Страница 20 из 23
Комнаты оказались небольшими, но по-домашнему уютными. Следя за шустрой Елизаветой, которая убирала другую половину комнат, как та сметает пыль с мелких предметов пуховкой, протирает зеркала, натирает поверхности до блеска, чистит ковры, Саша опять поймала себя на мысли, что она бы хотела жить в таком доме и не думать о том, что будет есть завтра… но бог почему-то распорядился по-другому.
Работы было много. Во время уборки комнат её дёргали на кухню. В это время жильцы возвращались, и комната оставалась неубранной.
– Ты ленива и нерасторопна,– отчитала её через три дня Маргарита Николаевна, придя на кухню и усевшись на стул с высокой спинкой, – что ты себе позволяешь? Комнаты не убраны, на кухне жалуются на горы немытой посуды. Я пошла тебе на встречу и плачу больше, чем положено. А ты? Где твоя благодарность?!
– Я исправлюсь, Маргарита Николаевна, прошу простить меня, – проговорила Саша, опустив красные, распаренные в мыльной воде, руки.
Видя её затравленный усталый взгляд, Дорофеева опять подумала: «Всё-таки беременна мерзавка! Разве этой простушке устоять против красавца Игнатьева». Этот момент смущал её больше всего. Она не могла решить, как ей к ней относиться. На самом деле, девчонка справлялась с работой, с той, которую успевала делать, неплохо. Не хватало лишь сноровки. И на вопросы сына, интересовавшегося судьбой Саши, Мрагарита Николаевна отвечала с добродушной улыбкой:
– Да всё нормально с девчонкой. Что ты так о ней переживаешь, Ваня? Да, видно, что досталось ей, не повезло к тому же с матерью, видно, что намученная. Но так ведь и я теперь с ней мучаюсь поэтому. Делает всё медленно, не умеет убрать комнаты, как требуется, а именно этому в первую очередь учит дочь достойная уважения мать!
Однако Саша ей всё-таки нравилась.
16. Визит полиции
В этот день стойки привезли к вечеру. Шесть мохноногих тяжеловозов подтянули подводы, гружёные лиственницей. Возница, молодой здоровяк, отстегнул металлические упоры, и стволы скатились, сухо стукаясь друг об друга.
– По-олегче! – крикнул Уточкин, высовываясь на шум из люка.
Глеб привёл четверых парней с верфи. Подвыпившие крепко, весёлые они матерились и торопились вернуться в пивную. Пришлось их вести вниз и угощать ужином, приготовленным Дарьей Матвеевной.
Наконец, их удалось вытащить наверх и приняться за работу, как вдруг Глеб озадаченно произнёс:
– Куда это их несёт?!
Два полицейских экипажа тряслись по ухабистой полевой дороге прямиком к рёбрам дирижабля. Одному пришлось съехать с дороги и продолжить путь по разбитым тяжеловозами колеям, другой остался стоять на обочине.
Первый же через некоторое время остановился в десяти шагах от дирижабля. Полицейский соскочил с подножки и двинулся к ним. Глеб и Афанасий Степанович переглянулись. Оба понимали, что ничего хорошего этот визит им не предвещает.
– Мне нужен господин Игнатьев Михайлович Игнатьев, – крикнул представитель власти от первого ряда шпангоутов, не пытаясь двинуться дальше и выглядывая теперь из-за металлических конструкций.
– Его здесь нет, – хмуро переглянувшись с Уточкиным, ответил Глеб, – а в чём дело? Документы все в порядке, хозяин ангара знает о строительстве…
– Подойдите ближе! – рявкнул полицейский, разозлившись оттого, что ему приходилось тянуть шею. – Как ваши фамилии, кто такие?
Афанасий Степанович и Глеб нехотя подошли. По очереди назвались, сказали, что работают здесь, наняли их. Невысокий щуплый унтер-офицер Дедюлин слушал, ёжился и отворачивался от ветра.
– Так где хозяин дирижабля? – повторил вопрос он, разглядывая свои сапоги в комьях грязи.
– Кто же знает, нам не докладывают, – ответил Афанасий Степанович, стараясь говорить, как можно спокойнее.
Унтер-офицер оглядывался по сторонам и скучающим взглядом шарил глазами по полю. Был он молоденький, в новеньком мундире. Ему было тоскливо посреди этого поля. Темнело, и чёрные пласты земли в клочьях бурой травы уныло тянулись до самого горизонта. Тогда он взобрался на фундамент и пошёл по нему, нелепо взмахивая руками и оступаясь. Обошёл вокруг, балансируя и раскачиваясь, ошарашено косясь на огромные шпангоуты и мрачно поглядывая на работников.
А Уточкин благодарил небо, что люки были все закрыты и, похоже, полиция не знает про подвал.
– А жаль, к господину Игнатьеву есть вопросы по делу о трупе, найденном на пожарище. Есть невыясненные обстоятельства, в интересах господина Игнатьева прояснить их, – проговорил унтер-офицер, остановившись возле Афанасия Степановича и Глеба, следивших за ним, провожавших его глазами.
– Что же мы можем поделать, если господина Игнатьева нет? – проговорил Уточкин. – И что тут невыясненного, сгорел человек на пожаре, он спал в ангаре, возле дирижабля.
– Может, он был убит кем-то из здесь находящихся, и поджог совершён для сокрытия следов преступления, – сложил руки за спиной полицейский и хмуро посмотрел сначала на Уточкина, потом – ещё строже – на Шутова.
– Да, сами посудите, зачем?! – Уточкин воздел руки к небу. – Человек дирижабль строит, летать хочет. Ну, зачем ему проблемы?!
– Вот и я спрашиваю вас, зачем вам проблемы? Выкладывайте, всё, как есть! – рявкнул, нахохлившись, замерзший унтер. – Молчите? Вам же хуже!
– Так нечего нам говорить! – воскликнул Афанасий Степанович. – Вы же видите – пожарище. Сгорел дирижабль. Господин Игнатьев понёс убытки. Погиб его друг…
– Друг, у которого даже фамилию никто не знает.
– Не знаем. Бывает и так, сударь, знаешь человека, хороший человек, а что ещё нужно? А вот что фамилию спросить забыл, только у могилы вспоминаешь. Игнатьев Михайлович хороший человек, сударь, он не делает здесь ничего плохого, он строил летательный аппарат, который сожгли неизвестные. А теперь он пытается его построить заново.
– Гладко говоришь, Уточкин. Но убийство это вам не шутки… предупреждаю по-хорошему! Лучше сами всё расскажите, чем я докопаюсь. А я докопаюсь, моё слово верное. И вернусь с ордером на обыск.
– Дело понятное, сударь. Ваше право. Только нечего нам больше рассказывать.
– Ну-ну. Так и передайте господину Игнатьеву.
– Хорошо, сударь.
Унтер развернулся и уже в полной темноте побрёл по грязи. Он скрылся из глаз быстро. Но Афанасий Степанович и Глеб ещё долго стояли как вкопаные.
– Заразза, – прошипел, наконец, Глеб.
Афанасий Степанович покосился на него.
– Эти гады-то все разбежались.
Парни, едва увидели полицейских, стали расползаться в разные стороны: ещё документы начнут спрашивать, кто такие, что здесь делаете, да, мало ли что взбредёт в голову этим полицейским. И теперь работников и след простыл.
– Ничего, сейчас вот с тобой стойки-то поставим, – сдерживая усмешку, рассудительно сказал Уточкин, взглядом окидывая расчищенное пепелище, еле видневшееся в сумерках. Будто прикидывал фронт работы. – И тогда спа-а-ать…
– Чего-о-о?! – возмутился Глеб. – Ночь уже ведь!
– Чего-чего… Спать пошли, вот чего! – расхохотался Афанасий Степанович.
17. О серьгах и похоронах
День ото дня ничем не отличался. Перед глазами мелькали тарелки, чашки, цветы, зеркала, вазы, статуэтки. Сначала она их разглядывала, с удивлением поглаживая гладкие бока, осторожно ставила на место, боясь разбить. Потом перестала замечать, бегая весь день по этажам, торопясь везде успеть.
День Саши начинался затемно. Мать выходила закрыть за ней дверь и ворчала:
– Плохая работа. Темно уходишь, темно приходишь, а денег – кот наплакал. Почернела вон вся.
В доме Дорофеевых Саша неслась на кухню, набирала воды и поджигала бойлер. Это на потом, а пока перемывала ледяной водой большие кастрюли и сковороды, которые ждали её – повариха Проня, толстая, улыбчивая и с хваткой молотобойца, уже готовила завтрак.
В девять утра жилец из четвёртой квартиры уходил на службу, и она торопилась туда – убрать, пока его нет. Потому что затем уйдут из пятой, а они уходят ненадолго, надо успеть. Но к этому времени начинался обед. Проглотив наскоро причитающуюся ей порцию горячего супа с куском хлеба, выслушав медлительные замечания Прони о том, что так она совсем изведёт себя, Саша неслась к мойке.