Mille regrets (ЛП)

От доньи Марии никакой помощи ждать не приходится. Несмотря на свою устойчивую любовь к мадригалам, она уже успела пропеть chahada и взять себе имя Мир-эль-Ам, тем самым доведя до предела молчаливую ревность Зобейды.

Один лишь капитан Полен, этот челночный снабженец турецкой армады, постоянно находится одной ногой во Франции, другой у неверных. Чем жарче становится лето, тем больше он опасается подниматься на борт «Реала», где Барбаросса мечет громы и молнии, выдирает волосы из своей бороды и замышляет сварить француза в кипятке. Адмирал знает, что ему нужно как можно скорее поднять якорь и нестись в атаку на императора – к его испанским берегам, – но распоряжения из Фонтенбло, которые приносит Полен, понуждают его к неподвижности.

– Выиграть время. Выждать. Мой дорогой Барбаросса, знать, что вы находитесь здесь уже само по себе невыносимо для испанцев! Это и есть правильная тактика.

– Если так тянуть дальше, они просто свалятся нам на голову! Мы здесь для них превращаемся в легкую добычу! Неужто вы, французы, настолько тупы, что этого не понимаете? Уж не знаю, что вы любите больше – саблю или ее ножны!

В первых числах августа приходит, наконец, приказ атаковать Ниццу. Освобожденные паруса полощутся на ветру. Даже потеющая за работой каторжная команда гребцов радуется разминке. Все, что угодно, только бы не жариться у берегов Марселя.

Достигнув широты Вильфранша, Алкаида загорается желанием кокнуть над Ниццей несколько яиц, но и здесь опять не обходится без вмешательства капитана Полена. Он заявляет, что у него есть приказ о проведении классического боя, без скандальных смертоубийств. И в особенности, без этих доходящих до крайности грабежей!

– Нет, только не это! Моим людям необходимо размяться и разжиться добычей.

– Король против этого. Вам будут возмещены все расходы за эту кампанию, и, наконец, казна у нас общая. И потом, жители Ниццы все-таки христиане!

– Так и что? Разве мы пришли воевать со скорпенами?

– Нет, конечно! Но, видите ли, здесь не нужны ваши кровавые сумасбродства. Это могло бы не понравиться Папе, а у нас с ним добрососедские отношения.

– Но мне хотя бы позволительно дать пушечный залп? Или ваш митроносец хочет, чтобы я зарядил мои бомбарды мимозой?

Недремлющая Организация Ответственнейших Наблюдателей предусмотрительно располагает Гаратафаса рядом с капитаном Поленом именно в тот момент, когда он покидает Алкаиду и возвращается на «Реал». Доведенный до бешенства, хромоногий наемник тотчас приводит в действие свою артиллерию, которая бьет по черепице города и ее пешеходам. Не остаются в стороне и французские галеры герцога Энгиенского и тоже нацеливают на Ниццу свои огненные пасти. Французы и турки атакуют, по преимуществу, крепость де ла Рокка, в которой нашли убежище люди Карла III Савойского, союзника императора.

Однако эта цитадель построена в углублении и со всех сторон окружена скалами. Ядра, не долетая до ее зубцов и бойниц, ударяются о неприступные каменные препятствия, отскакивают от них и, бесполезные, падают в море. Французы и турки, к своему обоюдному ужасу, обнаруживают, что их пороховницы пусты. И тогда Алкаида, вне себя от ярости, решается выложить козырного туза. Он кладет яйцо на баллисту. Установленная без тщательного расчета, бомба взлетает вертикально вверх и возвращается на галеру, с которой была запущена.

Извергнутый морем водяной столп немыслимой высоты возносит непосредственно в рай к Аллаху самого наемника, его драгоценные боеприпасы, два миллиона креветок, одну тысячу красных медуз, девяносто восемь осьминогов и четыре галеры. Сотрясший атмосферу грохот оказывается настолько мощным, что, оттолкнувшись рикошетом от небесного свода, он опрокидывается на Азию и вызывает на Памире сход лавин. По распоряжению ООН они погребают под собой того самого китайца, который изобрел это кошмарное оружие и как раз возвращался к себе домой, в состоянии полного блаженства таща на горбе своей верблюдицы мешок с алжирским золотом, награбленным в Суклане.

Толки об этой грандиозной катастрофе доходят и до императора Карла. Андреа Дориа, который до этого шел по пятам за Барбароссой, осторожно сбавляя скорость после Канн, понимает, что теперь он просто обязан дать морской бой, и как можно скорее. Однако, застигнутый сильным ураганом, он теряет четыре галеры и отказывается увеличивать скорость.

Удрученный гибелью Алкаиды, Хайраддин удаляется на Антибы. Теперь уже капитан Полен старается его убедить, что пора отправить ко дну флотилию Дориа, так кстати ослабленную. Но эти двое, знающие море с малых лет, – семидесятисемилетний Андреа и семидесятидвухлетний Барбаросса – давно научились уважать друг друга, и между ними существует взаимопонимание, намного большее, чем могли бы себе вообразить властители, у которых они на содержании. Сулейман, сидя в Константинополе, на расстоянии учуял некую изворотливость в поведении этих бестий.

Хмурят свои густые брови Рустам Паша и Мустафа Шелибар. Имперские эмиссары, со своей стороны, изводят Дориа требованиями начать атаку. Когда еще представится такой удобный случай? Он отлынивает, под предлогом нехватки материалов для ремонта своих галер. Если бы только знали соглядатаи императора и санджаки султана, что Хайраддин снимает оснастку с двух своих галер, чтобы одолжить Дориа свои паруса и мачты!…

Паша морей, постоянно лукавя с капитаном Поленом и уклоняясь от каких-либо прямых ответов, продолжает щедро его угощать. Не торопясь, он переоснащает свою флотилию, в надежде отогнать генуэзца подальше. Обжёгшись на проволочках Франциска I, устав от этой французской кампании без удали и отваги, он забавляется тем, в особенности, что без конца отменяет только что отданные приказы, оправдываясь то внезапно налетевшим сирокко, то, на другой день, какими-то признаками на море – заметными ему одному и никому из других наемников – которые требуют осторожности и, главным образом, стояния на месте. Андреа Дориа, получив нагоняй от Карла III Савойского, явившегося собственной персоной, тянет с выплатой жалованья, хотя это не более, чем секрет полишинеля: всем командам, вплоть до гребцов, известно, что «как от этого корсара, так и от другого ничего не получишь, кроме бочек с водой».

К началу октября османский флот, уставший от бездействия и никак не употребленный, однако продолжающий зависеть от договора, приглашается на зимние квартиры в Тулон. Друзья Хасана приходят в восторг. Может быть, эти вечные склоки между корсарами положат когда-нибудь конец их затянувшимся берберийским приключениям? За шесть протекших месяцев певчий и гравер сумели довести до совершенства свой криптографический метод. Даже если новая партия страшного оружия Алкаиды еще не готова к использованию, поднявшийся вокруг него шум и, следовательно, тайна Туманного острова должны на вес золота цениться в окружении императора. Остается только запечатлеть эту тайну на коже Гаратафаса.

Город Тулон, раскинувшийся у подножия гор Фарон и Кудон, на удивление молчалив – его покинули женщины и дети. Одни лишь мужчины выходят навстречу двадцати девяти тысячам пятистам сорока трем туркам эскадры, приставшей к берегу.

Как бы там ни было, но всё как-то устраивается. Каждый месяц Франциск I выплачивает Барбароссе тридцать тысяч дукатов. Эти деньги, взимаемые специальным налогом, оседают в карманах жителей, сдающих жильё в наем, продавцов домашней птицы и вина, гитан и гитонов[100]. Санджаки, старшие офицеры (аги), наемники райя, Шархан и его янычары устраиваются вместе со свитой Хайраддина в мыловарне Порталета. Гарему – для соблюдения приличий – придется провести зиму на «Реале». С пашой остаются только Мир-эль-Ам и Зобейда. Их непрестанные ссоры скрашивают ему старость.

Николь и Содимо отыскивают для себя погреб, куда к ним каждый вечер, или почти каждый, наведывается Гаратафас. Он охотно соглашается на татуировку, идя навстречу желаниям Николь. На пять линеек, прочерченных поперек его спины, Содимо насаживает, употребив искусство женщин племени Куку, пятьдесят нот Тысячи скорбей, необходимых для того, чтобы слова песни вместили в себя весь тайный смысл записи. Нот больше, чем островов, но семь из них, обозначающие острова, это половины, а Туманный, спрятанный в союз и в выражении боль и траур, вытатуирован в виде ярко-красной ферматы.