Страница 10 из 13
— Законы для стада, чтобы они друг друга не сожрали, а нам это не надо. Мы можем и должны жить по другим законам, — пытался убедить его прокурор. — А за дурацкими принципами чаще всего скрывается обычная лень и страх перемен.
— По каким другим законам? — Максим на мгновение даже остановился, но его сразу подтолкнули идущие за ним люди. — Ты, наверное, подзабыл, что закон для всех один? Или все животные равны, но некоторые чуть ровнее?
— А хоть бы и так? Зачем заниматься ханжеством и лицемерием? Кому нужна твоя мораль? На хлеб ее не намажешь.
— Андрей, Андрей! — покачал головой Максим. — Это даже хуже, чем было до 17‑го года. Тогда хотя бы все было честно. А сейчас те, кто поставлен народом следить за законом, этот самый народ собираются обобрать, забравшись ему на загривок, при этом рассказывая красивые сказки про строительство коммунизма. Значит, семьдесят лет люди трудились в поте лица до кровавых мозолей, победили в великой войне, чтобы вы сейчас им на шею сели?
— Ты не кипятись, Максим.
Демонстрация заканчивалась. Они свернули в переулок за давно закрытую церковь и участники стали складывать к церковному забору транспаранты и фанерные щиты с наклеенными на них фотографиями членов Политбюро.
— Ты еще на многое смотришь сквозь розовые очки. Наивный, как моя Лена. Мне‑то самому уже ничего не надо. Я все для дочки, а иначе, зачем жить... Скажу тебе честно по секрету, как возможному зятю: я ей хороший финансовый запас сделал, чтобы на старте полегче было. Так что не зевай, тебе жена с приданным... Ну а мне, может, потом стакан воды принесете... Ты, кстати, давно ее не видел?
— Да как-то случайно встречались в электричке, — ответил Максим, вспомнив их недавний бурный секс.
Люди, избавившись от символики революционного Октября, шли дальше в городской парк, где была развернута праздничная торговля и расставлены уличные буфеты с алкоголем и бутербродами.
— Умница она у меня. Одни пятерки. А главное – добрая, — продолжал нахваливать дочь Андрей Алексеевич. — Отличная жена будет, а ты меня все не слушаешь, — он обошел Максима с другой стороны, видимо решив, что в другое ухо информация войдет быстрее. — Ведь что я тебе хочу сказать: деньги на кону огромные и может так получится, что ты или с нами, или против нас. Отсидеться за мольбертом не получится. Надо определяться с кем ты. Поверь мне, Максим: одного раздавят как клопа. Ты же сам знаешь: в нашем мире человека уничтожить – раз плюнуть. И расследовать никто не будет. Так что лучше возвращайся и устроим все по‑семейному...
Максим вспомнил про смерть художника и спросил:
— Думаешь, что скоро из‑за того, чтобы к власти пробиться, и людей будут убивать?
— Ты прямо как маленький, — обрадовался его заинтересованности прокурор. — Я же тебе говорю: власть – это деньги. А за деньги тысячи лет убивали, убивают и всегда будут убивать. У нас и сейчас за бутылку водки, как барана зарезать могут, а борьба идет за миллионы и такие возможности, о которых ты даже вообразить не можешь. Для большинства сказка кончилась, а для некоторых только начинается. Поэтому не зевай.
Двигаясь вместе с толпой, они оказались у длинного ряда сдвинутых столов, на которых были расставлены бутылки, самовары, всякие закуски, пирожные и конфеты. К каждому столу уже выстроилась очередь. Андрей Алексеевич шустро втиснулся между двумя столами и оказался прямо перед продавцом.
— Мне «Кавказ», — показал он на зеленую бутылку портвейна, — пять бутербродов с сыром, пять с колбасой и стаканчиков штук десять, а то они у вас протекают. Перепачкаешься – не отмоешь.
Он передал Максиму бутылку, завернул бутерброды в серую плотную бумагу, с трудом выпрошенную у хмурой продавщицы в белом халате, и они пошли дальше к дымящимся мангалам, от которых шел одурманивающий, манящий запах шашлыка.
Глава 13
Михаил позвонил Максиму поздно вечером. Он, как обычно, говорил очень быстро и возбужденно, проглатывая окончания слов. Но в этот раз казалось, что он еще готов и расплакаться.
Максим долго не мог понять, что же все‑таки случилось. Миша вроде начинал рассказывать про предстоящую выставку, но потом неожиданно переходил к тому дню, когда он познакомился с Германом. И как у того не было денег даже на холсты и краски.
В конце концов удалось выяснить, что приходила Снежана и требовала немедленно сделать опись всех картин, находящихся у Миши на хранении, и составить с ней договор о их временном использовании.
— Постой-постой. А она‑то здесь при чем? — удивился Максим. — Илья мне говорил, что она просто девушка, с которой Герман недавно познакомился.
— Снежана уже не просто девушка, — ответил Миша. — Она мне показала свидетельство о браке. То есть Снежана его жена.
— Быстро она, — рассмеялся Максим. — Ну а я‑то чем тебе могу помочь?
— Дело в том, что я совершенно не умею разговаривать с женщинами. Да еще с такими, — Миша замялся и громко вздохнул. — А ты юрист. Помоги мне с этим договором. Я тебе заплачу... Пожалуйста, — жалобно добавил он.
Максиму совсем не хотелось участвовать в дележе имущества только что погибшего художника. Но он надеялся, что сможет узнать что‑нибудь новое о расследовании, поэтому профессиональный интерес, хоть и бывшего, но следователя, победил. Он пообещал Михаилу приехать.
Снежана родилась на берегу Азовского моря. Отца она не видела никогда. Ее мать быстро вышла замуж второй раз. И у нее появился отчим дядя Петя – рано полысевший, почти всегда чем‑то недовольный ворчливый майор из соседней воинской части.
Жили они в старом доме маминых родителей. Кроме мамы с отчимом и самих родителей, в доме жила семья маминой сестры. А летом, как и все местные вокруг, они набирали жильцов, приехавших отдыхать на море. Поэтому все лето целыми днями Снежана убиралась в их комнатах, готовила еду, а каждый день по вечерам слушала, как эти отдыхающие во дворе напиваются, поют песни и дерутся.
Иногда ей удавалось сбежать из дома, и тогда она на старом велосипеде ездила на дальний пляж, где туристов совсем не было. Купаться и плавать она не любила, но ей нравилось сидеть на высоком, поросшем травой обрывистом берегу, мечтать, что‑то высматривая в бескрайних морских просторах, и думать о своем будущем.
Когда лето заканчивалось, город пустел. Постоянный ветер почти каждый день пригонял с моря низкие серые тучи, которые несли с собой холодные косые дожди и осеннюю тоску.
После очередного курортного сезона отчим непонятно зачем купил падчерице аккордеон и отправил в музыкальную школу. Если до этого Снежана прощала дяде Пете его постоянные придирки, армейские порядки, принесенные из казармы домой, и даже то, что он забрал у нее большую часть материнского тепла и внимания, то этот проклятый аккордеон окончательно разрушил надежду на мирные семейные отношения. Конечно, проявилось это не сразу.
Снежана пару лет таскала этот чемодан и даже научилась извлекать из этого пользу. Часто к дяде Пете приходили друзья, и пили на кухне самогонку, которую он любил делать сам в маленьком сарайчике в дальнем углу огорода. После нескольких рюмок отчим всегда звал ее с аккордеоном, чтобы похвастаться.
Снежане было противно играть перед пьяными мужиками с красными рожами. Она уже тогда понимала, что значат их потные взгляды и чувствовала их сальные мысли. Но после каждого такого выступления, когда она исполняла «Хас-Булат удалой» и «Не одна во поле дороженька», подобревший от алкоголя отчим давал ей иногда рубль, иногда три.
А когда у нее было хорошее настроение и она, поигрывая своими зелеными глазками, сама себе подпевала «Червону руту не шукай вечорами», то могла получить и красненькую десятку.
Тогда Снежана поняла, что деньги – это очень хорошо, а мужчинами легко манипулировать.
Несмотря на материальную выгоду, музыкальный период в ее жизни кончился сразу после восьмого класса, когда она поступила в местный техникум культуры и искусства. Снежана сразу наотрез отказалась поступать на отделения связанные с музыкой и выбрала библиотековедение.