Правда выше солнца

Анатолий Герасименко

Правда выше солнца

Часть первая

Правда выше солнца, выше неба, выше бога:

ибо если и бог начинался бы не с правды, он – не бог,

и небо – трясина, и солнце – медная посуда.

☤ Глава 1. Дверь, за которой зло таится

Афины. Пятый день месяца таргелиона, три часа после заката. Время, когда всё возможно.

Трудные роли угодны богам.

Так говорил Акриону отец, а уж он-то знал толк в актёрском искусстве. Любой эллин мечтал поглядеть на игру знаменитого Киликия из Аргоса. Те же, кому это удавалось, приходили на его спектакли вновь и вновь. И так вышло, что сын Киликия тоже стал служить Мельпомене.

Сегодня роль попалась не из лёгких. В небе дремала весенняя ночь, луна пряталась за Акрополем, и зрителей театра скрывала темнота. Одетый в чёрное, держа наготове меч, Акрион крался сквозь безлунный плотный мрак. Маска мешала смотреть по сторонам. Но актёр и не должен вертеть головой, словно зевака в базарный день. Настоящий профессионал выходит на орхестру с достоинством, держится прямо, декламирует внятно, без ошибок, а, если случится петь, поёт чисто и с хором в лад. Крутиться и плясать не следует: того и гляди, слетишь с котурнов, опозоришься на все Афины. Трагедия – дело серьёзное.

Однако нынешнее представление не походило на обычную трагедию. Во-первых, близилась полночь; во-вторых, декорации вокруг в точности повторяли дворец Ликандра Пелонида на Царском холме; в-третьих, зрители не издавали ни звука. Мало того, что Акрион не видел публики – он её к тому же не слышал. Любой актёр мечтает о том, чтобы народ, собравшийся в театроне, вёл себя потише. Кому по нраву перекрикивать гул толпы много часов напролёт? Да только сейчас кругом стояла такая мёртвая тишина, что становилось не по себе.

В таких условиях выступать и впрямь трудно.

Но трудные роли угодны богам.

Акрион переложил меч из уставшей правой руки в левую и слегка отвёл его от бедра, чтобы лучше смотрелся. Подойдя к воротам в дворцовой ограде, толкнул створки. Те отворились – бесшумно и оттого как-то зловеще. Впереди меж терновых кустов лежала посыпанная речным песком дорожка. Справа и слева в землю были воткнуты факелы, и ещё два факела виднелись вдали, у высокой двери, что вела во дворец. Ленивый огонь лизал пропитанную маслом паклю, терновник бросал на землю угловатые пальчатые тени.

Публика по-прежнему безмолвствовала.

«Может, плохо играю? – подумал Акрион. – Хотя тогда бы они вопили и свистели. Как год назад, когда мы «Аспасию» ставили и маски перепутали. Хорошая тогда Аспасия вышла, с бородой... Нет, пожалуй, сейчас всё в порядке. Просто затаили дыхание, ждут, что дальше».

Он прошагал к дворцу, неторопливо и мерно ступая, как наставляли учителя-актёры. Взялся за ручку, поднял глаза: белый мрамор стен, глубокие резные узоры, еле видные в сумраке. Чёрные провалы окон.

И тишина кругом.

Вдруг закружилась голова, да так, что он едва не упал. Изо всех сил сжав скользкую от пота рукоять меча, Акрион зажмурился под маской и постоял немного, пока не пришёл в себя. Головокружение развеялось, уступив место страху: он сообразил, что не помнит роли. Мало того – не помнит сюжета трагедии!

И не помнит, как она началась.

Не помнит ничего.

Откуда он здесь? Отчего играет ночью? Где остальные двое актёров из троицы, которая полагается для постановки? Где хор, почему молчит хор? Им бы сейчас петь что-то вроде «О, вот идёт он, меч держа, без страха во дворец». Что это вообще за трагедия, зачем такие огромные декорации? И кого он играет?

Того, чья длань возмездие несёт!

Акрион вздрогнул. Слова раздались прямо в голове: уверенный голос, спокойный и величавый. Без сомнения, то был голос Аполлона. Сердце забилось живее, Акрион тихо вздохнул и не сдержал счастливой улыбки – всё одно не видно под маской. Покровитель муз не оставил его в беде! Подсказал роль, направил, выручил!

Конечно, он играет благородного мстителя. Того, чья длань возмездие несёт, того, кто проникнет во дворец и покарает недостойного тирана. Вперёд! Представление должно продолжаться!

Акрион отворил дверь и, держа перед собой меч, прокрался внутрь. Здесь было ещё темнее, чем снаружи, и не совсем ясным представлялось, как же зрители смогут что-то разглядеть. На стенах не горели факелы: только из масляной лампы, стоявшей чуть поодаль на треножнике, струился дрожащий язычок пламени, и зал, в котором очутился Акрион, казался в скудном жёлтом свете огромным, пустым, бесконечно высоким.

Что дальше?

Терракотовый шершавый пол холодил ноги. «Где же я котурны потерял?» – растерянно подумал Акрион, приближаясь к лампе. Рядом с треножником неторопливо колыхалась от сквозняка занавесь из тёмной ткани. Акрион откинул её взмахом меча, открыв тёмный проход. Повеяло благовониями – сладкой дымкой ладана, нежной пряностью стиракса, и ещё угадывался какой-то запах, незнакомый и почему-то вызывающий смутную тревогу, как проблеск молнии среди грозовых туч над морем.

Взяв лампу, Акрион пошёл по коридору. Выставленный вперёд меч рассекал темноту пополам. Сердце, успокоившееся было после слов Аполлона, снова принялось частить.

«Куда идти? – гудело в голове. – И, главное, зачем? Ничего не помню, всё вокруг словно ненастоящее. То есть, оно и есть ненастоящее. Это же представление, спектакль. Но...»

Но всё вокруг казалось ещё более ненастоящим, чем положено. Акрион словно бы спал и видел тягостный сон, от которого не мог проснуться. Хуже всего было то, что он постоянно ощущал присутствие безмолвных зрителей, и чувствовал, что как раз для них-то разворачивавшееся действие представлялось совершенно реальным. Мало того: неизвестно откуда Акрион знал, что оно было гораздо более реальным, чем, опять-таки, положено в театральном представлении.

И оба этих чувства – нереальности и реальности – усиливались с каждым вдохом.

Коридор свернул, в световом круге от лампы показались лестничные ступени. Акрион стал подниматься; лестница оказалась винтовой, закрученной, как высокая морская раковина. Взбираться пришлось долго. Когда лестница кончилась, Акрион, по ощущениям, очутился на высоте не менее сорока локтей.

Здесь, наверху тоже был коридор.

Вперёд? Ну, да, куда ещё-то.

«С чего же всё началось? – думал Акрион, до слёз вглядываясь в сумрак. – О чём трагедия? И кто автор? Эсхил? Еврипид? Или кто-то из новых, Гиппаред, может быть? Наверное, он: вечно придумает что-то несуразное. Что же я ничего не помню, напился, что ли, перед выступлением? Вздор, никогда такого не делал. Но как мне дальше играть? О Аполлон, помоги дураку! Не дай осрамиться перед публикой, вон они и так притихли. Не иначе, сейчас освистывать начнут...»

В этот самый момент свет лампы выхватил из мрака очертания двери. Медные петли в виде львиных лап, барельефные сценки сверху донизу: то ли охота, то ли война, в полутьме не разобрать. Акрион в очередной раз подивился тому, как неизвестный устроитель-хорег радел о декорациях к спектаклю, и хотел было идти дальше.

Вот цель твоя! Дверь, за которой зло таится!

Голос грянул в голове так, что Акрион едва не выронил и меч, и лампу. Снова закружило, повело в сторону, пол колыхнулся под ногами, как подъёмная площадка, на которой актёры выезжают из-под орхестры. Привалиться к стене. Дышать – глубоко, размеренно, как учил отец, чтобы унять волнение перед выходом к публике из скены. Спокойно, нет повода для тревоги. Аполлон снова помог советом, и теперь уже совершенно ясно, что делать. Сейчас... Сейчас.

Ударом ноги Акрион распахнул богато украшенную дверь. Успел мимолётно порадоваться, что оставил лампу в коридоре. Так ярче рисуется его силуэт, тёмный на фоне освещенного дверного проёма. Шагнул в покои, огляделся – порывисто и нетерпеливо, чтобы все видели: мститель готов к возмездию, он ищет жертву.