Страница 8 из 16
На самом деле Максиму сейчас не хотелось разговаривать даже с другом. Он боялся, что растеряет свои новые ощущения, которые и сам еще не мог понять.
Николай не стал уговаривать. Он свободно столкнул легкую лодку в воду. Сложил в нее удочки и весло и запрыгнул сам.
— Не передумал? — спросил он, когда лодка уже тихо скользила от берега.
Максим не ответил, вышел на край мостика и смотрел, как друг разворачивает лодку и отплывает.
С заходом солнца, когда они варили уху в котелке и запах от нее вместе с дымом кружился над водой и лесом, на полянку вышел невысокий пожилой мужичок в кепке, кургузом черном пиджаке, болотных сапогах, сложенных несколько раз ниже колена, и вещмешком за спиной.
Поздоровавшись, он снял рюкзак, присел к столу и закурил.
— А тебя я знаю, — сказал он, обращаясь к Николаю. — Ты Маши Васильевой сын. Мы же с ней учились в одном классе. Тогда деревня еще живая была. Народу много. Молодежи на танцах полный клуб собирался. Потом все в города поехали. И ты, помнится, тоже уехал.
— Вы же дядя Ваня! — обрадовался Николай. — Я вас сразу не узнал. Столько лет прошло.
Они стали вспоминать общих знакомых. Николай спрашивал, где они, чем занимаются. Дядя Ваня охотно отвечал. Только большинство его рассказов кончались печально. Кто‑то замерз в сугробе, кто‑то попал под поезд, кого‑то в драке зарезали в клубе. Все истории подразумевали, что люди много выпивали перед этим.
— У вас здесь кто‑нибудь из мужиков своей смертью умирает? — не выдержал Максим.
— Ну, если успеешь бросить, то есть шанс. Я вот уже лет пять не пью. Избушку выстроил. Баню собрал.
— Неужели все один? — искренне удивился Николай.
— Один конечно, — спокойно, без хвастовства, ответил дядя Ваня. — Остальные пьют. А из пьяницы какой работник? В прошлом году двое пришли помочь и утонули. Напились, поплыли порыбачить, лодка перевернулась и конец.
Дядя Ваня встал и прошел в избушку. Принес четыре тарелки для ухи и ложки. Достал из рюкзака большую краюху черного хлеба.
— Уха у вас уже сварилась. Пора ужинать.
Он по-хозяйски снял с костра котелок и аккуратно разлил часть ухи по тарелкам. Потом взял ложку и выложил рыбу со дна котелка на четвертую тарелку. Николай в это время нарезал хлеб.
— У меня и водка есть под уху, если надо, — предложил дядя Ваня.
— Вы же не пьете? — улыбнулся Максим.
— Я-то да. Но водку всегда держу поблизости. С ней, как с бабами. Если баба под боком, ее и не хочется. Вот поэтому я от своей бабы на озеро бегу.
— А она дома без вас не скучает?
— Скучать ей некогда, но ревновать – ревнует. Два раза даже прибегала проверить, нет ли у меня здесь какой‑нибудь русалки, — засмеялся мужичок.
— А вас самого не тянет? На русалок? Не скучно здесь одному?
— Раньше, по молодости, когда здесь еще с отцом рыбачил, через день в клуб на танцы бегал в деревню. Десять километров туда, десять обратно. А сейчас... Отбегался видать.
— Здесь же на этой полянке вроде и раньше была избушка? Мы еще совсем пацанами тоже сюда ходили, — вспомнил Николай, пододвигая к себе тарелку.
— Была. Еще дед мой строил. Нерадивые рыбаки сожгли по пьянке.
— Что же у вас так пьют много, — не выдержал Максим.
— А что еще делать? На работе никого не волнует, работаешь ты или баклуши бьешь: платят одинаково. Поэтому работают спустя рукава – времени свободного много. Раньше жили труднее. Корову надо было держать, овец, птицу... А это значит сенокос, навоз почистить надо, скотину накормить... Людям некогда было пить. А теперь...
— Можно же дело себе найти... Вот вы избушку построили...
— Так-то оно так, — грустно вздохнул дядя Ваня. — Но если не пьешь, значит, ты вроде как чужой для всех. Как прокаженный. Я когда осенью в деревню возвращаюсь, то как в другую страну попадаю. Смотрю на людей, будто они иностранцы и говорят на чужом языке. Хожу между ними и думаю: а вдруг я никогда не пойму о чем они говорят. Потом чуть отпускает...
— Неужели людям не стыдно? — не унимался Максим.
— Чтобы стыдиться, надо чтобы примеры были правильные. А если все вокруг пьют – и мужики, и бабы, то и осадить некому. Нет уже тех, кого могли послушать. Кто потолковее в город убежали, а старики вымерли.
— Что-то я не вижу, чтобы в городе совестливых прибавилось, — заметил Максим, так и не приступив к ухе.
— Это потому, что корни они свои теряют. А без корней человек рано или поздно засыхает.
— Что же делать? — спросил Николай. — Здесь остаться – сопьешься, в город уедешь – корни потеряешь.
— Не знаю... Для меня эта заимка все. Я здесь себе и бог, и царь, и судья. Если остальной мир куда провалится – мне наплевать.
Остатки дыма от костра растекались над водой и смешивались с появившимся туманом. Заметно похолодало. Учуяв запах еды, прилетели две вороны и сели на верхушке соседнего дерева.
Дядя Ваня доел уху, выпил крепкого, но уже остывшего горького чая и пошел в избушку.
— Надо печурку протопить, — сказал он. — Ночи холодные. Померзнете.
Максим тоже встал, подбросил в огонь несколько толстых веток и повесил над ними чайник.
— Теперь и я захотел здесь остаться. С дядей Ваней, — сказал он.
— Сюда ты всегда успеешь. У тебя дома есть чем заняться, — серьезно ответил Николай.
— Запутался я что‑то. Иногда мне кажется, что от меня ничего не зависит. Есть ли милиция с прокуратурой, что ее нет – количество преступлений не изменится, — ковыряясь палкой в костре, произнес Максим. — Не в нас дело. Вот этот дядя Ваня сейчас все объяснил.
— Это не твои заботы, ты главное свое дело делай. То, что должен.
— Например?
— По крайней мере, найти того, кто убил Таю.
Через три дня они собрались домой. Николай хотел побыть до конца недели, но Максим настоял.
— Сам говоришь: надо с делами разобраться.
Николай не стал спорить. Они побросали вещи в багажник и ранним утром поехали в сторону Москвы.
Не успели они выехать из деревни, как Максим заметил на обочине седенького старичка, который помахал им рукой. Машины здесь проезжали очень редко, и Максим удивился, что Николай не остановился.
— А почему ты дедушку не захотел подвезти?
— Какого дедушку?
— Того... На обочине...
Николай остановил автомобиль. Удивленно посмотрел на Максима, потом оглянулся назад.
— Где ты там кого увидел? Нет же никого.
— Был дед. Рукой нам помахал. Ты что, Коля!
Они развернулись и поехали обратно. И действительно увидели старичка. В сильно выгоревшем светлом брезентовом плаще и коричневой шляпе с большими полями он был похож на большой придорожный гриб. Может поэтому его и не заметил Николай, приняв за что‑то неживое.
— Извините, не заметил, — оправдывался он, усаживая деда на заднее сиденье, — задумался, наверное. Вы откуда же здесь взялись, в лесу? До деревни‑то далековато.
— Ничего, сынок. Мне торопиться некуда. А ходил я полянку свою заветную проведать.
— Какую полянку, — вежливо поинтересовался Николай, трогаясь от обочины.
— Есть у меня здесь полянка земляничная.
— Так рано еще для ягод.
— Для ягод рано. Только не терпелось мне посмотреть, есть ли цветочки уже или нет. Чтобы потом не прозевать. Грешен – люблю землянику. И свежую, и варенье из нее зимой.
— И что, есть цветочки? — улыбнулся Николай.
— Есть. Много. И мне хватит и вы приезжайте.
— Хорошо бы. Только вот как всегда на земляничные поляны времени не хватает.
— А кем же ты работаешь, что такой занятый? — спросил дедушка, наклонившись к передним сиденьям.
— Есть такая профессия – Родину защищать, — с гордостью ответил обычно скрытный Николай.
— И где же ты сейчас Родину защищаешь? — с ехидной улыбкой поинтересовался старичок, опять откинувшись на сиденье.
— Далеко, дедушка. Слышали, наверное, про Афганистан?
— Слышал, слышал, внучек, — продолжая улыбаться, кивнул он. — Здесь ягодки собрать некогда, а все лезем другим помогать. Так и совсем без ягод остаться можно: на свои времени нет, а чужие невкусными окажутся.