Хулиган

— Ты ведь помнишь, Саша, что Сергей боится спать с проститутками — считает, что заразу от них подхватит.

— Да у Сергея своя давно уже есть, постоянная! — вскрикнул, улыбнувшись, Аксерольд и указал при том на меня. Я видела, как преобразился Есенин: он будто вмиг стал трезвым.

— Ты что, — произнёс он, хрипя, подошёл к Аксерольду и схватил того за ворот рубашки, — думаешь, у поэта оружие — лишь язык его? Ошибаешься! — и бросил его с сими словами в толпу. Мужчину вовремя подхватили, а вот на Сергея ополчились.

— Посмейте только слово сказать — вмиг порешу! Зубами грызть за неё буду, — будто мало было ему гневных взглядов, продолжал он. Началась буйная драка, из каковой вытаскивала его не только я, но и местные половые. Домой мы мчались с Сергеем, практически всю дорогу преследуемые сей шайкой.

Но настроения его и в сём плане были переменчивы. Он звал меня с собою, но после сам отказывался уходить из кабаков, делался придирчив, когда пил, разговаривал презрительно. Как–то мы собирались домой, но Аксерольд поманил Есенина — ибо знал, где следует задеть нежные струны души его, в новое кафе к другу Пронину «Странствующий энтузиаст» в Леонтьевском переулке. На меня Иосиф даже не взглянул — приглашение не последовало специально, чтобы я не пошла, однако я всё же увязалась за ними и, войдя, пить не стала с общей компанией — это было для меня противно и гадко, а села в стороне, наблюдая за происходящим и готовая вот–вот вытаскивать Есенина из этого балагана. Они выпивали, подзадоривали к тому Сергея — а он был главным заводилою, ведь только у него одного здесь деньги и имелись, а мне становилось всё более и более тошно. Вдруг Есенина попросили начать читать какие–то непристойные частушки; он, шатаясь, смеялся, влезал на стол и наполовину читал, наполовину запевал:

«Мне бы женщину, белую–белую,

Ну, а впрочем, какая разница.

Я прижал бы её с силой к дереву

И в…»

Я спешно поднялась со своего места.

— Сергей Александрович! — краска прилила к лицу моему. Все взгляды были устремлены на меня одну. — Что бы сказала невеста ваша, услышь она это?

Есенин затих. Голубые глаза вернулись на место, заменив жуткие мутно–кровавые, и редкие слёзы потекли вдруг по щекам его.

— Что же я наделал… — Вика… Где Вика? — заголосил он, бешено оглядываясь по сторонам. Я подошла к нему ближе и взяла под руку. Он повиновался и двинулся прочь.

Среди знакомых, впрочем, в кабаках с ним бывали и хорошие люди — да только зачем они, тем не менее, тащили его туда, я не знала. Так познакомилась я с журналистом Борисовым, работающим в «Известиях» — по приезде Сергея из–за границы он опубликовал в своей газете его очерк «Железный Миргород». Я пыталась объяснять мужчине, что Сергею нельзя пить, но на сей счёт он только лишь отмалчивался.

У Сергея никогда не было ко мне пренебрежительного или пользовательского отношения, хотя друзья его, отталкивая тем самым меня от него, зачастую твердили об обратном. Даже Клюев — дорогой мой Коля Клюев, не с тобой ли говорили мы об образах в имажинизме и чокались за новые сборники Сергея в «Стойле»! — вскоре приобщился к ним. Вся эта публика порядком раздражала меня.

— Вы ведь любили Николая Клюева раньше, — говорила я Сергею. — А что стало ныне? Видите ли вы теперь по–настоящему, каков он?

— Он хочет свести меня с Изадорой, — сокрушённо качал головою мужчина. — Он и другие будут тянуть меня к ней, а вы не пускайте. Ни за что не пускайте, иначе я погиб!

Я никогда не сомневалась, что Клюеву нужны от Есенина выпивка и деньги, но таковой наглости, чтобы свести его с Дункан и тем самым якобы обогатить, и представить себе не могла.

В очередной вечер в новом заведении подошёл к нам незнакомый мне мужчина. Я могла мысленно простить Сергею компанию Кожебаткина, Клюева и Ганина уже потому лишь, что все они знали его давно и дружили столь долгое время, однако, когда подвязывались к нему такие «знакомцы», это становилось до крайности противно. Они и имени, вероятно, не знали его — все, как один, обращались к мужчине не иначе, как просто «Есенин». Презрительно и коротко окинув меня взглядом, он спросил Сергея о самочувствии и предложил поехать к какой–то барышне. Сергей отказывался, всё переводил взгляд на меня, точно надеялся, что я вот–вот вступлюсь за него, но, в действительности, искал поддержки в глазах моих, а подошедший крайне изумился и выразительно спросил его:

— У тебя что, не стоИт? У меня вот всё время.

Сергей, хотя и любил материться, и был тем ещё скандалистом в различных руганях, от таковой циничности засмущался и снова стал бросать на меня мимолётные взгляды.

— Да, да, и у меня всё время… Пойду я.

Мы стояли в зябком летнем вечере, овеваемые холодом, и с беспокойством высматривали бричку — знобило страшно. Я вдруг присвистнула, и Сергей сначала дёрнулся, а потом вдруг рассмеялся, и переливчатый смех его донёсся и до извозчика.

— Пьяный? — понимающе кивнул тот.

— До Померанцевого, — не желая вдаваться в подробности, отвечала ему я, и мы двинулись.

— Смелая вы, Вика. И не надоело вам то? — тихо спросил он меня немного позже, когда слушали мы мерный цокот копыт по мостовым и песочным дорожкам.

Я вздохнула и поглядела по сторонам. Мне дорого было каждое мгновение с ним, а я в очередной вечер вытаскиваю его из кабака и отвожу к невесте… Мужчина невзначай осмотрелся по сторонам, по–особенному, при этом, вглядываясь в отражения от фонарей и тёмные закоулки, что мы проезжали — черта, не так давно ставшая ему свойственной, потом кивнул головою, высвобождаясь от своего же наваждения.

— Опять вижу их, опять вижу, — тихо бормотал он. Я остановила на нём свой взгляд. Он почти уже дремал.

Когда Сергей принимался рассказывать, что кто–то постоянно преследует его, а потому каждый раз держит он при себе верёвку, дабы в любой момент была возможность вылезти из окна, друзья смеялись над ним, а я верила каждому слову. О случае в Ленинграде не знал никто кроме самого Сергея — как и о чёрном человеке, но того было мне достаточно, дабы уверовать в то, что копилось в мыслях у мужчины.

Самыми противными были даже не столько посиделки эти с «друзьями» поэта, сколько моменты, когда они принимались за мной ухаживать — подчас очень настойчиво. Они, вероятно, видели, что я, хотя и привязана к Есенину, а он — ко мне, не состоим ровно ни в каких отношениях, да и связь его с Софьей Толстой всё более укреплялась к тому времени. Где–то посреди речей этих пьяниц стало проглядывать выражение «есенинская девка», которое как–то совсем скоро совершенно закрепилось за мною. Вновь услышав теперь такое нелестное высказывание о себе, я поспешила схватить Сергея под локоть, чтобы увезти из кабака, но один из товарищей, засмеявшись, крикнул:

— Останься! Ты подчиняешься ей, что ли?

Мужчина, точно в ответ на слова эти, резко встал и позволил повести себя за руку, а после на мгновение обернулся и добавил:

— Да.

Пересудов ходило всё больше. Я знала, что однажды виделся уже Есенин с Дункан — он сам мне рассказывал, как деликатно оставили их одних, и Айседора просила его вернуться.

— Мы пили вино… — Есенин захлёбывался своею же слюной, изо рта у него норовила выйти пена, и я не могла и не умела выявить тому причины. — Изадора уговаривала меня вернуться, — говорил он, — а потом Клюев подошёл ко мне и предложил выкурить гашиш.

Я ахнула и отшатнулась от мужчины.

— Подлец! — Есенин кричал и бил кого–то в воздухе, а на губах всё более и сильнее скапливалась пена. — Он был только у него одного… Считаете, что не может он отравить меня? Он никого не любит и ничто ему не дорого. Вы ведь вовсе не знаете его, он всё может.

Я и вправду не знала. Но всегда, при том при всём, чувствовала это. Я припоминала наши ранние с Сергеем разговоры о Клюеве и понимала, что это не человек так переменился, а сам Сергей Александрович стал, наконец, видеть его иначе, узрев ныне, что человек, бывший другом его, на самом деле лишь всегда завидовал его поэтической славе.