Инсайт

Дарий закрыл лицо руками. Склонившись над пустым бокалом, он превратился в живое олицетворение боли и отчаяния. Сколько он пребывал в гнетущем безмолвии, он не знал.

– Эй, парень, мы закрываемся. Ты платить будешь?

Дарий вздрогнул, убрал руки от лица и посмотрел на хозяина таверны пустым мутным взглядом. Помедлив, музыкант достал из-за пазухи бумажник и положил перед говорившим, после чего молча встал и направился к выходу.

Владелец заведения открыл бумажник, обнаружив в нём толстую пачку денег.

– Тут многовато, парень. Эй! И это… бумажник забери! – хозяин пытался докричаться до мужчины, но тот его не слушал, – может тебе экипаж подать? А? Далеко тебе идти?

Дарий, так ничего и не сказав, вышел из заведения.

Наступила глубокая ночь, на Серпент тихо опускался туман. Дарий брёл по улице, интуитивно взяв курс на отель. Виски, наконец, взял верх над измученным разумом, приостановив гнетущие думы. Город спал, где-то вдалеке на башне часы пробили 2 ночи. Шёл Дарий медленно. Через некоторое время он остановился под старыми дубами у ажурных кованых ворот городского кладбища, где кружились, шелестя крыльями крупные вороны. Они так изящно скользили по воздуху, словно танцевали менуэт вокруг могильников. «Как, должно быть, прекрасна смерть» – подумал Дарий, остановившись взглядом на гранитном ангеле, – «Только она и даёт вечный покой, избавляя от мучений и тело, и душу. Она честна, искренна, словно осень, которая обнажает деревья, давая возможность разглядеть их голые ветви. Тогда как жизнь хоть и дарует минуты, полные абсолютного счастья, в итоге взимает за них непомерную плату».

Холод действовал отрезвляюще и к моменту, когда Дарий подошёл к отелю, воспоминания последних часов вновь зароились в его голове. Дарий заглянул в окно: в холле горели лампы. Они горели всегда на случай появления ночных гостей. Но кроме сторожа, в холле находилась девушка. Дарий узнал Электу. Очевидно, она ждала его. Что она хотела? Оправдаться перед ним? Нет уж, хватит лжи! Хватит притворства! Дарий больше не нуждается в самообмане, достаточно он наслушался от неё сказок.

Музыкант отошёл от окна и обошёл отель, войдя в него с чёрного хода. Хозяйка часто не запирала его, и Дарий знал об этом. Поднявшись в свой номер, он сел на кровать. От тепла кровь разогрелась, а картинки в голове замелькали ещё быстрее, чем раньше. Счастливые и горестные, недавние и детские воспоминания сменяли и сменяли друг друга. С тех пор, как умер отец, Дарий всегда был одинок. И он ненавидел одиночество. Что же теперь? Он имеет всё то, о чем только можно мечтать: деньги, положение в обществе, славу, признание, перспективы. Однако всё это не избавило его от треклятого одиночества. Дож, ставший ему братом, оказался предателем, а любимая женщина – лицемеркой. Грудь сдавила невыносимая жгучая боль, а глаза защипало. Обретённое, казалось бы, счастье было ничем иным, как иллюзией, обманом, беспощадной насмешкой судьбы. Взгляд упал на рисунок Электы, лежащий на тумбе с изображением безмятежно спящего Дария. А что, если сон – это единственное, что поможет прекратить мучения? Сон беспробудный, вечный покой и безмолвие, лишь изредка нарушаемое едва слышным шорохом чёрных перьев.

Дарий открыл ящик тумбы. Револьвер, подаренный отцом, лежал там. Да, пожалуй, это единственно правильное решение. Отец хотел, чтобы Дарий смог защищаться. И он защитит себя, избавясь навсегда от одиночества, от боли и зияющей пустоты внутри. Он снял револьвер с предохранителя, открыл рот и нажал на спуск.

Раздался выстрел. Дарий на секунду почувствовал сильное жжение в затылке, а потом… ничего не произошло. Он остался сидеть на краю кровати. Боль в груди прошла, а на душе стало легко и спокойно. Через несколько секунд в коридоре послышались шаги и голоса, и спустя минуту какие-то люди уже стояли за дверью. Дверную ручку сильно подёргали с той стороны, но дверь была заперта. Раздался треск: это фомкой сломали затвор и дверь распахнулась. Дарий увидел взъерошенную хозяйку в ночной сорочке с керосиновой лампой в руке, рядом с ней был пожилой мужчина с монтировкой (очевидно, плотник), а за ними Дож и ещё какие-то люди. Кто-то, стоящий за спиной Дожа, вскрикнул и, судя по звукам, шмякнулся в обморок.

Хозяйка отеля в ужасе схватилась за сердце и отвернулась, её стошнило прямо на ковёр. Плотник неодобрительно качал головой, глядя в комнату и что-то бормоча себе под нос. Дож нервно провёл рукой по волосам, вцепившись другой рукой в дверной наличник.

– Чёрт тебя дери, Дарий… – еле слышно прошептал он, – что же ты наделал…

Дож закрыл глаза рукой и, облокотившись на дверь, осел на пол. Дарий оглянулся и увидел себя, лежащего на кровати с открытыми глазами. На стене, напротив двери, красовалось огромное пятно крови и чего-то ещё, похожего на слизь или мелкие осколки черепа. Дарий приподнялся над собственным телом и увидел, что в его безжизненной руке, распростёртой на покрывале, всё ещё лежит револьвер. Пианист безразлично рассматривал мёртвое тело, пока рядом кричали люди. Он подлетел к зеркалу, чтобы посмотреть на себя, но понял, что в нём больше не отражается. Тогда музыкант рассмотрел свои руки и ноги. Они были точь-в-точь такие же, как обычно, но полупрозрачные. Сквозь них он видел другие предметы, находящиеся в комнате. Он даже попробовал вернуться в свое физическое тело, но ничего не вышло. Тоннель, о котором он слыхал раньше, так и не появился, врат Дарий не увидел. Всё было как всегда, но с одним отличием: он видел всех, но никто не видел его.

Не зная, что делать дальше, Дарий просто следовал за своим телом. Организацией похорон занялся Дож. Рано утром пришли гробовщики и забрали тело, омыли, привели его в порядок и одели, а потом отвезли в строящийся амбар, в который уже принесли большое кресло. Тело усадили в него. С помощью специальных стоек зафиксировали голову и придали мертвецу позу живого человека, отдыхающего в кресле. Глаза Дария открыли, а веки приклеили так, чтобы они не закрывались. Последний штрих внёс Дож – он завязал на шее Дария платок, чтобы прикрыть кольцо держателя, фиксировавшего шею, а также закрыть жуткую дыру в затылке.

После в амбар вошёл высокий тощий человек, с тщательно замотанной в шарф шеей. Вслед за ним внесли большой холст и чемоданчик.

– Я не буду работать в такой холод! – возмутился верзила, – Почему бы не отнести модель в более тёплое место?

– Сколько времени Вам необходимо, чтобы написать портрет моего друга в полный рост? – холодно спросил Дож.

– Хм… – художник нахмурился, – во весь рост! Такой смогу сделать за 3 дня.

– Боюсь, в тёплом месте за 3 дня с телом произойдут непоправимые изменения, – вкрадчиво заметил Дож, – Вы получите двойной гонорар, тёплую одежду, горячую еду, чай и кофе, если завершите портрет за 2 дня и в этом амбаре.

Художник задумался, но в ответ отрицательно покачал головой.

– Хорошо, три гонорара, – Дож повысил ставку, – я слышал Вы мастер своего дела.

– По рукам! – ответил живописец, – но с чаем пусть принесут бренди.

И работа закипела. Художник и впрямь оказался профессионалом. За сутки он позволил себе подремать от силы 3 часа, а в остальное время переносил образ Дария на огромный холст. Сам Дарий наблюдал за процессом, находясь за спиной мастера, замечая всё большее сходство человека на холсте с самим собой. Через 2 дня художником было выпито полтора литра бренди, однако портрет к назначенному сроку был готов.

– Поразительно похож! – отметил Дож, – Он словно живой.

Похороны были скромными. Дож по какой-то причине не хотел шумной церемонии. Среди пришедших Дарий заметил много незнакомых людей. В крематорий внесли портрет, поставив у изголовья гроба, Дож сказал несколько слов в честь безвременно ушедшего друга, а пожилой священник прочёл нужные слова. Гроб закрыли и отправили в печь. И тогда Дарий что-то почувствовал. Впервые за дни, проведённые вне тела, он испытал волнение. Пока у него была возможность видеть своё бездыханное тело, он оставался безразличен к происходящему. Но как только гроб отправили в огонь, Дарий почувствовал… страх! Он ощутил себя абсолютно голым и потерянным. Взгляд упал на портрет – вот он, привычный облик, так похожий на него при жизни. Лишь только эта мысль промелькнула в его сознании, мгновение – и Дарий оказался внутри рамы. Страх прошёл, музыкант испытал облегчение, будто обрёл новый дом.