Страница 45 из 76
Глава 9
Заря, окутанная туманом, тепло и сочувственно оглядывает опьяненные тела, которые утрата чувства реальности беспорядочно раскидала по внутреннему дворику гарема. Хасан, Николь и Гаратафас в полном изнеможении валяются, как попало, напоминая веселую компанию после попойки. От первого торчат только икры ног и одна туфля, прочее наполовину затоплено среди его подушечных рифов. Другой, уткнувшись лицом в блюдо с остатками манного пудинга, кажется, видит экзотические сны. Его язык время от времени выскакивает изо рта, будто у хамелеона, и хватает изюмину. Третий во весь рост растянулся возле фонтана. Из-под апельсинового дерева доносится могучий храп Шосроэ. За колоннами завалились спать некоторые из черных евнухов – их сандалии торчат из-под занавесок. Женщины исчезли, кроме одной, которая, присев на корточки возле бассейна, смачивает лицо Гаратафаса, чтобы привести его в сознание.
Турок открывает глаза – над ним склонилось самое прекрасное лицо, какое он когда-либо видел. Миндалевидные глаза сверкают фиолетовым блеском, алые губы в шаловливой улыбке приоткрывают слоновую кость нежнейшей чистоты. Несколько непокорных золотистых кудрей выскальзывают из-под накидки. Рука, отливающая хной, освежает ему лоб и ласкает щеки.
– Проснись, мой красавец…– шепчет она.
– Но…кто…?
– Тсс! Они пока спят. Гашиш всемогущ, вы же то и дело его курили, а мы еще начинили им пищу и добавили в напитки…
Кое-как Гаратафасу удается восстановить в своей памяти события ночи. Он вспоминает внезапную ярость Хасана, потом рискованное предприятие с импровизацией на тему Всех сожалений. Вслед за тем, вполне вероятно, хозяйкой гарема стала богиня Безумие. Было ли это во сне, или на самом деле канон подхватили полчища музыкантов и множество ударных инструментов? Когда запел Хасан, открылись все двери и появились десятки дервишей, а за ними вереницы негров, которые, раскачиваясь и звеня кастаньетами и тамбуринами, затянули свои мистические песнопения. Голоса Николь и Хасана, смешавшиеся с колдовскими мелодиями муэдзинов, все поднимались и поднимались ввысь, казалось, достигая звезд. Гаратафас кружился вместе со всеми, пока окончательно не растворился в розовом тумане. А теперь на него снизошел покой, какого он никогда не знал.
Красавица-незнакомка наклоняется к нему и целует в губы. Он чувствует непреодолимое желание вкусить от этого, столь прекрасного, граната.
– Идем, Гаратафас! Следуй за мной, но только на цыпочках. Остерегайся кого-нибудь разбудить. Пока не наступит час их пробуждения, у нас довольно времени впереди!
Она берет его за руку и помогает подняться.
– У нас…, почему у нас…?
Ее пытливые руки пробегают по его спине, его плечам, вызывая в нем сладостную дрожь. Не очень уверенным шагом он следует за ней.
– Куда ты ведешь меня?
Его башмак скользит по фаянсовым плиткам и оказывается в воде. Она прикладывает пальцы к своим губам и посылает ему поцелуй.
– Поторопись же, прекрасный Гаратафас… Скорее, скорее!!
Она тихонько смеется. Гаратафас вдыхает мускусный аромат, который оставляет за собой скользящий впереди него гибкий силуэт. Она непрестанно оборачивается, побуждая следовать за нею сквозь лабиринт ширм и драпировок. Увлекательная игра пробуждает в нем чувственность, слишком долго дремавшую.
Его охватывает желание невероятной силы. Уже многие годы он не испытывал подобного. Он даже забыл о его природе. На галере он никогда не пытался утолить свое вожделение с мужчиной. Не то чтобы он питал отвращение к самому этому акту, скорее насилие было не в его правилах. Но в недрах трюмов только и практиковалось такое грубое удовлетворение похоти, дикой и безжалостной, хотя на «Виоле» это случалось довольно редко. Амедео, которому содомия была омерзительна, не спускал глаз со своих людей. Но иногда, ради тех, кого месяцы воздержания доводили до безумия, он закрывал глаза на поведение Алькандра, который не скупился на услуги такого рода за лишний кусок сала. Что же до его приятеля Содимо, этого застрявшего в отрочестве чумазого мальчишки, то многие зарились на его ягодицы, но никому и никогда не приходило в голову о них потереться – слишком пугали его глаза, обжигающие ненавистью, да еще эти его ночные кошмары, от которых просыпалась вся галерная каторга. Да и кто знает, не придушит ли он своей цепью того, кто вздумает до него дотронуться?
Но этим утром, волею Аллаха Сладострастного, Гаратафас уже не каторжник на галере. Теперь он свободен, прелестнейшая из газелей воскресила его и манит за собой. Его широкие шальвары набухли внушительным бугром, куда устремляется каждый атом его сознания. Остатки гашиша в его венах еще усиливают пыл, что побуждает его гнаться за незнакомкой, в то время как она, хорошо зная об этом, старается этот пыл удесятерить. Она замедляет свой бег, как бы побуждая его схватить ее. Но в последний миг она вновь убегает и по пути мало-помалу освобождается от одежд, как осеннее деревце от листвы. Она обнажает лодыжку, смутное очертание бедра, затем показываются плечо и одна грудь, но при этом ни какой из одежд она не теряет на своем бегу.
Заигравшаяся парочка оказывается под густой сенью садов. Гаратафасу становится уже невмоготу от ее уверток. Он мечтает овладеть ею немедленно – здесь, прямо на траве газона. Но плутовка увлекает его дальше – в павильон, затерявшийся в гуще лимонных деревьев.
Едва закрывается за ними дверь павильона, как она, уже безо всякого жеманства, готова открыть свои собственные врата, лишь на минуту уступив ему свои гранатовые губки и торопясь направить его язык к своим нежным грудям и жемчужине пупка. Скользкая как угорь, она пользуется моментом его страстной поглощенности ее телом, чтобы размотать его тюрбан, стянуть с него рубашку и спустить шальвары. Обернувшись, она не без удовольствия оценивает качество орудия любви, касается его губами – лишь затем, чтобы добавить ему аппетита, – и занимает позицию готовности к атакам боевого тарана. Гаратафас уверенно наносит удар и, почувствовав, что щель раскрылась как спелый абрикос, стремительно атакует. Путь оказывается свободным, но что за важность, – он же не какой-нибудь супруг, рассчитывающий на девственность. Скорее он сам ближе к этому состоянию, настолько шалунья, приподняв свои жасминно-душистые бедра, обнаруживает себя искусной в создании для него необходимых удобств. Она направляет и втягивает его движениями таза, чтобы он мог погрузиться глубже.
Захваченный в абсолютный плен, Гаратафас испытывает наслаждение, подобного которому он никогда не знал. Сладостное пламя вспыхивает в его затылке, затопляет его чресла, воспламеняет ягодицы, захлестывает мошонку. От стольких щедрот начинают звучать заклинания на вершине его минарета. Под чарующие ласки и страстные хрипы он пять раз повторяет свою елейную молитву. Неутомимый труженик Гаратафас, закосневший в вынужденной лени в продолжение жестокого сезона галер, теперь так обильно засевает и засевает это поле, что на нем уже могло бы уродиться не менее десяти армий. По первому требованию он вновь проверяет состояние куполов позади мечети, и вновь встает ее минарет, еще трепещущий после победы над этими куполами, и с их одобрения вновь направляет свою мощь все в то же ненасытное лоно.
Трепеща от волнения, она меняет позы: то она сверху, то снизу, то сидя, то лежа на боку. Гаратафасу никогда не пришло бы в голову, что дуэтом можно пропеть столь обширный репертуар! Утопающие в собственной влаге, они переживают последний и самый сладостный катаклизм, прежде чем начать спускаться обратно по лестнице чувств, – по ступенькам посасываний, поцелуев, вздохов, покусываний за ухо, нежных объятий и прочих щекоток. Насытившись, наконец, они засыпают, охраняемые Венерой, – мачехой и сообщницей.
Просыпается Гаратафас один в пустом павильоне, под одеялом возле него никого нет. Его одежда аккуратно сложена у него в изголовье, а на низком столике, на расстоянии протянутой руки, его ожидают булочки, похожие на рожки газели, и миска с молоком.