Королевна

- Чего сидишь? - Даин махнул рукой на полупустые столы, давно оставленные молодежью ради веселья поживее, чем есть-пить да разговоры вести. Перстни на его пальцах морозно вспыхнули в густом свете факелов. - Или в моих землях красавиц неурожай?

Фили и сам не понимал, что изменилось. Он никогда еще не любил, но не был и равнодушен, он чувствовал восхищение, желание, нежность и благодарность, и проживал эти чувства, отдавался им искренне и взаимно, но теперь они стали тенями без тела, и не было смысла ловить их.

- Другие пусть этот урожай собирают, - ответил он, принужденно улыбнувшись родичу.

- Нашел уже по сердцу кого?

Выпитое сделало его разговорчивым.

- Мне бы себя найти, дядя, - со смешком и вздохом отозвался Фили. - Потом уже кого-то еще.

Он вновь встретил Сигрид, возвращаясь. Она сидела на носу лодки в зацветающей гуще ирисов и камыша, у самого берега, и болтала босыми ногами в воде. Одна, как и в прошлые их встречи, но в этот раз его это удивило, хоть он и не знал почему.

- Как поживает ворон? - спросил Фили, поздоровавшись и спрыгнув с седла.

- Летает, - отозвалась она, мельком взглянув на него.

Он улыбнулся, обрадовавшись за несчастную птицу, как за родного кого.

- Так ты, выходит, лекарка!..

- Не бездельничать же дочери короля, - ответила Сигрид, тоже чуточку улыбнувшись.

Она спрыгнула из лодки на мелководье, подобрав юбку, чтобы не замочить, и неторопливо пошла вдоль берега, а взгляд Фили приковало к ее ногам, к тугому тонкому изгибу лодыжек под пышной тенью юбки. Только сейчас он вдруг понял, насколько сильно она другая, не похожая во всем на тех, кого он видел прежде, как тонкая хрусткая корочка над белой мякотью еще горячего хлеба на твердые ломти дорожного крама. Она не была красивее, в ней не было ничего из того, что было настоящей красотой - ни сильных красок, ни пышных тяжелых волос, ни сочно зрелой фигуры - она просто была иной, но в этом было что-то захватывающее.

Еще немного они поговорили - она в воде, он на берегу - а потом Сигрид заметила, что лодку ее какое-то невидимое подводное течение тащит неспешно, но верно, прочь от берега, в близкое русло убегавшей из озера речушки. Она бросилась поймать ее, отпустила юбку, и та поплыла за ней, голубая и золотая, как искрящаяся вода вокруг, и будто все озеро потянулось за ней текучим драгоценным шлейфом света и воды от края до края глаз.

С той поры они виделись часто - Фили сам искал с ней встречи, и она позволяла себя найти. Ему хотелось рассказывать ей про все подряд и нравилось смотреть на нее, и даже простившись, он до конца ее не отпускал, воспоминания следовали за ним повсюду до следующей встречи, и он до сих пор не мог запомнить толком, какой коридор в Эреборе куда ведет от ворот, но зато со всей ясностью помнил ее гордо прямые плечи, ребячески быстрый шаг и то, как она всегда чуть хмурится прежде, чем засмеяться.

Когда осень отгорела и осыпалась белым пеплом зимы, ворон - тот самый, выхоженный Сигрид невесть каким чудом - прилетел из Дейла и принес предложение проверить, где с коньками управляются лучше, под горами или на воде. Прочитав ее послание, Фили вспомнил, что легенды говорили, будто все из родов Дьюрина и Гириона умели понимать птичий язык. Она дочь Барда, а тот потомок Гириона - сбылась для них легенда, значит… Встретиться договорились у того же берега, где он нашел свои цветы и где она училась плавать. Фили пришел первым. День был солнечный и морозный, видно было далеко, и он то и дело замечал стремительно мечущиеся от берега к берегу далекие фигурки других конькобежцев, но поблизости никого не было. Сигрид, явившись, объяснила это.

- Боятся, - сказала она. - Дракон упал по эту сторону от города, у нас теперь думают, что тут вода до сих пор от него горяча и замерзает хуже. И еще что вдруг он не мертв на самом деле и как бросится на них прямо из-под льда!..

- А ты не боишься?

- Не бросился же на меня до сих пор, а я здесь что ни день бывала, - отмахнулась она и нетерпеливо звякнула коньками. - Бежим?

Договорились бежать до другого берега, напрямик без петель и препятствий, вдоль мерзлых белых зарослей тростника и осоки. Лед был гладкий, чуть присыпанный сухим снежком - кататься по такому было одно удовольствие, и хоть Фили и сказал ей в свое время, что в его краю это забава для малышни, сам любил коньки ничуть не меньше, чем в детстве.

Зима была Сигрид к лицу, голубым льдом к глазам, морозной краской ветра - к щекам, стремительное легкое скольжение под тихий скрип коньков - ко всей ее фигуре. Он отстал, намеренно, чтобы смотреть на нее. Не так уж ему нужна была победа.

И тут что-то случилось. Может, лед оказался неровен, или она запнулась о собственный конек или слишком длинную юбку, но она вдруг оступилась и упала, от скорости своей страшно сильно. Фили метнулся к ней. Сигрид лежала лицом на льду, раскинув руки, в пятне плеснувшего на сторону темного платья, а где-то под ней на дне лежал вот так же мертвый Смауг. Мысль эта заставила Фили содрогнуться. Упав на колени, он приподнял ее со льда, и она закричала, зажмурившись от боли, а он увидел: нога у нее была вывернута под коленом в жутком неправильном изгибе, и кожа остро натянулась над выбитым суставом, разбито ходившим туда-сюда. Не страшно, и не такое он видел, на других и на себе, но у Сигрид по лицу струились слезы. Конечно, ей было больно, но больше боли был страх от нее, панический страх перед первым вторжением разрушительной неизвестности в самое знакомое, что есть на свете - в собственное тело.

- К лекарю, я отнесу тебя, - выдохнул он и тут же вспомнил, что нет, не отнесет, хотя смог бы раньше подхватить ее, камышево-тонкую, легко, как лоскут паволоки. - Отведу, к нашему, он побольше поломанных костей видел, чем все ваши, он поможет, не бойся!..

Развязав и бросив свои коньки, он подхватил Сигрид за пояс здоровой рукой и повел к берегу. Пальцы ее цеплялись за его плечо, тонкие и перепуганно цепкие, как у птицы.

Ойн вправил ей ногу в два счета и укутал камнебинтом развороченное колено. Высыхавшая в камень мазь эта застывала долго - до самой ночи лекарь велел ей на ноги не вставать. Сигрид не просила - Фили сам понял, что здесь, в чужом царстве, чужом мире с каменным небом над головой, ей страшно быть одной. Он остался, сидел подле нее до заката, успокаивающе болтал о пустяках, обо всем, что она видела, делая эти чужие ей стены чуть меньше такими.

Сигрид слушала, спрашивала, а он понял, что знает на удивление мало о том месте, где давно уже жил. Устраиваясь поудобнее, она, поморщившись, потянулась вытащить гребень из закрученных на затылке волос. Фили смотрел, как она пальцами теребит туго сколотые пряди, распуская их. Волосы у нее были такие легкие и послушные, что коса не расползлась совсем, даже выпущенная на волю.

- Твоя прическа значит что-нибудь? - спросил он и объяснил, когда она удивленно взглянула на него: - У нас волосы как герб фамильный - все, что нужно сказать о себе, все на них: чей сын, какой мастер, на ком женат…

- Что твои значат? - с любопытством спросила Сигрид.

- Старший сын из двоих, знатный наследник, жены не взял, - касаясь простенького переплетения у себя на висках, сказал он.

- У нас девушки на выданье волосы в одну косу заплетают - мол, они тоже одни, одиноки пока, - рассказала Сигрид. - А невеста на свадьбу приходит с двумя. Одну сама заплетает, а вторую - жених.

Женщины в Синих горах сплетали волосы в одну косу, когда хотели показать, что одни и иного не желают. Так делали мастерицы, с ремеслом своим повенчанные, и вдовы.

- Почему ты не с одной косой ходишь? - спросил Фили с интересом.

Сигрид отвела глаза и принялась теребить пальцами складки на юбке.

- Не хочу, может, замуж, - пробормотала она.

Фили улыбнулся.

- У нас бы сказали, по волосам твоим, что хочешь, уже и обещана кому-то, - поддразнил он ее.

- А у нас по твоим - что ты хвастун, - резво откликнулась она и, встретившись глазами, они оба засмеялись.