Страница 9 из 13
Машинист объявил следующую станцию. Девушкам пора было выходить. Лена встала и, уже не обращая внимания на женщину, сказала, обращаясь к Даше:
— Если мы в чем-то и впереди всей планеты, то это по количеству завистливых людей. Их у нас – каждый первый.
Она пошла к выходу, легко, чуть ли не танцуя, проталкиваясь между стоявших людей. Потом остановилась, дождалась Дашу и добавила:
— Курица ты, Дашка. Раньше у тебя были просветы, а сейчас ты почти как та тетка. Скоро обабеешь и начнешь всех ненавидеть.
Глава 12
Из серых репродукторов в форме колокольчиков, развешанных на фонарных столбах, с самого утра звучали бодрые мелодии и праздничные марши.
Максим специально вышел из дома пораньше, чтобы успеть в магазин до того, как на время демонстрации перекроют весь центр города, украшенный к празднику красными флагами и транспарантами.
Он спешил, обгоняя толпы людей, уже собирающихся в колонны для торжественного шествия перед трибуной, установленной у памятника Победы на центральной улице.
В такой день трудно было не заразиться от людей хорошим настроением и всеобщей радостью. Невозможно было не почувствовать гордость за свою страну, гордость за причастность к грандиозному событию почти семидесятилетней давности – Великой Октябрьской революции.
«И Ленин – такой молодой, И юный Октябрь впереди!» — весело подпевал Максим Иосифу Кобзону, высматривая по сторонам нарядных и красивых молодых девушек.
Возле магазина его кто‑то окликнул, и в этот же момент из толпы выскочил Андрей Алексеевич.
— Вот это встреча! — воскликнул он, обнимая бывшего подчиненного. — Рад! Очень рад тебя видеть!.. Ну и как на вольных хлебах? Привлекать тебя еще не пора? — похлопывая Максима по плечу, подтрунивал прокурор. — Двести девятую статью за тунеядство пока никто не отменял, — он смеялся, внимательно осматривая его маленькими колючими глазками. — А ты осунулся, похудел...
— Зато ты все толстеешь и розовеешь. Пропеллер за спиной и вылитый Карлсон, — приветливо отпарировал Максим.
Андрей Алексеевич немного обиделся, естественно считая себя совсем не толстым, а лишь хорошо упитанным. Но виду не подал.
— Я иногда тебе даже завидую, — прокурор взял его под руку и повел в сторону от магазина. — Мне тоже иногда все надоедает. Эта рутина, отчеты, бумаги... Ты же знаешь, как все у нас устроено. Ты начальник – я дурак, я начальник – ты. В понедельник мне наверху пистон вставляют, а по вторникам я вам.
— Так ты бросай все, раз тебе так тяжко командовать, — Максим деликатно освободил руку.
— А я ведь почти каждый день об этом думаю. У меня от родителей домик остался недалеко от Бердянска, — Андрей Алексеевич говорил, изучающе снизу посматривая на Максима. — Вот выйду на пенсию и уеду. Куплю лодочку, рыбачить буду. Всю жизнь мечтал встретить старость на Украине у моря. Садик с виноградом. Яблони, вишни, абрикосы...
Прокурор мечтательно покрутил головой и облизнул губы. Потом что‑то вспомнил, нахмурился и продолжил:
— А свою ведьму здесь оставлю! Найду там местную, веселую и красивую. Такую, у которой голова по ночам не болит... Эх! — он громко и весело выдохнул и шутливо ткнул Максима в живот. — Завидую я вам, молодым!
Колонна сотрудников суда и прокуратуры, ввиду малочисленности, была объединена с работниками местной администрации. Было много знакомых, которые приветствовали Максима. Они искренне и воодушевленно поздравляли его с праздником. В ожидании начала шествия они стояли около школы: приземистого двухэтажного здания из темно‑красного кирпича.
— А мы же, Максим, с тобой в одной школе учились, — вспомнил Андрей Алексеевич, рассматривая красивое дореволюционное здание. — С возрастом на многое начинаешь смотреть по‑другому... Помнишь Галину Андреевну? — оглянулся он на стоящего чуть позади приятеля.
— Конечно помню. Физику вела.
— Да, да, — покачал головой прокурор.
В этот момент колонна тронулась, и Максиму пришлось идти вместе со всеми.
— Тогда казалось, что она прямо таки удовольствие получает, ставя нам двойки, — вспомнил Андрей Алексеевич, опять взяв приятеля под руку. — А теперь понимаешь, что она пыталась научить нас думать самостоятельно, — он внимательно посмотрел на Максима. — Одни учителя у нас были, одни мы с тобой книжки читали и работали вместе, и ведь хорошо работали... А сейчас смотрим на мир по‑разному. Скажи честно, почему ты ушел?
Максим по несколько раз на дню задавал себе этот вопрос. Иногда, правда очень редко, ему казалось, что он знает ответ. Но чаще это были лишь невеселые предположения.
Все последние дни ему казалось, что причиной был необъяснимый страх, появившийся, когда он вдруг увидел свое будущее. Все интересное и скучное, веселое и не очень, все то, что дальше произойдет в его жизни. День за днем. Год за годом. Встреча за встречей. Будто бы он подсмотрел на это в какую‑то щелочку в заборе.
Страшно стало не из‑за того, что его будущее было каким‑то мрачным и ужасным, а скорее от понимания, что большинство его юношеских фантазий никогда не осуществится, что не произойдет в его жизни ничего особенного, а все будет идти как у всех, по какому‑то уже готовому шаблонному сценарию. Все его мечты так и останутся мечтами. И та девушка в розовой курточке из параллельной группы в институте так и останется, теперь уже навсегда, лишь мимолетным видением.
От мыслей о такой неотвратимой предопределенности в своей жизни, которая еще вчера была полна загадок, становилось тоскливо. А от страха хотелось спрятаться в алкоголической депрессии.
Но говорить об этом сейчас с Андреем Алексеевичем не хотелось, и поэтому неожиданно для себя Максим разозлился.
— Да потому что мы не с причиной боремся, а со следствием, — раздраженно ответил он. — Кого мы сажаем? Женщину, которая пьяницу мужа сковородкой треснула или пацанов, не поделивших бабу на танцах. Иногда дадут нам какого‑нибудь продавца, официанта или даже заведующего магазином посадить для отчета, а выше нам нельзя.
— Какой ты кровожадный стал, — засмеялся прокурор. — А где гарантия, что мы вовремя остановимся? Не получится как при Сталине? Дернешь за ниточку, а этот клубочек в такие дебри заведет, к таким людям, что сам не рад будешь.
— Значит, мы всегда будем устранять следствие и отхватывать маленькие щупальца, потому что до головы нам дотянуться никогда не дадут.
В этот момент колонна подошла к трибуне, с которой людей приветствовали городские начальники. Кто‑то из них в микрофон выкрикивал лозунги:
«Слава Великому Октябрю!»
«Слава Коммунистической партии Советского Союза!»
«Слава великому советскому народу!»
«Ура! Товарищи!»
После каждого призыва люди в колонне весело откликались протяжным «ура», размахивая при этом флажками и разноцветными бумажными цветами.
— А ты никогда не думал: если голова неуязвима, может тогда есть смысл стать этой головой? — спросил Андрей Алексеевич, стараясь перекричать шум от духового оркестра и приветственных криков. — Где власть, там и деньги. Больше власти – больше денег.
— Можно зарабатывать, не нарушая закон, — Максим почти ничего не слышал, он смотрел на трибуну и как все махал взятым у кого‑то маленьким красным флажком.
— Все очень условно. Вот, к примеру, та же двести девятая статья, — не отставал от него Андрей Алексеевич. — Выращиваешь ты у себя на огороде быка на мясо и огурцы в теплице. Трудишься от зари до зари. Потом продаешь на рынке, и на эти деньги живешь, нигде больше не работая. С точки зрения закона ты тунеядец и можешь на два года сесть в тюрьму. А другой сидит в курилке весь день на заводе и анекдоты про Брежнева и Чапаева травит. Так он гордость страны – рабочий класс.
— Так ты снимай прокурорские погоны. Заводи быков, сажай огурцы, а чтобы самого не посадили, иди вахтером куда‑нибудь. Хотя бы на полставки. Но ты же не этого хочешь, — повернулся Максим к бывшему начальнику и опустил флажок. — На хрена тебе быкам хвосты крутить? У тебя другое на уме.