Страница 39 из 42
— Какие люди, — протянул Канаяма, не глядя на вошедшего гостя.
Он срезал дольку спелого, слишком идеального по форме и цвету яблока изогнутым, будто коготь хищной птицы, ножом. Карамбит с лезвием из отличной стали и резной рукоятью, чей конец венчало кольцо под большой палец.
— Зачем явился? — спросил Канаяма. — О бабе своей договариваться?
Годжо сел в кресло напротив, покосился на огромную кровать, что стояла у стены. Лучше бы, конечно, сразу перейти к делу, но Канаяму нужно довести до нужной кондиции. Убедить, что он король положения. Годжо знал, что отчасти так и есть, но всё равно не собирался уступать. Выгрызет победу, даже если шансы его окажутся почти нулевыми или стремительно сорвутся вниз, в минусовую отметку.
— Зачем ты в это Сакуру втянул? — спокойно спросил Годжо.
— Сакуру, — повторил Канаяма. — Сакуру, значит… так понравилась девка? Любишь её?
— Люблю, — отозвался Годжо, наблюдая, как от этого простого признания свирепеет Канаяма.
— Любишь… ты вообще знаешь, что это такое? — спросил он, отправляя в рот срезанную дольку яблока.
— А ты просветить хочешь? — улыбнулся Годжо, закидывая ногу на ногу.
— Ты договариваться пришёл или остроумием блестать? — спросил Канаяма.
— Договариваться, — ответил Годжо.
— Ради неё даже сам позвонил. Надо же… Не думал, что тебе может понравиться простая врачиха. Да которая, к тому же, скоро сдохнет, — рассмеялся Канаяма. — Как думаешь, может, мне проявить милосерднее и помочь? Или наоборот, в назидание тебе позвонить знакомым ребятам? Они таких своенравных девочек ломать любят. По кругу пустят, чтобы спесь сбить. Глядишь, послушнее станет, в твою сторону больше смотреть не захочет.
Годжо молчал, чтобы ни словом, ни жестом себя не выдать. Но Канаяма прищурился. Видимо, глаза Сатору всё равно засверкали недобрым огнём. Ярким отблеском лезвия, металл которого поймал солнце перед нанесением смертельного удара.
— Ты очень примитивен в своих угрозах, Канаяма, — сказал Годжо. — Думаешь, раз силён и со связями, всё по плечу? Никогда не замечал, что на сильного всегда найдётся более сильный? Или более отчаянный, которому терять будет нечего. Это тоже своего рода сила. Непреодолимая и неподкупная.
— Ты думаешь, что сильнее меня? Или познал отчаяние? Нет, мальчик, ты ни черта об этой жизни не знаешь, — Канаяма поднялся с кресла. — Вот и сейчас, приполз ко мне, потому что не в силах свою врачиху отмазать. Правда?
— Может, я тебя, больного на голову, пожалел? — обольстительно улыбнулся Годжо, даже не шелохнувшись, когда Канаяма подошёл ближе, прокрутив карамбит в руках.
— Меня? И пожалел? — рассмеялся Канаяма. — Да такие, как ты, жалости не знают. Они берут от жизни всё, высушивают досуха колодец, из которого пьют. И кусают руки, из которых едят.
— Это ты из себя сейчас благодетеля строишь, которому я руки кусаю? — усмехнулся Годжо. — Желай я себе папика или мамочку, уж точно выбрал бы кандидата получше. Без проблем с башкой и с капиталами, которые они получили не от тестя, женясь по расчёту. Как думаешь, большой босс знает, что его зятёк тратит деньги на шлюх вместо лечения своей «импотенции»?
Канаяма резко схватил Годжо за волосы на затылке и заставил запрокинуть голову, выставляя напоказ светлую шею. Посмотрел в глаза, зло сверкнув своими. Зрачок — чёрная, холодная пасть, космическая дыра.
— Этот старый хрыч сам дал мне активы. В благодарность за то, что я взял его драгоценную дочурку в жены, хотя она ни рыба ни мясо. Мне эта семейка уже поперёк горла, а ты… будь ты хоть трижды из знатного рода, всё равно клеймо шлюхи теперь не отмоешь. В приличное общество тебя без покровителя не пустят, — Канаяма прислонил нож к коже Сатору.
Чуть пониже ямки на сходе острых ключиц. Годжо почувствовал, как в желудке будто бы закопошились насекомые. В нос ударила смесь запахов алкоголя, пота, одеколона и спермы. В какой-то момент Годжо подумал, что заказное убийство этого ублюдка — хороший выход, но слишком простой. Такой лёгкой смерти Канаяма не заслуживал.
Холодный металл, перепачканный в яблочном соке, скользнул по шее вверх, надавливая самым острием на кожу. Стальной коготь чуть подцепил подбородок, заставив Годжо задрать лицо сильнее. По линии бледно-розовых губ, тупой стороной изогнутого лезвия оттягивая нижнюю вниз, оголяя белые, плотно сжатые зубы. Канаяма задышал быстрее. Его глаза заблестели, словно у наркомана перед принятием дозы. Он наклонился вперёд и провёл языком по щеке Годжо, оставляя мерзкий влажный след. Потом острее ножа проделало тот же путь и остановилось прямо под глазом. Канаяма чуть оттянул им кожу под нижним веком и провёл языком по ресницам и глазному яблоку. Годжо впился пальцами в подлокотники кресла до побелевших костяшек, в какой-то момент решив, что это выше его сил.
— Такой покладистый, — отстранился Канаяма. — Что, надо твоей сучке почаще угрожать?
— Ты болтать будешь или мы делом займёмся? — Годжо улыбнулся так, что у Канаямы заметно дрогнули коленки.
Длинные белые пальцы принялись медленно расстёгивать перламутровые пуговицы рубашки, стоило только Иясу отойти на два шага. Открылась полоса тела — пока ещё чистый холст, который Канаяма жаждал запачкать, изрезать, превратить в ничто. Сатору откинул полы рубашки в разные стороны, на, мол, выцарапывай когтями сердце, выгрызай зубами, рви. Улыбался так соблазнительно и сладко, что не подумаешь, будто его сейчас наизнанку вывернет. Нет, своё тело отдавать на растерзание было не страшно, тут другое: Годжо боялся не сдержаться и всадить нож, которым Канаяма сейчас вёл от его пупка до груди, тому в глаз. Так глубоко, чтобы ни один патологоанатом не смог достать его из черепа, не распилив башку.
В этот момент в кармане брюк Годжо зазвонил телефон. Сакура всё-таки решила перезвонить. Лучше бы он не бередил ей душу. Она ведь девочка не глупая, поняла что-то, заподозрила. Годжо достал телефон и посмотрел на экран. Канаяма усмехнулся.
— Возьми, — он встал на колени перед Годжо, раздвинув ему ноги.
Сатору погасил экран и убрал телефон в сторону. Посмотрел на Канаяму из-под густой светлой чёлки.
— Что ты? Взял бы… пусть бы послушала, чем ты здесь занимаешься, — мужчина распорол ножом ткань брюк, зацепил нижнее бельё.
Потом лезвие прошлось по крепкому бедру, рассекая дорогую тёмно-синюю ткань. Металл едва задевал кожу, но и этого хватило, чтобы на белом расцвело алое.
— Или мне позвонить ребятам? Пусть привезут сюда. И она увидит, какой грязной шлюхой ты можешь быть, — Канаяма надавил на кожу у ранки, чтобы по её краям собралась кровь, а потом наклонился и слизнул её.
Годжо закрыл глаза, представляя, как Канаяма разбивает собой это огромное панорамное окно и вместе с осколками стекла летит вниз. Сатору даже готов дополнительно заплатить тем бедолагам, которые будут отскребать это дерьмо от асфальта.
Рой насекомых с хитиновыми телами и крыльями. Тонкие острые лапы. Множество. Смертоносные хелицеры. Жала и рты. Всеядность. Любовь к падали. Жужжание мясных мух. Ненависть. Нашествие саранчи. Мерзость. Бред. Боль. Отсутствие удовольствия. Годжо продирался через кровавую пелену перед глазами, слыша пыхтение Канаямы над ухом. Желание, чтобы этого ублюдка схватил удар. Крепко зажмуренные глаза. Потное тело. Приступы тошноты. Судорога, которую Канаяма принял не за то, что есть на самом деле. Он говорил гадости. А потом клялся, что больше такого не повториться. Обещал, что не тронет Сакуру, если Годжо останется послушным мальчиком. Какое-то время приходилось давить в себе истерический смех. Не захлебнуться им, подступающим к горлу.
Годжо было уже не важно. Он знал, что на исходе следующего дня от Канаямы Иясу ничего не останется. Ничего.
Даже пепла.
Когда Годжо, чуть прихрамывая, спустился вниз и сел в машину к Тоджи, тот перекусил пополам сигарету и помрачнел ещё сильнее. Он не привык нежничать, даже с родным сыном получалось так себе. С женой только нормально выходило быть добрым и мягким, действительно мягким, насколько вообще его совсем не тонкая душевная организация позволяла.