Страница 39 из 136
У двери взревел Акрион. Кадмил на миг глянул туда, увидел вспышку – взмах ксифоса. Что-то длинное, крутясь, отлетело под скамью. «Обрубил копьё? Быть не может…» Лишённый копья стражник коротко, с хрипом заорал.
Бородач перепрыгнул через стол и ударил мечом, метя Кадмилу в лицо.
Кадмил машинально парировал своим клинком – как учили батимские охранники. Здесь такое было в диковину. Стражник, конечно, не ожидал: покачнулся, моргнул недоумённо. Но тут же рубанул вновь, косо, страшно. Рука тотчас онемела. Кадмил перебросил окривевший, погнутый меч в левую. Отбил выпад бородача, неловко отскочил, ударился плечом о стену.
«Всё».
Сверкнул ксифос. Стражник грохнулся на пол, в месиво осколков, объедков и разлитого вина. Из разрубленной шеи празднично брызнуло красным. Акрион гортанно зарычал, встал над поверженным врагом и, замахиваясь из-за головы, принялся рубить труп, как мясник – свиную тушу. Плескала кровь, трещали кости, отвратительно шипел воздух, покидая вспоротые лёгкие.
– Акрион! – позвал Кадмил. – Акрион!!
Тот остановил меч на полпути. Поднял голову. Лицо было замызгано кровью, волосы всклокочены. Глаза, словно варёные яйца – белые, огромные, безжизненные. И ещё он скалился, как зверь. Щерил клыки.
– Ха-х-х, – прошипел Акрион. – Х-х-хр…
Дверь вновь хлопнула. На пороге возникла великанская фигура. Грубое жреческое одеяние, мосластые лапы, плечи необъятной ширины. Кадмил сразу узнал этого человека.
Пригнув голову, чтобы не задеть потолок, у входа стоял Гигес.
Фимения всхлипнула. Заскребла ногами по полу, вжимаясь в угол, словно желала слиться воедино со стеной.
Акрион, не видя Гигеса, выпрямился. Пошатнулся. Отёр лицо, с отвращением посмотрел на красную, точно лакированную руку.
– Что… Что это? – спросил слабо.
Огромный жрец снялся с места легко, как рысь. Перепрыгнул труп стражника у двери. Отшвырнул в сторону опрокинутый Кадмилом стол. Взмахом ручищи смёл с дороги Акриона. Играючи выдернул из стены прочно засевшее копьё. Занёс над Акрионом – оглушённым, беспомощным.
«Меч», – раздался шёпот откуда-то извне.
В следующий миг Кадмил обнаружил, что стоит вплотную к Гигесу, а лидийский клинок – гнутая дрянная железка – по самую рукоять всажен в живот великана.
Гигес глянул на Кадмила сверху вниз.
«У него действительно заячья губа», – подумал Кадмил.
Жрец попятился. Опёрся на копьё, сел на пол. Потрогал эфес меча, торчавший из-под солнечного сплетения. Посмотрел на Фимению.
– Каве, – позвал он. – Имеда... Иббад бира.
Фимения застонала.
– Бира, Имеда, – прохрипел Гигес.
Свернулся на полу калачиком, подогнул ноги. Затих.
Остриё Кадмилова клинка торчало у него из спины.
– Вот именно, – буркнул Кадмил. – Пойдём домой. Все пойдём домой.
Он оглянулся. Акрион стоял на четвереньках, мотал ушибленной головой. Фимения, запутавшаяся в жреческом платье, возилась в углу, пытаясь встать.
В любое мгновение сюда могли ворваться все остальные стражники Эфеса. Сколько их там осталось? Две сотни? Три? Шума было достаточно, чтобы переполошить полгорода.
– Чтоб меня смерть поимела, – выдохнул Кадмил. Руки после драки ходили ходуном. Возвысив голос, он воскликнул:
– Суд рукопашный выбрал правых днесь! Кладница погребальная любого ждёт, кто смеет перечить благородному герою! Нет свыше нам запрета злом за зло платить, и вот повержены неправые! Свершилось!
Он протянул руку Акриону. Тот схватился, встал. Огляделся:
– Это… Это всё я?!.
– Пусть все врагами станут – был бы другом бог, – отозвался Кадмил. Силы его были на пределе. – Так следуй же стезёю Аполлона, герой!
Он закашлялся. Акрион шумно выдохнул. Глаза его приняли осмысленное выражение. Во всяком случае, хоть какое-то выражение.
– Что делать-то? – спросил он.
«До чего ж полезная штука эта «золотая речь», – подумал Кадмил.
– Уходим, – ответил он. Попытался улыбнуться, но губы дрожали, и улыбка вышла не особо выразительная. – Уходим, так как я и говорил в начале. Здесь из кухни выход был во двор, а там готовы взнузданные кони… Тьфу, опять стихами. Короче, руки в ноги и бежим!
Так и сделали. Акрион, весь в крови, шатаясь, тащил на себе полуобморочную Фимению. Кадмил шагал впереди: он заранее, утром наведался на кухню, якобы выясняя, что готовится к обеду, а на деле изучая пути отступления.
Кухня открывалась во двор. Лидийские дома были устроены по эллинскому обычаю – жилые помещения и сараи квадратом огораживали внутренний двор, перистиль. Только в афинских перистилях находилось место садику, бассейну или алтарю, а в Эфесе просто бродили по грязной земле куры, да лежали вповалку одуревшие от жары псы.
И здесь была конюшня.
В конюшне обнаружились кони. Те самые, которых Кадмил приобрёл с утра, два флегматичных мерина. Слава пневме, уже взнузданные и готовые к выезду. Один гнедой, другой – соловой масти. Третьего коня, увы, раздобыть не удалось.
Рядом с лошадьми ни жива ни мертва стояла подавальщица. В волосах застряли сухие травинки: видно, пряталась в сене, заслышав звуки боя. Кадмил сунул девчонке еще одного золотого льва, потрепал по щеке, оставив на коже карминовый след – кровь Гигеса.
– Да будут к тебе милостивы Артемида и Аполлон, сладкая, – сказал он. – Но чисто по-дружески советую: от обоих держись подальше.
Вскочил на гнедого. Крикнул:
– Ворота!
Подавальщица опомнилась, кинулась к воротам, потянула за створки. «Где её папаша? – с внезапной злостью подумал Кадмил. – Как за коняг двойную цену драть – тут как тут, а как подсобить в трудную минуту – оставил девку отдуваться». Он проследил, как Акрион помогает Фимении взобраться на коня, устраивается позади.
В любой миг могли появиться стражники. Потеряв терпение, Кадмил хлестнул поводьями своего гнедого. Гаркнул во всё горло:
– Эйя!!
Кони вылетели из ворот, едва не стоптав зазевавшихся кур. Расплескали копытами лужи, понеслись по извивам эфесских улиц. На скаку то и дело приходилось пригибаться, чтобы не задеть низкий скат крыши или верёвку с вывешенными тряпками. Откуда-то появилась свора собак – грязные, в комьях репейника, псы отчаянно лаяли, пылили за конями с пару стадиев, затем отстали, запыхавшись.
Солнце било в затылок.
Городская стена, ослепительно-жёлтая, манила обманчивой близостью, мелькала в просветах меж домами, вставала над крышами. Кони шумно, с храпом выдыхали в такт скачке. «Если жрецы подняли тревогу, – думал Кадмил, – если, кроме храмовых стражников, кто-то узнал, что сбежала верховная жрица, то ворота закроют. Придётся по воздуху. А ведь у них луки. Скверно».
Но, когда они свернули на главную улицу, мощённую гладким камнем, то увидели, что ворота открыты. Копыта гнедого и солового выбили сдвоенный ритм по булыжникам, впереди развернулась широкая площадь, и над ней – вожделенная стена. Стража на воротах была занята: отставив копья, воины деловито потрошили доверху набитую товаром повозку приезжего торговца. Примеривались, должно быть, какую содрать пошлину. Один вскинул голову, проводил взглядом несущихся во весь опор путников – но и только. Видимо, так был увлечён работой, что даже не заметил вымазанное кровью лицо Акриона.
И они вырвались на свободу.
За стеной, кажется, даже дышать стало легче – хотя, на самом деле, здешний воздух вовсе не способствовал свободному дыханию. В пригороде жил и работал мастеровой люд. Именно здесь делали знаменитый эфесский сафьян, вымачивая козлиные кожи в смеси гнилого навоза и мочи. Рядом красили шерсть для не менее знаменитых эфесских ковров. Из чего делали краску, Кадмил точно не знал, но шерсть, развешанная на просушку, воняла так, что слезились глаза. Ехали молча, не размыкая губ и стараясь лишний раз не делать глубоких вдохов. Вскоре, однако, лачуги ремесленников поредели, а затем и вовсе исчезли, уступив низким, вылинявшим от солнца кустам и разнотравью. Впереди завиднелось долгожданное море – стального цвета полоска над степью.