота зашита… на землю… неподалеку Смилы… пять моргов* (*мера земельной площади, равная 0,56 га)… Надел небольшой… зато с домом и мельницей… Думал осесть на старости… Так хоть ты пользуйся… Чтобы не зря кровь…
Никита закашлялся, схватился за грудь, застонал, дернулся, словно хотел встать.
— Куда ты?! — Нестор придержал побратима за плечи и насильно уложил назад. — Нельзя тебе… Лежи…
— Да… Да… — пробормотал умирающий и снова рванулся. — Брат! Извини! — крикнул, надсаживая горло. А в следующее мгновение изо рта бухнула кровь, Никита захрипел и обмяк, уставившись в небо уже невидящими глазами.
…Нестор махнул рукой, больно ударился запястьем о что-то жесткое и проснулся. Какое-то мгновение растерянно хлопал глазами, не в состоянии сразу понять где находится. Затем вдохнул терпкого, животного духа и окончательно проснулся. Потер ушибленную кость, потянулся всем телом и сел, стряхивая с кожуха солому.