Страница 4 из 93
Из дневника Элен Щербатовой:
«28.11.1825 года. Николенька обещался вчера быть у нас, но так и не приехал. Прислал слугу с запиской. Даже не нижнего чина, как обычно, а какого-то Ваньку-ямщика. И опять записка не ко мне, а папеньке. Хорошо хоть, приписочку для меня составил. Папенька показал её мне, а там только и сказано, что: “Извините, уважаемая Элен, служба. А всё остальное расскажет батюшка”. Батюшка и рассказал, что накануне Николенькиного отъезда в имение в полк прискакал гонец с приказом от командира гвардейской пехоты Бистрома. И что на самом деле государь Александр не при смерти, а умер ещё 19-го числа сего месяца в Таганроге. Все гвардейские полки с 7 часов утра стали приводить к присяге. Буду молиться за упокой почившего в бозе Государя Александра Павловича и во здравие нового Императора Константина Павловича. Хотя, возможно, за нового императора пока молиться и рано?»
Из письма штабс-капитана Николая Клеопина к другу П.Н. Еланину:
«7 декабря осьмсот двадцать пятого года. Казармы л.-гв. ег. полка.
Здравствуйте, уважаемый Павел Николаевич! Сегодня Шекспира цитировать не буду. Как я пенял из Вашего письма, в Каменку сплетни из Варшавы доводят гораздо быстрее и раньше, нежели до нас. У нас тоже стали ползти слухи о том, что Император Константин отрёкся от престола. Точнее, даже не отрёкся. И не Император даже, а просто цесаревич Константин отказался принять бразды правления Россией. У нас Константина Павловича по-прежнему любят. По-крайней мере, гораздо более, нежели его брата. Что касается “норовской” истории, когда десять офицеров подали прошение об отставке из-за грубости Великого князя Николая Павловича, то знаю об этом только со слов Ваших и других офицеров. Я в ту пору, как Вы знаете, проходил службу на Кавказе, у генерала Ермолова. Не доверять Вам или другим заслуженным офицерам у меня нет основания. Однако всегда считал и до сих пор считаю, что личные симпатии или антипатии, вовсе не повод для выступления против Императора. Поэтому на Ваш вопрос о том, чью сторону я займу, Константина или Николая, отвечу так — сторону законного Императора. Я, вместе со своим полком, давал присягу на верность Константину Павловичу. Поэтому буду защищать своего Императора с оружием в руках так, как велит мой долг. Но буде окажется, что Константин добровольно отрёкся от престола в пользу кого бы то ни было — Николая, Михаила или даже в пользу другой фамилии, то буду защищать того, кто законным путём займёт место на престоле. В противном случае в России начнётся то, что творилось во Франции. Вот этого я понять и принять не могу и не хочу. Я не хочу, чтобы якобинцы, коих Вы так восхваляете, тащили на гильотину тех, кто мне дорог и близок. И, поверьте мне, если судить по опыту истории Французской революции, о которой мне рассказывал мой дедушка, то рано или поздно одни якобинцы потащат на эшафот других. И боюсь, что если в России начнётся якобинская революция, то всё будет делаться с таким размахом, что пугачёвский бунт покажется игрушкой. Осмелюсь напомнить, что Пугачёва в Москву привёз почитаемый Вами Александр Васильевич Суворов, соратником которого был мой дедушка, бригадир Клеопин. И вот ещё, дорогой друг. Мне хочется верить, что своими мыслями и настроениями Вы не делились ни с кем, кроме меня.
Искреннее Ваш Николай Клеопин».
Из дневника Элен Щербатовой:
«10 декабря 1825 года. Как замечательно! Скоро я стану невестой. Николенька уже привёз свою маменьку в столицу. Вернее, сама маменька не приехала, но передала в письме своё благословление. А это, в общем-то, одно и тоже. Числа 14-го мы должны встретиться всеми семьями и получить благословление у родителей. Папенька, хотел, было, чтобы о помолвке было объявлено только на Рождество, но потом махнул рукой и сказал, что, мол, на утреннюю службу пойдёте женихом и невестой, поэтому можно и пораньше. А свадьбу, наверное, сыграем весной. Посаженным отцом Николеньки обещал быть сам генерал Бистром. Мой жених (какое замечательное слово!) был у него адъютантом, пока не открылась адъютантская вакация в полку, с которой гораздо легче стать ротным командиром. Эх, какие сложности придумывают эти военные! Какая мне разница, кем был бы сейчас мой Николенька, — поручиком или штабс-капитаном? Но вот папеньке почему-то нравится всем говорить, что его будущий зять — гвардейский штабс-капитан и кавалер св. Владимира с мечами. Хотя, если подумать, то мне и самой это нравится».
Из записки штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Харитону Щербатову:
«Харитон Егорович! Немедленно берите Алёнку, всю семью и уезжайте в новгородское имение. Я умоляю — прислушайтесь к моим словам! В Санкт-Петербурге не переворот даже, а революция, которая будет похуже французской. Умоляю — поезжайте в имение! Как только что-то прояснится — немедленно приеду за Вами. Писано на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в 15 часов пополудни».
ГЛАВА ВТОРАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО УДАВШИЙСЯ МЯТЕЖ!
По плану полковника Трубецкого перебить караульный взвод и заставить сенаторов оставаться верными присяге Константину должны были гвардейцы флотского экипажа. Увы. События пошли по-другому. Ни Якубович не поднял людей на штурм, ни Булатов (как уговаривались заранее) не повёл лейб-гренадеров на захват дворца. И напрасно Трубецкой метался по площади и рассылал гонцов...
Однако нашлись люди, которые оставались верны идеалам свободы, равенства и братства. Утром лейб-гренадеры во главе с Сутгофом и «московцы», ведомые штабс-капитаном князем Щепиным-Ростовским, вышли на площадь. Князю было суждено стать первым героем Декабрьской революции, потому что именно он окровавил саблю, зарубив одного и ранив несколько офицеров, попытавшихся остановить выход войск.
Недалеко от Сената к колонне пристал Якубович. Он вынырнул, как чёртик из табакерки. На одном из поворотов бравый кавказец даже умудрился обогнать колонну и возглавить строй. Вместо знамени прицепил на кончик острия сабли собственную шляпу. Ещё хорошо, что только шляпу. У него бы хватило ума и грязные панталоны прицепить... Правда, подходя к площади, «фрондёр» благоразумно исчез, чтобы не отвечать на неудобные вопросы.
...Мятежное каре, изначально состоящее только из двух (и то не полного комплекта) частей, стало обрастать сочувствующими офицерами и статскими. Удалось даже выставить оцепление. Улицы, примыкавшие к Сенатской площади, заполнялись войсками.
Никто из командиров, выводивших свои батальоны и роты на улицу, ещё толком не знал — а что же предстоит делать? Кажется, нужно защищать императора, которому сегодня приносили присягу, — Николая. Но ведь недавно, две недели с небольшим, приносилась присяга Константину. Да и, собственно говоря, большинство солдат и офицеров ещё не осознавали сам факт присяги.
В самом глупом положении оказался Милорадович. Генерал-губернатор Петербурга, ещё вчера державший в руках управление всеми войсками столицы, почти был уверен, что после смерти Александра трон займёт Константин. А кто в этом не был уверен, кроме самого императора и его братьев-наследников? И тут — как гром среди ясного неба: Константин отказался от престола в пользу Николая.
Михаил Андреевич, позволявший себе пренебрежительные отзывы в адрес будущего царя, оказался в тупике. Пока шло подтягивание войск, боевой генерал задавал себе извечный вопрос: «Что делать?»
Ещё не коронованный, но уже принявший присягу кавалергардов Николай отдал приказ стянуть к площади войска, надеясь, впрочем, уладить дело миром...
В тесноте, что создалась на площади, заваленной камнями и брёвнами для строительства Исаакиевского собора, действия кавалерии были бессмысленными. Прошли, давно прошли те времена, когда при виде конницы пехота разбегалась, не принимая боя. Как показало время, хорошее каре, построенное офицерами пехоты, на кавалерию действовало отрезвляюще. Опытные кавалеристы знали, что лошади не пойдут на штыки. Вот и сейчас, по приказу Николая, конная гвардия пошла вперёд. Стоявшие в каре мятежники отбили эту атаку нехотя, даже как-то лениво. Да и сами конногвардейцы махали тяжёлыми палашами больше для вида. Офицеры видели в рядах восставших своих друзей, а уж поручика Одоевского, адъютанта генерала Бистрома, знала не только каждая лошадь из конюшен, но и каждая собака.