Страница 6 из 13
— Да брось ты! Все хорошо.
— Я так устроен. От какой‑нибудь ерунды могу на весь день замкнуть. Буду пережевывать до бесконечности... А тут такое... Мне с девушками никогда не везло.
— А у тебя есть какая‑нибудь подруга? — спросил Максим.
— Сейчас нет.
— А была?
— Ну конечно была, — не очень уверенно ответил Миша. — Мы с ней в кино ходили, в театр...
— И все?
— Что все? — Миша надел мокрый носок и, поставив ногу на ботинок, снизу посмотрел на стоявшего рядом Максима, держащего над ним зонтик.
— Секс у вас был? — улыбнувшись спросил Максим.
— Я не знаю, — Миша взял ботинок с большой блестящей пряжкой в руку и постучал его об угол скамейки.
— Как это?
— Один раз она пришла ко мне в гости, когда дома никого не было... Я сильно разволновался и поэтому много выпил... — вспомнил он и замолчал.
— Не стесняйся, рассказывай. Я никому... — подзадорил его Максим.
— Да не помню я ничего. Проснулся утром голый, но один.
— А что она потом сказала?
— Не было никакого «потом». Я больше ей не звонил.
— Почему?
— Понимаешь... Я, кажется, той ночью описался... И после этого я с девушками не очень...
Миша обулся, и они пошли обратно. Максим решил, что лучше проводить расстроенного приятеля до дома.
— Если честно, я всегда завидовал высоким красивым парням, — Миша посмотрел сбоку на Максима. — Таким, как ты. У тебя, наверное, проблем с девушками нет...
— С ними нет проблем, когда их самих нет, — усмехнулся Максим, вспомнив про сегодняшнее утро с Леной. — А у меня с ними сплошные проблемы. Впрочем, сам виноват.
— Да я понимаю, но все равно завидую. Зависть – очень плохая штука.
— А Герману многие завидовали? — неожиданно спросил Максим, посмотрев на дом художника, мимо которого они опять проходили.
— Завидовали?! — вскрикнул Михаил. — Да его талант бесил всех художников! Столько врагов не было не у кого.
— Потому что темы не те выбирал?
— Это не главное, хотя тоже... Ведь никому не хочется писать то, что указывают сверху. Только большинство боится. Да и кушать хочется сытно и качественно. Коммунистическая партия правильных художников хорошо прикармливает.
Миша шел, смешно хлюпая сырыми ботиками, но не обращал на них внимания, потому что сам увлекся тем, что рассказывал.
— Дело не только в том, что он рисовал, — говорил он и для убедительности размахивал рукой, будто в ней была кисть, а перед ним картина, — а в том, что ему это очень легко давалось. Кто‑то годами работает над техникой, а у него все получалось легко, без всяких усилий. Вот Илья хороший художник, но то, что Гера делал походя, за полдня, то для Ильи месяцы работы.
— Илья тоже завидовал? — поинтересовался Максим.
— Конечно. Когда он первый раз Геркины картины увидел, то хотел бросить рисовать. Порезал несколько своих картин. Полгода был в депрессии, — Миша помолчал, грустно вздохнул и добавил: — Зависть, а еще жадность – страшные чувства. И чужую жизнь легко разрушить и свою... Видишь, то розовое здание с массивными колоннами? — решил он поменять тему разговора. — Это и есть та самая Елизаветинская гимназия, где та бабушка училась, соседка Геры. А напротив трехэтажный дом с магазином внизу – это дом моего прадеда. Он купцом был. У него доходные дома по всей Москве были. В одном я сейчас и живу. В маленькой квартирке. Так что та бабушка с моим прадедом наверняка здесь встречались, прогуливаясь по вечерам. Вот как бывает.
— А разве твой прадед не еврей был?
— Еврей конечно. А что? — настороженно спросил Миша.
— Я думал, до революции им в Москве жить было нельзя.
— Не знаю... Может кому и нельзя... Но ему, купцу первой гильдии, никто не запрещал, пока революция не случилась. Он ведь тоже художникам помогал. Даже стипендию учредил для очень бедных, но талантливых. И знаешь, что самое смешное?.. Что его дочка, моя бабка, Розалия Семеновна стала яростной революционеркой. Чуть было его не расстреляла. Он два года в тюрьме отсидел, а потом с ума сошел. Умер в психушке под Егорьевском в тридцатых годах.
— Да-а, книжки можно писать.
— Бабушку потом саму расстреляли.
Они дошли до Мишиного подъезда и остановились. Дождь закончился, и Максим сложил зонтик. А Миша все никак не мог остановиться:
— Мне иногда кажется, что нас, евреев, кто‑то использует.
— Я думал, это евреи всех используют.
Максим посмотрел на часы, намекая, что торопится, но Михаил этого даже не заметил. Ему очень хотелось выговориться:
— Это только наивные люди так думают. У нас есть такие особенности характера, за которые, как за ниточки, можно подергать и мы готовы на все что угодно.
— Например?
— Гипертрофированное самолюбие и одновременно закомплексованность, вспыльчивость и ранимость, доброжелательность и злопамятность, — Миша улыбнулся. — В общем‑то, у нас все то же самое, как у всех, но на полную мощность. С обнаженными нервами. Поэтому нас очень легко втянуть в любое дело. В миссионерство какое‑нибудь...
— Наверняка у твоей бабушки была какая‑то серьезная причина стать революционеркой, — сказал Максим, протягивая руку, показывая что ему пора.
— Говорят, из-за любви к какому‑то красавцу. Но что это за любовь, если из‑за нее ты становишься убийцей?
Максим потихоньку освободил руку от долгого Мишиного пожатия, почти затолкал приятеля в подъезд, повернулся и пошел обратно.
— А картины мы с тобой в следующий раз посмотрим, — крикнул Миша ему вдогонку. — Меня Снежана давно просила опись сделать. Гера об этом и не думал...
Глава 9
«Налево – домой или направо – к Даше?» — подумал Максим, спускаясь с пешеходного моста на станции. Врать он не любил, да и получалось это у него очень неуклюже, поэтому его пугала необходимость смотреть в глаза женщине, которой только что изменил.
Еще в детстве, придумав для оправдания какого‑нибудь своего проступка красивую правдоподобную, как ему казалось, легенду, и, рассказывая ее матери, он сначала краснел, потом бледнел, потом начинал заикаться и наконец, не закончив, начинал смеяться, понимая, как глупо звучат его оправдания.
Утром с Леной все случилось так быстро и неожиданно, что он не успел, а может, не захотел подумать о том, что будет дальше. Только платить за удовольствия рано или поздно приходится всегда.
После недолгих раздумий он решил оттянуть момент, когда надо будет окончательно определиться, взял бутылку «Жигулевского» в магазине и, несмотря на осеннюю погоду, пошел в парк.
Мокрые черные столетние ивы, давно уже потерявшие все листья, сочувственно смотрели на Максима не в силах ему помочь, хотя бы спрятав от мелкого нудного дождя. Он дошел до беседки, и хотел было расположиться внутри, но сразу вышел из‑за жуткого запаха мочи.
Рядом застыло до весны колесо обозрения. Аттракцион не был огорожен. Максим поднялся по лесенке на площадку и забрался в одну из кабинок. Железная крыша над головой защищала от дождя, делая это место хорошим приютом. Лучше укрытия, чтобы подумать о жизни, было не найти.
Максим открыл пиво, сделал большой глоток и поставил рядом. В зеленой бутылке сразу образовались красивые большие пузыри. Ему было о чем подумать. Деньги, отложенные в хорошие времена на черный день, заканчивались, и надо было определяться с трудоустройством. Возвращаться в прокуратуру желания не было совсем. Чтобы иметь хотя бы какую‑нибудь свободу, можно было пойти в таксисты или, как Илья, в кочегарку.
Но важнее было определиться с другим.
Даша не раз предлагала окончательно переехать к ней. Говорила, что будет рада, если он оформит отношения со своим ребенком и они станут жить все вместе. Но тогда у него не будет обратной дороги.
«В любом случае сдаваться рано или поздно придется. А может все твои проблемы как раз из‑за того, что ты не хочешь или боишься брать на себя ответственность?» — спросил он самого себя.
Тут он заметил Дашу в синем плаще, стянутом на талии ремнем, которая медленно шла под зонтом по той же аллее, где недавно проходил он сам. Максим на мгновение задумался: если ее не окликнуть, а она заметит его сама, это будет выглядеть очень странно. Поэтому он свесился через перила и громко крикнул: