Мозаика

  А может все не так? И седая громадина, набравшись силы у древности своей, повинуется более дальним законам. Молчаливая, но живая она осмыслит не только судьбу, но и большее, стоящее над ней. И покоренное высшей природой время, подчинится желанию, которое сильнее всего.

  Влекомые воображением, этой вечной жаждой жизни, оживут казавшиеся мертвыми и холодными серые великаны. Расправив сгорбленные плечи, они перейдут еще один порог природы, став совсем, совсем иными.

  Свет свечей, причудливо извиваясь, терялся в пространстве. Мрак съедает лучи, так и не дав им развернуться. Пустота уходила в высь без намека на законченность. Блики, всхлипы мягко притворенных дверей. Тусклая недоговоренность полушепотом.

  Шаркающие приготовления. Оправление лакейских ливрей в неудобственном отсутствии зеркал и полутьме. Коридоры ведущие к тупикам, и просто бесконечные коридоры. Печальные вздохи, советы на ухо. Тенета комнат, если они и были, скрывали тайну. Какую? А зачем тебя привели к нам, дружок.

  - Внимательнее всего, следи за теми, что с полотенцами, - наставлял ученый Кот. - Они не только выразители воли Совета, но и простые люди. У них еще остались свои, человеческие желания. И именно эта, досадная мелочь слегка корректирует произносимое в Зале.

  - Я не понял, - спросил Луря, - "Совет", они что, нелюди что ли?

  - Лучше, тебе увидеть самому. Но чтобы ты не испугался в самом начале и не дал им преимущества, надо знать. Члены Совета раньше были людьми. Были настолько, что даже время не справилось с их величайшими желаниями.

  Каждый из них какое-либо ненасытное, неудовлетворенное влечение. Все вместе, они забавляются миром, почти как детской игрушкой. А мы, бренные слуги, не часто преподносим что-либо достойное их мудрого внимания. Помни, они могут все, кроме одного. Сейчас, они не могут без тебя.

  - Скажи наставник, - тон Лури сделался уважительным, - кто же все-таки я, если так нужен им?

  - Ты? - Кот на минуту задумался. - Ты тело, в котором они будут жить и утолять жажду. Впрочем, я надеюсь, что ты поймешь сам.

  Круглый зал без окон освещался факелами. Вырастающие из серого, строгого камня, наискось протянутые вверх факела - драгоценные символы Олимпийских Богов, казались живыми отображениями вечности.

  Свет и тень смешивались в полости зала, образуя никогда не повторяющиеся узоры в движении. Кот и Луря ожидали средь темных стен, увешанных чем-то похожим на портреты в громоздких, золотых рамах.

  Перед каждой картиной, заложив руки за спину, стоял медный и твердый на взгляд человек. Было тихо и прохладно, слышалось легкое потрескивание живого огня.

  Когда же они начнут? - торопилась нетерпеливая неуверенность Лури. - Похоже, я главный зритель и критик. Может распорядиться, чтоб приступили?

  Взгляд юного соискателя медленно скользил по одной из картин. Впрочем, он успел заметить, что это не совсем портреты. Скорее горельефы, с намеками плеч и груди, обрамленные в художественное полотно.

  Фон и задний план может и нарисованы, причем довольно искусно. Нет, там не было места для пейзажа или традиционной кумачовой портьеры, скачущего в даль скакуна неопределенного рода и занятия. Не было ничего предметного, только вязкое ощущение, будто там, где-то глубоко внутри, тысячи женщин тянули к нам руки плача, скорбя и ненавидя.

  Луря долго всматривался в маску-лицо - центр произведения. Закрытые веками, выпуклые яблоки глаз; полные, чувственные губы. Они немного лоснились от съеденного и улыбались блаженной, сытой улыбкой, Луря мог поклясться, улыбались.

  Тщательно выбритый подбородок с чувственной ямочкой. Низкий лоб, прилизанные в пробор волосы, небольшие залысины. Округлые, но не обвисшие, розовые щеки. Лицо дышало дьявольским наваждением жизни, желания.

  Вдруг веки дрогнули, поползли наверх, и Лурю обволок по-цыгански бездонный, бесстыжий взгляд. Прямо в упор на него смотрело все мыслимое распутство. Они молча смотрели на него. Со всех сторон горельефы ощупывали новое перекрестными взглядами. Они будто пытаясь вывернуть вещь наизнанку, чтобы потрогать, что там внутри, старческими от маразма пальчиками. Хамство, властолюбие, мерзость, стяжательство, подлость. Да всех не назовешь, не обернешься на каждого. Как много их, и какие они разные.

  По круглой полости, зала загнанным зверем метался ветер. Он шевелил Лурины волосы, шлепал по детским щекам, скабрезно забирался под хлипкую одежонку. Зрение, обаяние, осязание, вкус, звуки сплелись в единый жгут пламенной реальности и творили ее. Чьи-то жизни в дрожь били тело изгибами бесчисленных поворотов и падений, взлетов и военных побед.

  Окружающее представлялось безумием. Тихая недостижимость счастья задвинулась в лету, миром правили сильные и сильнейшие. Но никто из них не спрашивал ни о чем. Они погоняли мир, его веру и религию, его жадность и устремленность, его старость и новизну. Они раскалились добела. БЕДА В НАШЕЙ НЕТЕРПИМОСТИ ...

  Но может, только ночной кошмар? Может жизнь мне видится как-то не так, как следовало бы. Есть, конечно, определенные недостатки. Но Вам необходимо оставаться с ними, хотя бы из уважения к самому себе.

  Улыбнитесь друг мой, пусть даже нечто плюнуло на Вас с верху. Не снизу же, в конце концов. Может, это дождь капнул? Но что же тогда гроза?

  - Здравствуйте молодой человек. - Луря обернулся. - Конечно же, неудобно, так вот со всех сторон сразу. Ну, я думаю, Вы поймете и войдете в наше нелегкое положение. - Голос был мягок, речь чуть растяжна, интонация задумчива. Голова и грудь говорившего не напрягались. Казалось, они принадлежат человеку, лежавшему в удобном кресле. Так разговаривают после достаточно приятного для пищеварения обеда. И Луря тоже смог стать вежливым.

  - Я не испытываю даже малейших неудобств. Наоборот, я полностью в Вашем внимании.

  - Спасибо-о, - протянула голова. - Отрадно видеть человека, который понимает и принимает наши заботы и неудобства. В сущности, каждому из тех, кого Вы в данный момент видите, очень трудно пойти на контакт с внешним миром. Но мы, в конце концов, лишь слуги, можно даже сказать, рабы великой идеи. И каким бы трудным не оказался путь, выпавший на нашу долю, мы не вправе останавливаться.