Кровавый снег декабря

В доме уважаемого аксакала аула Алерой Хаджи-Магомеда собрались старейшины. Они неспешно вешали на деревянные колышки в стенах оружие и бурки и рассаживались вокруг длинного стола. Однако хозяин выставил из угощения только камгены с водой и чурек. Не от жадности, нет. Если кто очень проголодался — для утоления голода хватит. Главное, за чем собрались уважаемые люди, — послушать послание, привезённое одноглазым Ахмедом из далёкой Персии. Жителей аула, способных прочесть арабскую вязь, становилось всё меньше и меньше. А когда к главному врагу русских Бей-Булату ушёл младший сын Хаджи-Магомета, то грамотных не стало совсем. Правда, после того, как Ермолов разгромил повстанцев у Грозной, Бей-Булату удалось уйти. А младший сын старика занял место рядом с предками. Иншалла!

Ахмед был не простым человеком. Когда-то его звали иначе. Как именно, он уже и сам забыл. Но в юности он хотел стать муллой. Учился в медресе. У него были три старших брата, которые любили его и помогали во всём. Братья считали, что младший, который толковал Коран как настоящий кади, будет не простым муэдзином, а улемом. А может, если будет на то воля Аллаха, то и имамом. Но однажды братья вместе с друзьями-джигитами отправились в набег за Терек, отбивать табуны у русских. Но вместо добычи домой вернулись их кони, навьюченные трупами. Джигиты попали в засаду. И хотя они храбро сражались, силы были неравны. Казаки, перестреляв и перерубив весь отряд, оставили в живых только одного — старшего брата. Брату отрубили правую руку, а обрубок прижгли огнём. Он отвёз домой страшный груз, а потом, взяв кинжал в левую руку, ушёл мстить русским. Когда Ахмед узнал, что брат был убит, так и не успев отомстить, а его тело русские солдаты бросили в зловонную яму, он покинул медресе. Вскоре юноша стал мюридом Гамзат-Бека, правой руки имама, который поклялся, что выбьет русских с Кавказа. Тело Ахмеда покрывали множество шрамов от казачьих сабель. В груди засел осколок картечи, который мешал дышать. Солдатский штык выколол глаз. А если из тела выковырять все пули, то можно стрелять целый день. Но пока жив, он будет убивать русских!

Ахмед держал в руках письмо. Оно было хрупким от грязи и сальным от тела. В одном месте зияла дыра от пули. Провезти послание из Персии через Азербайджан, переполненный русскими войсками, было нелегко. Но он сумел. Мюрид Гамзат-Бека верил, что весь его народ возьмёт в руки кинжалы и ружья, а если ружья для кого-то не хватит, то пригодится и прадедовский лук.

— Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, — читал Ахмед, — к вам обращаются братья по вере из Персии. Мы объявляем джихад неверным. И если вы — мужчины, то присоединитесь к нам. Вместе мы выбросим русских в море и отбросим их за Кавказский хребет. Над трупами наших врагов мы обнимем друг друга. Но если среди вас нет мужчин, то очень скоро ваши жёны будут ходить с открытыми лицами, дочери — с голыми ногами, а сами вы будете пасти свиней. Помните, что погибшие на правой войне попадают в рай. Ля илам, иль илам!

В сакле настала тишина. Аксакалы сидели и думали. С одной стороны — русских резать надо. С другой — уж слишком дорогой кровью даётся война с неверными. Просеки, вырубленные по приказу Ермолова, мешали джигитам свободно нападать на русские обозы. Форпосты и крепости подходили прямо к аулам. А сколько селений, выказавших неповиновение, было выжжено, а их жители сосланы на равнины, под надзор солдат и казаков? Все ждали слов Хаджи-Магомета. И он их сказал:

— Когда-то я слышал рассказ об одном оружейном мастере Ахмеде Абу-Бакаре из селения Кубани. Его сабли были лучшими на всём Кавказе. Даже в Дамаске таких не делали. На все свои клинки мастер наносил надпись: «Будь к мщенью скор, а к обиде медлен!» Однажды, когда враги убили родных и друзей Абу-Бакара, ему пришлось бежать. Он долго скрывался, был абреком, погонщиком скота и мечтал об одном — отомстить за близких. Через много лет он сумел вернуться в Кубани. Проходя через рынок, услышал крики зазывалы: «Покупайте сабли Абу-Бакара! » Мастер удивился. Он уже давно не ковал сабель. И ему никогда не было нужды торговать ими на рынке. Желающие купить его сабли приезжали из Дербента, Хачмаса и даже из Багдада. Мастер подошёл ближе и увидел, что сабли выкованы не из стали, а из железа. Их украшала арабская надпись. Но нанёсший эту надпись плохо знал арабское письмо, поэтому читалось как «Будь к обиде скор, а к мщению медлен!»

Мастер выхватил из ножен свою саблю и перерубил фальшивый клинок вместе с ножнами. Потом он узнал у перепуганного зазывалы имя обманщика-кузнеца. Сходил и убил его. А потом сбежались родственники и соседи и убили самого Абу-Бакара. Он так и не успел отомстить за своих близких, потому что гнев затуманил его мозг. Слишком поспешная месть — это плохо. Но запоздалая месть — ещё хуже. Если персы начнут войну против неверных, то армия Ермолова будет занята. И здесь останется только горстка солдат, а также верные русским ингуши и осетины. Наш аул должен выступить... Но как быть с другими?

— Я объехал десяток селений, — сказал Ахмед. — Все мужчины готовы взять в руки оружие. Через месяц вся Ичкерия и Северный Дагестан загорятся праведным огнём джихада. И от этого огня у русских будет гореть земля под ногами.

— Да будет так, — решили и все прочие старейшины. — Иншалла!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

КОЗАКИ И ПЛАСТУНЫ

От Василькова мятежные полки прошли к Белой Церкви. Странно, но командование 2-й армии даже не пыталось остановить бунтовщиков. Возможно, командующий армией Вигденштейн решил, что они будут атаковать Житомир или идти к Киеву.

Генерал мыслил правильно. Такие идеи действительно были. На атаке Житомира настаивал Бестужев-Рюмин. А полковник Муравьёв всерьёз хотел брать Киев силами одного гусарского полка. Однако, по здравом размышлении, подполковник Муравьёв-Апостол, ставший главным воинским начальником (несмотря на более высокий чин гусара Муравьёва), сумел убедить своих товарищей этого не делать. Идти на Житомир, являющийся основной базой корпуса и защищённый артиллерией, было нелепо. Проще было захватить Киев. Гарнизонный полк и части внутренней стражи — не соперники для восставших, располагавших силами пехотной и кавалерийской дивизий. Однако тут возникал вопрос: хорошо, захватили, а что с ним потом делать? Поэтому было решено — идти между Житомиром и Киевом, не ввязываясь в крупные схватки. Выйти на Коростень, а там — на Могилёв, который станет местом встречи всех членов Южного общества. Определённый риск, безусловно, был. Всё же Могилёв являлся ставкой командования 1-й армии и центром округа военных поселенцев.

Всё получилось удачно. Восставшие без боя дошли до Могилёва. Город охранял лишь батальон пехотинцев, который толком и не понял — а что за народ явился? Вроде бы, свои. Пока разбирались, все наиболее важные здания оказались под контролем восставших, а командующий армией — генерал Остен-Сакен — под домашним арестом.

Могилёв стал центром восстания. Туда съезжались все, кто получил известие от Сергея Ивановича Муравьёва-Апостола. Кому-то удавалось привести с собой людей. К сожалению, откликнулись не все. Начальник штаба 2-й армии Киселёв, втайне сочувствовавший восставшим, отказался возглавить их войска. Но, к счастью, из Киева прискакал Сергей Григорьевич Волконский. Один, без своей бригады. Но с прибытием генерал-майора подполковник Муравьёв-Апостол вздохнул с облегчением. Да и в ряды солдат и молодых офицеров присутствие героя войны 1812 года, портрет которого, как всем известно, украшал Георгиевский зал Зимнего дворца, внесло изрядное воодушевление.

Волконский попытался устраниться от командования объединёнными силами, но не смог. Других генералов поблизости просто не нашлось...