Страница 5 из 16
— Но ведь некоторые возвращаются к своим бывшим: к бывшим женам, мужьям, любимым...
— Это иллюзия. Жизнь – это не лифт. Нажал кнопку – этаж повыше, нажал другую – этаж пониже. Жизнь – дорога по пересеченной местности. То ты идешь по камням вверх, а то скользишь по горке вниз.
— Я все-таки не понял, почему невозможны возвращения? — спросил Максим, вспоминая, как пару часов назад любовался фигурой Таи.
— Люди думают, что если они опять сошлись, вернулись к формально прежним отношениям, значит все восстановилось. Нет. Это самое страшное, что может произойти.
— Почему?
— Потому что это самообман. На самом деле ты попадаешь в болото к лягушкам. А если ты попал в болото, то про другие попытки можно забыть. Из болота уже не выбраться. В лучшем случае ты будешь гулять и квакать с другими трусливыми неудачниками из твоего болота.
— И сколько попыток есть у человека?
— Не знаю. Может хватит времени на одну‑две попытки. Так что если у тебя нет сил покорять вершины, то, чтобы не оказаться в болоте, гуляй лучше по предгорьям.
— А ты?
— А что я? У меня ребенок. С ребенком уже не покарабкаешься. А любовь... Без нее ты как инвалид...
— Не любовью единой... — опять поднял налитую рюмку Максим.
— Женщина без любви никто. Ты мужик – ты можешь найти себе другие вершины. Работу, дело, еще что‑нибудь... А нам, бабам... Наливай.
Глава 7
Водка как всегда закончилась именно в тот момент, когда появилось огромное желание устроить праздник. А без неё праздник, как секс без партнера.
Время было почти восемь вечера. Магазины уже закрылись
— А не пойти ли нам, Дашенька, в ресторан? — предложил Максим.
— Да я с тобой хоть на Северный полюс! У меня два дня выходных впереди.
Они быстро собрались и уже через пятнадцать минут были у дверей того самого ресторана, где Максим днем обедал с Андреем Алексеевичем.
На ступеньках перед входом стояло несколько человек, желающих попасть внутрь. Но табличка «Мест нет» на стеклянной двери и швейцар за ней ограничивали доступ к салатам оливье и котлетам по‑киевски.
— У дверей в заведение народа скопление... — пропел Максим, пробираясь к входу.
Швейцара, бывшего милиционера, на пенсии решившего подработать в ресторане, Максим знал, поэтому уверенно постучал в дверь. Когда она чуть приоткрылась, и Максим с Дашей уже готовы были зайти, его кто‑то потянул за рукав. Он оглянулся и увидел художника Илью с каким‑то таким же длинноволосым приятелем.
— Это с нами, — быстро сообразив, сказал Максим швейцару.
То, что Максим с девушкой прошли без очереди, у людей на ступеньках не вызвало возражений: все давно привыкли к тому, что есть те, кому можно больше, чем остальным. Но вот то, что они захватили с собой двух обычных людей из толпы, очень не понравилось одному низкорослому коренастому парню с широкими скулами и маленькими злыми глазами.
— Почему их пропускаете, а нас нет? — возмутился он и даже попытался протиснутся в дверь.
Но швейцар был на две головы выше его и весил, наверное, раза в два больше, поэтому легко и быстро поймал парня за плечо, развернул и тихонько оттолкнул от двери.
— Куда ты, оглоед, лезешь? Сказали: мест нет. Успеешь еще нажраться, — беззлобно осадил он его.
Попав в фойе, Илья с другом пошли наверх в зал, Даша зашла в туалет, а Максим остался поговорить с Петровичем, так звали швейцара.
— Не самая хорошая работа, — благодарно улыбнулся Максим, протягивая рубль.
— Убери. Ты что? Мы же свои. Да и я здесь не из‑за этих подачек стою, — замотал головой бывший милиционер.
— А зачем, если не секрет? Дома скучно?
— Понимаешь, мы с женой поросят держим. А здесь я с кухни за копейки отходы пищевые для них забираю для хозяйства. И нам дома веселее, да и денежка лишней не бывает. Дети же растут, а у них внуки.
— И много здесь отходов? — поинтересовался Максим, чтобы поддержать разговор.
— И здесь, и в соседней столовой – везде полно. Можно целую ферму свиней прокормить. Но кто же нам даст? Это ведь и участок большой нужен, и машина грузовая. А я еле‑еле «Москвич» купил. Вот на прицепе и вожу. Главное, под статью какую‑нибудь не попасть. У нас же могут организовать... Ты же знаешь.
Было видно, что Петровичу нравилось его новое дело. Но всю жизнь проработав в милиции, он прекрасно понимал, что таких предприимчивых как он, государство не особо жалует и в любой момент может принять законы для их искоренения. Может поэтому и не забывал своих бывших коллег.
Вышла Даша. Они поднялись с Максимом наверх и опять столкнулись с Ильей и его приятелем. Катя, официантка, которая обслуживала их днем, твердила ребятам, что свободных мест нет, а те столы в зале, которые были пусты, якобы кем‑то забронированы.
Увидев Максима, она сразу изобразила на лице радушную улыбку и, отвечая Илье, сказала:
— Кем забронированы? Вот ими и забронированы, — она показала Максиму с Дашей на свободный столик. — Проходите, пожалуйста. Я сейчас вам меню принесу.
— Спасибо, Катенька. А можно мы этих двоих к себе за столик возьмем? — спросил Максим. — А то нам вдвоем скучно будет.
— Да, конечно, можно, — Катя оглянулась на Илью с приятелем. — Вот видите, как все хорошо получилось. А вы шумели.
Она не любила людей, изображающих из себя каких‑то американских хиппи: с длинными волосами и в потертых расклешенных джинсах. Катя считала, что настоящий мужчина должен быть коротко и аккуратно пострижен и в ресторан приходить только в костюме и галстуке. К тому же девушка по опыту знала, что мороки с этими длинноволосыми много, а чаевых от них не дождешься.
— Свобода, несвобода. Я не знаю что это такое. Это очень абстрактно, — через полчаса громко утверждал Илья. — Мне главное – иметь возможность рисовать свои картины.
— Ну, не скажи, — не соглашался его друг. — Я три года проучился на философском в МГУ и какая там философия? Философия марксизма‑ленинизма, плюс постоянные комсомольские собрания. Но это бы еще полбеды. Главное, что никто не верит в этот самый марксизм‑ленинизм. Ни преподаватели, ни студенты, ни тем более комсомольские работники. Сплошное вранье. Я туда пришел, чтобы философом стать. А там можно стать только лживым лицемером. Вот я и ушел...
— А куда ты ушел? — поинтересовалась Даша, которая тоже была сильно пьяна.
— Я ушел в сторожа. Сторожу детский садик, чтобы никто его не украл.
— И ты планируешь всю жизнь просидеть там сторожем? А семья? И что будет, если все уйдут в сторожа?
— Это не значит, что все должны дойти до такой степени свободы, — он гордо расправил плечи, чем стал похож на того же комсомольского работника, выступающего на собрании. — Человек слаб, и я не обвиняю его за то, что он, трясясь от страха перед неминуемой смертью, пытается найти хоть какой‑нибудь смысл в своей жизни. Кто‑то собирает марки, кто‑то пытается построить космический корабль... Но все это пустое. Смелые духом люди не занимаются такой ерундой – они или сразу прекращают этот бессмысленный путь, или уходят в вечный алкоголический полет.
Философ с удовольствием выпил, не дожидаясь остальных. Они говорили так громко, что все‑таки прорвавшийся в ресторан возмущавшийся на улице коренастый парень, сидевший сейчас за столиком рядом, не выдержал и вмешался в разговор:
— Я тоже комсомольцев не люблю, — заявил он, почему‑то глядя на Максима. — Этих хиппарей, — он махнул головой в сторону Ильи с философом, — тоже не люблю, но комсомольцев больше.
— А почему не любишь? Девушку они у тебя что ли увели? — прищурив глаза, чтобы лучше разглядеть парня, спросила Даша.
— При чем здесь баба?.. Они нам играть не давали, — парень почему‑то обиделся и презрительно посмотрел на Дашу.
Все уже были сильно пьяными, но он был пьянее всех. Его маленькие злые глазки будто затянуло какой‑то мутной пеленой. Было очевидно, что ему хочется с кем‑нибудь подраться.