Страница 28 из 42
От внезапно разыгравшегося воображения, что подробно рисовало дерзкие образы в наболевшей голове, тело Сакуры покрылось гусиной кожей.
— Замёрзла? — спросил Годжо. — Или боишься?
— А надо бояться? — спросила Сакура, приподняв бровь.
Годжо посмотрел на неё. В этом взгляде Сакура заметила явные признаки превосходства и ещё чего-то, сложно определяемого. Будто мелкие сколы и трещины на обманчиво идеальной поверхности драгоценного камня. Сакура напряглась, когда увидела чёрную повязку, которую Годжо взял в руки. Он оценил её эластичность, растянув ладонями, а потом протянул их к Сакуре.
— Это обязательно? — спросила она, едва удержавшись, чтобы не отшатнуться.
— Да, — Годжо будто маленькой девочке снисходительно пояснил непреложную истину. — Не переживай, ты выдвинула условия. Я не собираюсь их нарушать.
Сакура хотела сказать что-то ещё. Даже разомкнула губы, но лишь выдохнула, когда на глаза опустилась темнота. Ткань была плотной. Сакура будто внезапно оказалась в эпицентре тёмной беспроглядной ночи, когда даже небо не сияет скудной оспой звёзд, а по земле не струится паутина лунного света. Тело разом почувствовало, что его лишили важного инструмента, через который поступала большая информация об окружающем мире. И заставило напрячься слух, осязание. Даже обоняние стало заметно острее.
Сатору взял её за путы и осторожно потянул за собой.
— Как собаку на поводке, — не удержалась от шпильки Сакура.
И услышала, как Годжо хмыкнул. Через секунду бледные ступни оторвались от пола. Сакура почувствовала, как её подхватили на руки, будто веса в теле едва ли наскреблось на перо. Она резко выдохнула.
— Не уронишь?
— Постараюсь.
В голосе звучали нотки веселья. Но Сакура заметила перемены. Её кожа была горячее, чем его. На контрасте. Руки, что уверенно держали женское тело, не были ледяными или холодными, скорее прохладными, как утренний бриз, охлаждающий бегуна после пробежки. Шелест простыней. Спина почувствовала их ткань. Руки Сакуры резче, чем стоило бы, завели за голову, чтобы закрепить ремень в изголовье кровати. Не новое ощущение, но забытое. Из-за положения Сакура чуть прогнулась в пояснице, стараясь улечься поудобнее. Облизала пересохшие губы, когда почувствовала, что тень Годжо над ней больше не нависает. Так ощущает себя кролик, которые перестаёт видеть на траве тёмные очертания летящей на него совы — он прекрасно понимает, что никуда хищная птица не делась, но всё равно тешится обманчивой надеждой. Присутствие Годжо ощущалось где-то рядом. От волнения Сакура задышала чаще и глубже. Её грудная клетка ритмично опускалась вверх-вниз. Положение уязвимое и немного унизительное. Захотелось чисто из интереса прямо в начале процесса сказать Годжо «хватит», чтобы проверить, действительно ли он прекратит. Это не было проявлением спесивости или гордости, это было потребностью в подтверждении собственной безопасности.
«Ты могла просто не соглашаться, госпожа хорошая» — мысленно упрекнула себя Сакура.
Хотя в глубине души прекрасно понимала, что отказать Годжо она уже навряд ли смогла бы.
Когда Сакура открыла рот, из её глотки не вырвалось слов, только выдох, потому что на живот легла чужая ладонь. Сакура и раньше знала, что руки у Годжо большие, но сейчас это ощущалось по-другому, потому что не присутствовало зрительной оценки. Ладонь широким, но нежным жестом провела вверх, между грудей, потом легла на шею слабым ожерельем пальцев. Сакура напряглась на мгновение, даже вздрогнула. Но рука не задержалось на месте и трёх секунд. Легла на щёку. Большой палец погладил губы, чуть надавливая. Сакура почувствовала, как Годжо наклонился к ней. Горячее дыхание обдало лицо.
— Боишься? — спросил он полушёпотом.
— Пока не определилась, — честно ответила Сакура, вжимаясь спиной в простыни.
Её губы тут же накрыли чужие. Сначала невесомое, нежное касание, от которого всё внутри затрепетало. Потом прикосновение перетекло в более настойчивое. Язык скользнул в рот. Сакура опомниться не успела, как её утянули в глубокий, страстный поцелуй. Это было хорошо. Это было до мурашек потрясающе — ощущать всё знакомое несколько иначе. Годжо отстранился. Сакура невольно потянулась за его губами. Он позволил их коснуться, но тут же игриво увернулся, не дав себя поцеловать. Сакура выдохнула через приоткрытый рот. Почувствовала руки Годжо на боках. Большие пальцы гладили рёбра. На шею опустились губы. Следующие долго тянущиеся минуты он изводил прикосновениями: слишком нежными, плавными и невинными, не давали большего. К Сакуре не прикасались так, как требовалось: сильно и с желанием. Давали лишь половину того, чего хотели и чего могли.
Губы и руки. Никакого языка. Пришлось закусить губу, чтобы не простонать требовательно. Где-то на краю затуманенного разума, который ещё не до конца поддался нарастающей силе возбуждения, Сакура поняла, что Годжо этого и добивается — жалобного скулежа с просьбой дать больше. Особенно невыносимо стало, когда Годжо раздвинул её ноги и принялся целовать внутреннюю часть бёдер, колени, становясь всё более настойчивым, только касаясь кромки нижнего белья, но не забираясь под него. Сакура дёрнула руками, на мгновение забыв, что связана. Хотелось схватить Годжо за светлые пряди на затылке и толкнуться вперёд. Если она и была бы излишне грубой, то Сатору не стоило жаловаться: он сам играл с огнём. Но проиграла здесь Сакура, когда указательный и средний пальцы сначала провели по кружеву, а потом под ним. Прикосновение было таким же, как и всё остальные — обманчиво заботливым. А истинная цель — извести. Сакура выгнула спину, натянув путы, и тихо простонала.
— Хочешь большего?
Сакура поджала губы.
— Хочешь? — повторил вопрос Годжо.
— Перестань издеваться, — потребовала Сакура, тяжело дыша.
— Я задал очень простой вопрос. Неужели так сложно дать простой ответ? Да или нет?
Его большой палец снова будто бы невзначай погладил её между ног через ткань белья.
— Да, чёрт возьми, — выдохнула Сакура.
— Если ты так настаиваешь, — протянул Годжо.
Его голос звучал бархатно, насыщенно и глубоко, словно хорошо выдержанный крепкий виски, что терпко раскрывается палитрой вкуса на языке и обжигает горло. Годжо стянул с неё оставшуюся, уже совсем ненужную тряпку. Заставил развести бёдра шире. Сакура вжалась лопатками и затылком в холодную ткань простыней, выгибаясь в пояснице, и простонала в голос, когда почувствовала язык Годжо между ног. Широким и плавным движением он прошёлся по складкам, заставляя тело изойтись дрожью. Сакура вдруг отчётливо поняла, что закрыть глаза самой во время процесса — не одно и то же, когда их закрывают тебе. Годжо не делал ничего сверх меры, пусть делал всё уверенно и умело. В шутку стоило бы назвать это классическим отлизом без излишеств. Сакура бы даже рассмеялась такой похабщине. Нервно, разумеется. Скрывая собственное стыдливое смущение. Да, рассмеялась бы, не будь ей сейчас так хорошо.
Ступни разъехались по простыням. Сакура выгибалась, постанывая. Связанные руки мешались, на давали ощутить привычную свободу. Заметно ограничивали действия. Это вызывало новые ощущения. Она едва ли могла назвать их комфортными, но язык Годжо двигался в одном темпе, намекая телу на отличную возможность получить разрядку. Первый оргазм накрыл с головой. Разум ненадолго превратился в сломанный радиоприёмник, который совершенно не ловил новых волн далёких радиостанций. Поэтому Сакура не сразу заметила, что Годжо не перестал двигаться. А когда поняла, мозг иглой поразила внезапная догадка. Из-за чрезмерной стимуляции Сакура болезненно зашипела. Попыталась отодвинуться. Но руки легли по бокам, надёжно фиксируя бёдра и зад на месте. Это было слишком. Острые ощущения размывали грань между жгучим удовольствием и выворачивающим наизнанку дискомфортом. Чёртов ремень впивался в кожу. Сакура, будто пьяная студентка с разбитыми коленями и переломанными каблуками на единственных туфлях, не могла собрать мысли воедино.