Кровавый снег декабря

— Тем паче, — продолжил свои рассуждения Клеопин. — Стало быть, дня через два они будут в Питере с докладом. И в лучшем случае через неделю здесь будут войска.

— Можно бы опять в монастырь, — без особого энтузиазма высказался Наволокин. — Припасов побольше заготовить, да в осаду сесть. Стены высокие, отсидимся. Только вот скучно будет. Мы, пока сидели, чуть с тоски не умерли.

— Думаю, что скучать не дадут, — улыбнулся капитан-исправник. — Подтащат сюда пару пушечек да как по воротам вмажут!.. Помнится, в одна тыща осьмсот тринадцатом году, когда мы в Саксонии были, барон тамошний на постой нас пускать не хотел. Ну, выкатили пушку на прямую наводку да по воротам и вдарили. Не токмо ворота, а вся стена — вдребезги...

— Да тут и артиллерии не понадобится. Откровенно говоря, стены можно и без пушек одолеть, — вспомнил свои «кавказские» приключения Клеопин. — У нас просто не хватит людей, чтобы защитить весь периметр. Посему как командир отряда считаю необходимым пополнить боеприпасы, амуницию и отойти туда, где будет возможность сражаться.

— А может, — неожиданно заробел городничий, — следует послать письмо Его Императорскому Высочеству? Пусть он подмогу пришлёт...

Капитан-исправник высказал то, что давно уже вертелось на языке самого Николая:

— Подмогу-то он, может, и пришлёт. Только когда? К тому времени нас тут не под домашний арест... в каземат посадят.

— Если только к стене не поставят, — мрачно дополнил Сумароков. — Как ставят, я в Питере насмотрелся...

— Страсти-то какие, — закрестился бургомистр. — Че ж делать будем, Ваше благородие? Вы только прикажите, а мы — всё исполним! Чую я, что подводы нужно готовить да провизию загружать...

— Скорее уж, лодки да барки, — уточнил повеселевший штабс-капитан.

— Куда выдвигаться будем? — деловито спросил купец. — Сколько барок понадобится? У нас сейчас и десятка не наберётся.

— Как, милейшие, звать-то вас? Уж простите, запамятовал.

— Кузьма Иванов, Петров сын, — с достоинством поклонился бургомистр. — Купец второй гильдии.

— Кузьма Семенов, Семенов сын, — наклонил голову ратман. — Купец второй гильдии.

— Ну вот, целых два Кузьмы, — удивился Клеопин. — У князя Пожарского, помнится, только один Кузьма был, а какое дело сделал! Всю Россию освободили да ещё и царя на престол возвели! Я хоть и не князь, но зато вас — сразу двое!

Заслышав такое, оба купчины приосанились. Городничий же, напротив, пригорюнился. Срываться с насиженного места ему явно не хотелось.

— Итак, господа офицеры! — официальным гоном произнёс штабс-капитан. — Будем выступать завтра.

При этих словах не только действительные и отставные военные, но даже и статские, включая бородачей, как-то построжели ликами.

— Кузьма Иванович, — посмотрел Клеопин на бургомистра. — Кузьма Семёнович — перевёл он взгляд на ратмана. — Вы изыскиваете лодки и провизию.

— На сколько едоков? — деловито спросил поднявшийся бургомистр.

— Думаю, что на двести-триста, — прикинул Клеопин. — Наши отряды, может быть, и кто-то из преображенцев захочет выступить с нами. Ну, а уж с градскими обывателями — разбирайтесь сами. Пойдут они, не пойдут — дело хозяйское. Господин градоначальник, — кивок в сторону городничего, — попрошу Вас изъять у горожан всё оружие, включая охотничьи ружья. Господину капитан-исправнику и господину предводителю дворянства, думается, стоит объявить о созыве ополчения. Разошлите депеши в уезд, пусть догоняют войска. Ну, а я с господами офицерами пойду разбираться с военнопленными.

В широком монастырском дворе неподалёку от Успенского собора, в котором хранится икона Тихвинской Божией Матери, были построены три отряда. Первый — самый многочисленный, но и самый «разномастный». На плечах погоны разных цветов, соответствующие полкам: красные — сапёрные, чёрные — артиллерийские и белые — пехотные. Впереди отряда стоял юнкер Сумароков, назначенный командовать ротой. Юноша сиял как свеженадраенный самовар. Должность, как ни крути, — обер-офицерская. Второй отряд, во главе с Наволокиным, по форме одежды мало отличался от первого. Разве что мундиры поприличнее. Ну разве что знающий человек, глядя на воротники жёлтого цвета при красных погонах, определит, что это солдаты «штатной воинской команды», которые раньше комплектовались из числа инвалидов, а теперь из тех, кто по росту чуть-чуть не дотянул до положенных двух аршинов и двух вершков. Между ними, в «коробке», стоял и третий отряд, самый угрюмый. «Преображенцы» были в мундирах, но уже без сапог и киверов. С прапорщика Рогозина, уважая его звание, сапоги не сняли. Но, может быть, офицерские сапоги для долгой ходьбы не очень-то приспособлены?

Штабс-капитан лейб-гвардии егерского полка по привычке прижал руку к эфесу тесака, в который раз вспоминая о том, что нужно бы раздобыть саблю, и обратился к разношёрстной команде:

— Соратники, — сказал Клеопин, избегая привычного слуху «господа офицеры» и «братцы». — Завтра мы выступаем в поход. Наша задача — выйти к городу Череповцу, собрать всех, кто может носить оружие, и получить приказ от законного правителя — Его Императорского Высочества Великого князя Михаила. Мы с вами — солдаты, поэтому должны защищать нашу Веру, нашего Царя и наше Отечество! Думаю, что после победы никто не будет обделён монаршей милостью.

Николай сделал паузу, во время которой солдаты получили возможность осознать услышанное и не очень стройно крикнуть: «Ура!». Всё-таки сражения сражениями, а «монаршия милость» — это уже что-то весомое. Для того же Сумарокова — звание прапорщика и крестик, пусть даже Анненский, на сабельный эфес. Для солдат — срок службы не в двадцать пять, а хотя бы в десять лет и выходной пенсион, на который можно и домишко поставить, и хозяйство завести. Ну и для остальных, включая того же Клеопина, «милость» представлялась чем-то материальным...

— Господа нижние чины лейб-гвардии Преображенского полка, — обратился штабс-капитан к мятежникам, игнорируя прапорщика. — Вы перешли на сторону цареубийц. Предлагаю всем желающим войти в наш партизанский отряд и начать борьбу с внутренними врагами Отечества. Думаю, что тем самым сможете искупить кровью свою вину и получить монаршее прощение.

Строй «преображенцев» стоял не шевелясь. Видимо, после Сенатской площади, когда они стреляли в спину своим товарищам, веры в прощение уже не было.

— Никак нет, господин штабс-капитан, — вышел из строя пожилой солдат с капральскими нашивками и полным «бантом» медалей. — Не можем мы с вами пойти. Вы-то, может быть, и добрый человек, но есть и другие, повыше вас. И ваши нас не примут и наши будут предателями считать. Лучше вы нас из стен-то выведите, чтобы землю святую не пачкать, да расстреляйте. Не хочется мне, на старости-то лет, повешенным быть.

Николай в растерянности оглянулся на своих солдат. Было видно, что сапёры готовы переколоть военнопленных штыками, но ждали команды.

— Сын мой, — вдруг раздался сзади голос игумена, которого, вроде бы, не должно было быть на построении. — Пусть они, кто хочет, здесь останутся.

— Тут? — удивлённо спросил Клеопин. — Монахами?

Старенький игумен грустно улыбнулся Николаю:

— Станут ли иноками — не ведаю. На то — воля Божья. А ты их здесь оставь, в монастыре. Пусть трудниками побудут. Дел у нас много, а мнихи мои — старые да хворые. А там — как Бог даст.

— Трудниками? — недоверчиво спросил штабс-капитан, переводя взгляд на «преображенцев». — Да много ли такие наработают?

Странное дело! Из нестройной трёхрядной шеренги, державшейся на месте только за счёт злости и старой закалки, мятежная команда вдруг превратилась в нечто сплочённое. Солдаты-мятежники расправили плечи и посмотрели на мир неожиданно уверенно.

— Сколько отец-настоятель прикажет, столько и наработаем, — сказал старый капрал и, не дожидаясь разрешения, подошёл под благословление старца.

Штабс-капитан даже опешил от такой наглости, но говорить ничего не стал, потому что сам настоятель негромко, но твёрдо прикрикнул на остальных «преображенцев», собравшихся подойти к руке владыки: «Стойте-стойте, дети мои! Подождите немного... А ну, встать в строй!»