Остальное от лукавого

Алексей посмотрел на нового человека с надеждой, что его избиение закончилось, но заглянув в глаза Пентелею, испугался еще больше. Если те два отморозка были просто обычными предсказуемыми тупыми гопниками, то Пантелей был похож на старого, смертельно уставшего от своих дел патологоанатома. Он смотрел на Алексея так, как будто готовился препарировать его как лабораторную лягушку, думая, казалось, лишь о том, где удобнее сделать надрез, чтобы меньше испачкаться. Никаких эмоций в глазах у него не было, потому что то, что ему предстояло, он делал сотни раз и сделает сейчас еще. И не потому, что хочется, а потому, что так надо.

Несмотря на то, что боль от двух ударов в живот еще не прошла, она казалась уже пустяком по сравнению с тем, что Леша ожидал пережить в ближайшие минуты.

— Лучше всего свою работу делают те, кому она нравится. А этим ребятам явно нравится то, что они делают, — откашлявшись, сказал Пантелей, аккуратно распрямляя на коленке пакет, который забрал у парней.

— Не могут люди испытывать удовольствие, пытая другого человека, — тихо сказал Алексей.

— Ну, тут ты неправ, — оживившись, возразил Пантелей. — И знаешь почему? Потому что смотришь на это со своей колокольни, исходя из тех нравственных правил, по которым сам живешь.

Алексей опешил, услышав такие слова от человека, который, возможно, готовится его убить.

— Мне кажется, нравственность, порядочность, добродетель   изначально заложены в любом  человеке, — еще тише произнес Алексей.

— Все эти мифы выдумывают люди во времена сытой жизни, — поморщившись, произнес Пантелей. — А вообще‑то мир, в котором мы живем, появился и стал таким, как есть, в результате бесконечной бойни за место под солнцем. Где все против всех. И где было лишь одно правило – выжить любой ценой. В этом мире мораль – лишь помеха и утешение для проигравших.

Он посмотрел на удивленного Алексея, и самодовольно ухмыльнувшись, радуясь тому, что произвел на него такое неожиданное впечатление, продолжил:

— Знаешь, почему эти парни будут бить тебя и получать удовольствие? Потому что в своем мире ты сильнее их. За тобой знания, образование, перспективы. А за ними ничего нет. Их сила не в несуществующей правде  или придуманной морали, а в ненависти. В волчьей злобе. В их мире человек  или жертва, или добыча. Чтобы выжить, они обязаны тебя, интеллигентика вшивого, в говно втоптать. Бить, пока не увидят в твоих глазах животный страх, ужас и мольбу о пощаде. Так они самоутверждаются. Такими они родились и их не переделаешь. Это их единственный способ выжить.

— Нет, так не может быть. Мы же не звери какие‑нибудь.

— Думаешь? — устало скривил в насмешливой улыбке тонкие бесцветные губы Пантелей. — Сейчас они вернутся и покажут тебе, люди они или звери.

Алексей подумал, что не только молодые парни самоутверждаются рядом с ним, прикованным наручниками к батарее, но и этот седой, уже довольно‑таки пожилой и, скорее всего, обиженный жизнью мужчина тоже пытается что‑то доказать себе, читая ему лекции по человеческой  психологии.

— Вот ты там за какую‑то идею решил пострадать, — продолжал Пантелей, — а зачем? Кому ты хотел лучше сделать? Им? — он показал пальцем в сторону двери. — Неужели ты думаешь, что можешь в этом мире что‑нибудь переделать? — он, довольный своей речью, откинулся на спинку стула. — Так что лучше расскажи все мне: кто тебе слил информацию, где есть копии этих материалов. И я тебя отпущу. Потому что ты мне нравишься.

— Поверьте, я не герой. Я бы и сказал...

 Алексей, уверенный, что его будут пытать, а потом убьют, был жутко напуган. В животе, то ли от ударов, то ли от страха все крутилось и дрожало. Было так обидно, что хотелось заплакать, как в детстве.

— Все есть в открытых отчетах и все, кому надо, могут сами все увидеть. Я могу вам показать, если дадите компьютер, — твердил он, понимая, что ни этого седого, ни пацанов, ни даже начальника полиции это уже не интересует.

Пантелей все еще держал пакет в руках.

— Мир изменился, — произнес он. — Прогресс на лицо. Раньше терновый венец на голову одевали, теперь пакет из сетевого магазина.

В дверь громко постучали. Он отбросил пакет в сторону и пошел открывать.

Вернулся Онопко. Он не был уже таким вальяжным и уверенным в себе.

— У администрации на площади чурки что‑то мутят... Взбунтовались узкоглазые, — сказал он Пантелею. — Всех силовиков в центр города согнали. Даже из Москвы, говорят, Росгвардию привезут. Национальный конфликт назревает. А значит, потом в любом случае все начальство трясти будут: «Как допустили?» Головы полетят...

Он быстро прошел на кухню и вернулся с бутылкой водки и стаканом.

— Ты не будешь? — то ли спросил, то ли пояснил Семен и налил себе одному полный стакан.

Пантелей промолчал

— Времени нет, — выпив залпом почти двести грамм водки и даже не поморщившись, Семен Васильевич продолжил: — Я про этого юродивого нашел кое‑какую информацию, — он достал платок и вытер толстые мокрые губы. — Баба у него есть... Так что, если он кому и рассказал, то своей бабе. Хотя это уже и неважно. Короче, вот ее адрес, тащите сюда.

Он подошел к Алексею и, глядя на него, добавил:

— Делайте с ней что хотите, но хотя бы какую‑нибудь информацию из него вырви.

Он опять присел перед Алексеем и с усмешкой произнес:

— Доигрался в Робин Гуда? Ну это уже ерунда... Так что, парень, никогда не жалуйся, что плохо живешь, потому что жизнь твоя всегда может стать еще хуже.

— Может ребятам этим и надо самоутвердиться... А вам‑то все это зачем? — с надеждой произнес Алексей, когда ушел Онопко и уехали за Настей молодые парни. — Вы же другой. Я же вижу, что вы образованный человек.

Он понял, что надеяться ему не на что. И единственная возможность спасти себя, и теперь еще и Настю – это попытаться переубедить оставшегося с ним наедине надломленного судьбой пожилого мужчину. Только как это сделать, Алексей не представлял.

— Как вы вообще оказались среди них? — спросил он.

Пантелей медленно подошел к столу, чуть подумав, налил в стакан водки из оставленной Семеном бутылки и молча выпил. Присел и со злой усмешкой, глядя Алексею в глаза, похвалился:

—  А я вроде тоже, как и ты, за правду пострадал. Давно... Еще когда следователем работал, — он потер руками голову с седыми, но еще жесткими волосами. — Дочь предыдущего мэра сбила бабу с коляской. Ребенок жив, а мама сразу на тот свет. Хотя я к тому времени все гвозди, которые мне в голову при советской власти вбили, уже вытащил и иллюзий, кто есть кто, у меня уже не было, но что‑то меня тогда возмутило. Может действительно еще верил во что‑то... Только вся жизнь моя перевернулась...

Пантелей встал и, не обращая внимания на Алексея, сделал несколько шагов к окну. Отодвинув горшки с давно засохшими растениями, он оперся ладонями на подоконник и продолжил:

— Мне, конечно, звонили. Просили... Угрожали. И при других обстоятельствах я бы не сомневался, что делать. Но здесь... Когда эта дочка из машины пьяная выползала, ее десяток человек видело. Все сняли на телефоны и в интернет выложили. А журналисты вытащили новость на общероссийский уровень. Дочь мэра же... Что я мог сделать? Я тогда еще о карьере мечтал, надеялся заметят, в Москву вызовут. Поэтому передал в суд все как положено... И срок ей дали. Только она так и не села. Пока разбирались, ребенка родила... Ну и до совершеннолетия отсрочили.

Пантелей повернулся от окна и с той же  злой улыбкой, обращаясь к Алексею, насмешливо добавил:

— А вот я через полгода сел. Свои же местные нашли за что посадить, чтоб другим неповадно было хозяев не слушаться.

— А что же вы могли сделать? — спросил Алексей.

— Да что угодно. Например, написать, что та мамашка, которая под колеса попала, пьяная была. Максимум ‒ уволили бы... Да и то с повышением... Короче, сам виноват. Не сориентировался. Решил что самый умный.

Он шагнул к Алексею, сидящему на полу.