Хулиган

========== I. Суд над имажинистами ==========

— Фёртова!

— Тут!

При таковых моих возгласах вздрагивал, казалось, весь лекторий, но, однако же, как было поступить иначе, когда называли твою фамилию, к каковой ты возымела отвращение в тот самый момент, когда только перешла в осознанный возраст? Заметив, что профессор что-то пишет в журнале, я спешно села на место, провожаемая при этом взглядами однокурсников и чьими-то тихими смешками. Каждый раз, как приходилось нам обмениваться открытками Кадулина, мне всегда попадалась одна и та же карикатура: скромная девушка с музыкальных курсов, застенчиво прижимающая к себе огромных размеров сумочку, старающаяся, при том при всём, углубиться как можно сильнее в своё непомерно длинное пальто. Впрочем, моё пальто никогда не было непомерно длинным, да и вовсе я была не с музыкальных курсов, но каждый раз именно мне отводили роль с этой карточки, нарисованной так броско и ярко, но чтобы создавалось впечатление, что автор не уделил особенного внимания своему таланту, рисуя её, и где-то в уголке, при том при всём, робко подписал: «Наядин».

Во всём остальном я и вправду видела в изображённой на карикатуре девице себя. Если бы не частые мои встречи с Майей и Алисой из Гнесинки, я бы наверняка решила, что и вовсе не умею общаться с людьми.

А после произошло то, что происходило и каждый раз на наших парах. Лекцию слушали всего несколько присутствующих студентов; в основном же все они старались быть в рядах, близких к профессору. К ним меня всегда тянул Коля Калядов, и я, не зная, к кому ещё можно примкнуть из ныне пребывающих, всегда безоговорочно следовала в первые ряды к ним. Пожалуй, иногда я и вправду с завистью поглядывала на ряды «Аляски», где напомаженные мои однокурсницы весело хихикали, обрывая речи сидящих рядом молодых людей, листали какие-то журналы и тихо перешёптывались, обсуждая, куда они направятся этим вечером. Учитывая предпочтения Коли, мне о местах, в какие они ходили, приходилось только мечтать. Я в последний раз взглянула в учебник, а после целиком и полностью ушла в свои мысли. Всё чаще и чаще в последнее время они сводились только лишь к литературе.

В тот год я стала читать так много и насыщенно, как не бывало со мною никогда прежде. После занятий я мгновенно мчалась на Новую Басманную, не обращая внимания на погоду совершенно. Но ещё более странными были книги, каковые я там брала — и справочником «Вся Москва» это отнюдь не ограничивалось. Мы переехали в столицу с родителями после революции, и мне до сих пор было всё здесь в новинку. Директор этой библиотеки не так давно основал семинарию, и каждый раз я с трепетанием сердца придумывала себе, как могла бы просвещаться вне стен института, но, хотя мои родители и были из рабочей среды, идея эта им сразу же не пришлась по вкусу. Им скорее было приятно увидеть, как их дочь закончит высшее учебное заведение и, пойдя по их стопам, бросится работать на завод медиком. Или вовсе инженером. Как папа.

Их планы разрушились в тот самый момент, когда я заявила, что гуманитарий. Вероятно, осознание этого чёрного дня и смутные опасения пришли к ним ещё в школьные годы, когда все мои одноклассники прекрасно вытягивали технические науки, а я не могла к ним притронуться иначе, кроме как с явным отвращением. Ещё со школьной поры я присматривалась к журналистике, но за неимением лучшего стала учиться на филолога. Моя тяга, впрочем, не пропала и тогда — будучи скромной и застенчивой, я продолжала упрашивать своих изумлённых родителей, чтобы они записали меня на курсы. Пока ещё результаты не увенчались успехом. Да и их изумление можно было понять — не так легко было увидеть в своей робкой дочери журналиста.

В этом плане у Майи и Алисы всё было проще. Они выбрали культурное музыкальное направление, а, значит, в будущем должны были стать оперными певицами. И только успела я обдумать эту последнюю мысль, как раздался громкий голос Коли. Обыкновенно он у него был, как и у меня, чрезвычайно тихим, но нынче я так сильно задумалась, что он просто не мог поступить иначе. Да к тому же и легонько потряс меня за плечо. Пара, как следовало ожидать, уже закончилась, и теперь нас ожидал либо поход по домам, либо встреча с подругами из Гнесинки — причём, каждый раз было заранее известно, какой именно вариант мы предпочтём.

Майя и Алиса были такими запевалами, что никогда не приходилось ожидать, чем именно закончится очередная встреча с ними. Как только довелось нам познакомиться — что уже было странной случайностью, учитывая мой робкий характер, не проходило и дня, чтобы мы не увиделись. Когда чьи-то из наших родителей отправлялись в деревню, мы собирали в пустых квартирах небольшие компании из студентов Гнесинки, порою засиживаясь не только допоздна, но и до самого утра, то играя на гитарах, то обмениваясь новостями прошедшей недели. Лишь однажды в такой вечер мне, скромно сидевшей в сторонке и изредка обменивающейся с кем-то ужимками навроде улыбок и какими-то обрывками фраз, пришлось вдруг выйти в самый центр внимания — а произошло то по вине Майи.

— Вика, а прочти свои стихи, — улыбнулась мне она, нарушая всеобщее молчание, в ответ на что я сначала густо покраснела, после — опустила глаза и попыталась сделать так, чтобы тут же, прямо на том самом месте, что я сидела, раствориться в воздухе, либо же провалиться сквозь землю — ни того, ни другого, впрочем, у меня не вышло; и только после, еле вытягивая из себя слова, сообщила, что никаких стихов я не пишу.

Да и не походили они вовсе на стихи. Когда в нашем университете кто-либо зачитывал свои произведения, они походили на наскоро придуманные четверостишия и каждый раз заставляли тех, кто их слышал, смеяться. Я же пыталась выносить в то, что создавала, как можно больше смысла, образов, нагромождая, при всём при том, это дело рифмой и приперчив размером. В общем, выходило из рук вон плохо. И в тот самый момент, когда Майя, так знакомо весело и игриво мне улыбнувшись, покосилась на случайно оставленный листок со свежими, совсем горячими строчками стихов, я быстро отдёрнула его со всеобщего обозрения, но было уже поздно — не только слова Майи восприняли всерьёз, но и жест мой заметили. Я принялась читать потому лишь, что уже посыпались уговоры и возгласы, что, ежели стихи не прочту я, это сделают другие.

Несмотря на то, что революция прошла мимо меня, и нам с семьёй в то время удалось жить оставаться в Калужской губернии, будучи отдалёнными ото всех событий, мои стихи были в основном посвящены ей. Начитавшись современных лозунгов, я любила писать либо в этой самой военной манере, либо с каким-то призывом, и ни то, ни другое ни в коем разе не вязалось с моим тихим голосом во время прочтения. Тем не менее, все стихли, как только полились первые строчки стихотворения, и, не успела я опомниться, как прочитала его целиком, по памяти.

— «Мир изменился, — я склонила голову, повышая свой голос до шёпота, и до меня едва ли дошло в тот момент, что нынче слушатели смогут расслышать ещё хоть слово. — Я участник.

Воцарилась тишина, но она была менее скупой, чем та, что образовывалась у нас между разговорами — а обыкновенно это были короткие минуты, позволяющие отдохнуть от собственных голосов. Нынче же она была какой-то иной, напоённой придыханиями и тихими вздохами — этакое немое молчание, в котором я не могла никак обозначить оценку тому, что сочинила. Ребята молчали. Но после, когда терпеть это молчание уже не было сил, всем присутствующим улыбнулась Алиса и предложила спеть. Ей согласился аккомпанировать Коля — на гитарах у нас в основном играли лишь мальчики. Пускай Алиса зачастую и отрицала этот факт, её умение оперного пения превосходно вливалось и в эстрадные песни. И вот наш друг тронул струны, а Алиса завела кончики своих тёмных накрученных волос за уши, улыбнулась, отчего румянец ярко выступил на щеках её, и начала погружать всех в песню.

И на самом деле, мне стало спокойно от мысли, что к моим стихам не проявили никакого внимания. Я и не льстила себя надеждой, что понимаю хотя бы что-то в поэзии. Когда мы шли с Колей встречать подруг, именно эта мысль ярко зарделась в сердце моём: да, не понимаю, но и вовсе не была бы против научиться. От возможности броситься к Майе и Алисе меня отгородил молодой человек, с которым они обе весело о чём-то разговаривали. Совершенно в их манере было начать разговор с кем-то малознакомым и в считанные минуты разузнать о нём абсолютно всё. Судя по улыбке, то и дело сквозившей на лице его, он уже вовсе оставил надежду успеть по всем своим делам и явно наслаждался проводимой беседой.