Птицы в небе

– Как дела, Дарьюшка? Появился твой младший? – спросил Уточкин, следя за ней ласковым взглядом. Взгляд неторопливо пробегал по плечам, по груди, по шее, по пушистым завиткам длинных светлых волос, убранных в тяжёлый узел.

– Пришёл, – односложно ответила Дарья.

– В участке сидел или ещё где отсыпался?

– В участке.

– Подрался опять?

– Подрался.

– Не сильно побили хоть? – не унимался Уточкин, глаза его смеялись, наблюдая за серьёзным выражением и мягкой улыбкой на лице Дарьи Матвеевны.

– Не сильно.

– Пьёт он у тебя, Дарья, – подмигнул Дмитрию Уточкин.

– А кто нынче не пьёт?! – от мягкой улыбки Дарьи не осталось ни следа. – Ты что ли, Афанасий?! – она остановилась и зло уставилась на Уточкина.

– Ну-ну-ну… я ж сочувствую, Дарья Матвеевна, не кипятись!

– Сочувствует он! Знаю, я вас собутыльников! Глаза бы мои вас не видели!

Игнатьев за спиной Дарьи помахал ассигнациями рассмеявшемуся понимающе Уточкину, положил их на стол и быстро выбрался наверх. Прикрыл люк и с облегчением вздохнул, когда резкий женский голос стал почти не слышен. Ругаются. Уточкин не мог упустить случая подразнить. Тогда обычно блёклое лицо Дарьи Матвеевны розовело, глаза становились прямо фиалковыми от злости, а Афанасию Степановичу того и надо, слабость он имел неодолимую к женскому полу, как он сам говорил.

– Вот, – говорит, – ведь, мучается одна, бьётся, как рыба, некому ей помочь… А сама пухленькая, славная, как мимо такой пройти…

– Так своя же есть.

– Да, что у неё без меня дел нет? – искренне удивлялся Уточкин и посмеивался в усы.

15. Работа для Саши

Маргарита Николаевна Дорофеева, мать Ивана Дорофеева, занимала шесть комнат правого крыла первого этажа двухэтажного дома на Пихтовой улице. Это был дом, который когда-то весь принадлежал её семье. Несчастье с мужем заставило их принять решение о сдаче комнат внаём. Было добавлено ещё шесть ванных комнат, столько же уборных, в трёх смежных комнатах убраны двери и заложены кирпичом дверные проёмы. Столовую и кухню на первом этаже расширили, планируя готовить небольшие обеды. Только обеды, потому что на большее поначалу не хватало денег.

Плата за пансион в первый раз была заявлена достаточно высокая. Люди приходили, расспрашивали и уходили. То за указанную плату им не хватало ещё и завтрака, то комнаты не достаточно комфортабельные. Плату пришлось снизить, и тогда подготовленные комнаты удалось заселить за одну неделю, тогда как до этого объявление в газете висело с месяц. Народ заселялся весёлый. Студенты, учителя, мелкая чиновничья братия, артисты.

В доме стало шумно. Потом чересчур шумно. Зачастила полиция. И когда в одной из комнат нашли труп зарезанного жильца, артиста из приехавшего на гастроли кабаре, Дорофеев старший принял решение добавить в меню завтрак, поднять плату и ждать.

Почти все бывшие жильцы вскоре съехали. И через полтора месяца в доме появились новые. Это уже был совсем другой народ. Не стало студентов и артистов – самой шебутной братии – зато появились две молодые пары, полковник в отставке занял две комнаты, один состоятельный господин снял номер для своей протеже. Жизнь потекла тихая и размеренная.

Похоронив мужа и рассорившись с сыном, не желавшим участвовать в ведении домовых книг и счетов, разбирать склоки жильцов и заниматься ремонтом трубопроводов и кранов, Маргарита Николаевна взялась за хозяйство сама. Она была усидчива в кропотливой бухгалтерской работе и строга по отношению к своему немногочисленному персоналу. Без особых душевных мук отправляла за порог нерадивых, а усердных, нет, не поощряла нисколько, потому как считала, что им и положено быть таковыми, но зато не шпыняла по пустякам.

Новенькую девицу она встретила настороженно, с насмешкой в умных водянисто-голубого цвета глазах. Маргарита приняла девушку в гостиной. Видела, как девица оглядывает комнату. А Саше очень нравилось здесь – старые дубовые панели, тёмного дерева буфет с чайным сервизом и всевозможными статуэтками от слонов до тоненьких девушек под маленькими зонтиками, вдоль стен два пухлых дивана на гнутых ножках. Всё, может, было не очень новым или несовременным, но для Саши это не имело значения.

«Протеже Дмитрия Игнатьева. Хмм… – рассматривала её тем временем Маргарита Николаевна. – Недурна собой и, должно быть, беременна. Ну, конечно, беременна. Жила, наверное, с ним в этом его ангаре. Но мне-то что с того. Не буду же я из-за неё портить отношения с сыном. Он и так ко мне редко наведывается. Возьму, а там видно будет…»

Саша стояла перед ней, опустив руки. Маргарита Николаевна отметила, что она не прячет их, смотрит прямо. Чересчур прямо, можно сказать, вызывающе. Но нет, скорее, внимательно – подбородок не задран, взгляд мягкий. Девица уверена в себе и не будет заискивать. Маргарита Николаевна любила вот так делать прогнозы относительно характера новеньких. Иногда это помогало не тратить на них время попусту.

– Ты должна будешь убирать комнаты постояльцев. Твоя задача, чтобы тебя не было видно, а в комнатах было при этом чисто. Это значит, что ты должна знать, когда постояльцы уходят. Постельное меняется через день, по просьбе жильцов – чаще. Всё необходимое тебе выдаст Елизавета. К ней будешь обращаться по всем вопросам.

Маргарита Николаевна замолчала, сложив руки на животе на оборках пышной юбки домашнего платья в мелкий цветочек по серому полю.

И Саша молчала. Сидевшая перед ней дама отличалась от тех женщин, с которыми приходилось ей общаться. Удлинённое с крупными чертами лицо было неулыбчиво и почти неподвижно, если не считать глаз, которые всё время мерили тебя оценивающе сверху вниз. Губы при этом морщились, словно их хозяйку мучила изжога. Всё это вместе взятое не настраивало на разговорчивый лад.

– У тебя есть вопросы, Александра?

– Нет, сударыня, – ответила та, наклонив едва голову.

– Почему ты не спрашиваешь, сколько я тебе буду платить?

– Мне нужно многому научиться.

Маргарита Николаевна понимающе кивнула, но едва уловимо нахмурилась. «Не самонадеяна, но уверенна в себе. Это неплохо. Для неё, но не для меня. Лучше, когда прислуга знает своё место, а не когда она знает себе цену. Но эта, видно, намучилась и согласна на всё». А вслух сказала:

– Первое время я буду платить тебе рубль в неделю, а там посмотрим, как ты себя покажешь.

Саша молчала – это было очень мало. За ту квартиру, что снял Игнатьев, расплатиться не хватит, это комната у Мохова стоит двадцать копеек в день. А ещё нужно что-то есть. Придётся съезжать. Не пускать же, в самом деле, мать работать. А та рвалась, ругалась и повторяла, что она могла бы в два счёта прокормить всю семью.

– Ты не довольна? – с любопытством следя за девушкой, спросила Маргарита Николаевна.

– Нам придётся нелегко, – ответила Саша.

– Кому это нам, у тебя есть ребёнок или ты беременна? Говори, всё как есть! – прищурившись, быстро проговорила Маргарита Николаевна.

– У меня сестра девяти лет и не работающая мать, – коротко, ужасно боясь следующего вопроса, сказала Саша.

Но Маргарита знала историю этой девицы. Она лишь слегка разочаровалась в своих ожиданиях, потому как была уверена, что девица беременна или уже с ребёнком. Её вытянутое лицо вытянулось ещё больше от неудовольствия.

– Я буду платить тебе два рубля, если ты станешь помогать на кухне, посудомойкой, – сказала Маргарита Николаевна, испытующе глядя на девушку.

Саша, не раздумывая, кивнула:

– Я согласна.

– Тогда ступай пока на кухню, а завтра Елизавета покажет комнаты, которые ты должна будешь убирать.

Работа на кухне была знакома, если не считать того, что пришлось мыть тонкий фарфор вместо толстостенных тяжёлых кружек и чистить серебро – для некоторых клиентов Маргарита Николаевна требовала подавать обед со столовым серебром. За каждую разбитую чашку или тарелку обещано было изъять их стоимость из заработка.