Хулиган

— А Аксерольд, представляете? — засмеялся Есенин. — Предлагал мне кокаин. Нет, ну вы подумайте только, Вика…

Я не дала договорить ему и влепила звонкую затрещину, а у самой слёзы так и норовили брызнуть из глаз. Он и опомниться не успел, как рука моя вновь оказалась у лица его, звонко шлёпая по впалой, слегка колючей щеке. Я била его и била, пока он сам уже не сдержал руку мою за запястье, а после стала рыдать, уже не в силах унять слёзы.

— Не смейте, не смейте! Самое гнусное, что могли бы сделать вы! Не слушайте их, Сергей, не идите на поводу у них! — рыданья смешались с криками, и мужчина схватил меня за обе руки и принялся покрывать их нежными поцелуями. Я более не смогла говорить и корить его, оттого, что расплакалась, будто малый ребёнок.

— Никто, никто не ценит меня по–настоящему, Вика, — он улыбался, а сам не переставал прижимать меня к брусчатой стене одного из домов и попеременно дотрагивался губами до шеи моей и лица, — разве что вы…

Мурашки побежали по моему телу, и я непроизвольно потянулась к нему, хотя не смела — просто не имела право на то! Ему понравилось это движение — он также притянул меня, сколько смог, к себе.

— Давай прямо здесь, — раздался совсем тихий шёпот его.

— Вы хулиган, Сергей Александрович, — я засмеялась, снимая с него серый цилиндр. — Не сорвёт вас кличка «поэт».

Он тоже улыбнулся, вторя звонкому смеху моему, задумался на мгновение и произнёс:

— Самое смертоносное оружие, каковое знаю я на земле — твоя улыбка.

Я спешно отстранилась. Мысли вертелись в голове, как бешеный пчелиный рой, путались, переплетались меж собою. Только что я нещадно била его, что он решился попробовать наркотики, и вот мы стоим с ним, обнявшись — без двух минут женатым человеком, — целуемся и весело смеёмся!

— Я знаю, что о тебе думают мои друзья, — сказал он. Я пожала плечами, совершенно не уверенная, что они друзья ему.

— И я знаю.

Он понурил голову, а потом резко поднял её, мелькая даже в темноте голубыми глазами своими, дотронулся до руки моей и едва слышно шепнул: «Выходи за меня…»

Я стремглав отстранилась, резко отбросив руку его от себя, как если бы слова его были оскорблением для меня.

— Сергей! Что вы… О чём вы говорите?

— Всё о том же, — он как–то по–детски улыбнулся мне, вставая и силясь вновь поймать руку мою, но я того не позволила ему теперь.

— У вас прекрасная невеста! — почти вскрикнула я, хотя мы стояли всего в нескольких метрах от дома Толстой. — Почти что жена… Сергей, неужели вы и сейчас не смыслите здраво? — я хотела было сказать, что думала, он вконец отрезвел, но не смела. Он молчал, опустив взгляд свой к ботинкам.

— И что толку в клятвах этих! Не они связывают людей! — горячо продолжала я. — Они, как законы, твердят об одном, а люди всё равно поступают иначе!

— Раньше вы таких речей не говорили, — негромко произнёс мужчина.

— Раньше у меня не было чувств к женатому трижды человеку, — молвила я, скрываясь в тени. — Простите, Сергей Александрович, но общество ваше губительно для меня, и хочется мне совершать то, что нам обоим можно — необдуманно, но нельзя — по правилам.

— Вика… — начал было он, но я резко перебила его:

— Прочтите «Чёрного человека».

— Что?

— Прочтите! Прошу вас! Ну же! Вы ведь знаете каждое произведение своё наизусть!

Есенин сделал шаг назад от меня и начал читать. Я прикрыла глаза. Мне хотелось выслушать его и таким образом попрощаться, а ещё — попросить прощения за все возможные допущения свои ему в неверности.

Ныне он дописал поэму до конца. И выглядела она живой и жуткой, мистически врезалась в душу, ну, а в сердце… Только кончил он читать, я заплакала, пытаясь было уничижать с лица своего слёзы, но, сколь бы ни пыталась сделать этого — не могла. Тогда сам он неспешно, точно боясь нового всплеска эмоций, приблизился ко мне и стёр с моих щёк последние слёзы. Я кивнула, пытаясь улыбаться.

— Горький тоже плакал, услышав её, — тихо молвил Есенин. Я не сказала более ни слова и стала и молящим взглядом, и сердцем прощаться с ним. Мужчина кивнул, а после, когда бричка увозила меня вдаль, вдруг крикнул:

— Приходи 10–го, у меня… у Софьи будет вечер…

Это было за неделю до брака его.

***

Андрей тогда поселился уже в Москве, и видеться с ним мы стали чаще. Я доживала дни свои в Брюсовском у Кати, и, сколь бы ни уговаривала меня она, знала наверняка — появляюсь у Толстой на вечере и уеду в Ленинград, искать как счастия, так и жилья себе. Болконский жил на улице Фрунзе, которая не так давно называлась Знаменка. Едва я успела попрощаться с ним, как поехала в знакомый мне дом №3 в Померанцевом переулке и, уже завидев обширное здание, знала наверняка, что именно здесь живут будущие супруги.

Гостей собралось немерено — я, признаться, даже не ожидала такового количества, и кивала головою каждому, кто попадался на пути у меня, делая вид, что знакома с ними.

— Ты скажешь, что я влюблённая дура, милая моя, но я говорю, положа руку на сердце, что никогда не встречала в жизни я такой мягкости, кротости и доброты, — услышала я голос из соседней комнаты и, ненароком заглянув, увидела знакомую мне уже девушку, разговаривавшую с какой–то женщиной. — Мне иногда плакать хочется, как ни взгляну я на него. После своего грехопадения и пьянства он, бывает, вдруг положит голову мне на руки и говорит, что погибнет без меня, а я даже сердиться не могу!..

Она плакала. Софья Толстая обнимала мать, гладящую её по спине, и всё плакала, рыдала навзрыд, не могла успокоиться, всё вспоминая события её из жизни с Сергеем. Я ретировалась и спешно проследовала в другую комнату. Думала, что гости только собираются, но, судя по тому, что Сергей, пьяный, раскачивался из стороны в сторону, слушая под тальянку, а другие что–то напевали, осознала, что началось всё, в действительности, уже довольно давно. Софья неспешно проследовала сюда меж рядов; она была мрачна и вовсе не выглядела будущею невестою.

— Вы Софья Толстая? — я подошла к ней и крепко пожала руку.

— Верно, — она неуверенно кивнула, подозрительно осматривая меня. — А я вас что–то не припомню…

— Я со стороны Сергея, — мягко улыбнулась я, и брови её и вовсе полезли на лоб — верно, со стороны жениха её здесь были одни лишь мужчины. — Мы с ним близкие друзья. Жаль лишь, что Сергей ныне снова напился.

— При мне пить перестанет, — уверенно сказала она.

— Считаете? — спросила её я. Не отвечая, Софья резко встала, подошла к жениху и нежно коснулась пальцами светлой головы его. Он всё ещё сидел спиною к нам, а потому навряд ли смог бы увидеть меня. Но я видела всё. Различила, как будущая супруга стала перебирать золотистые пряди на голове, а он резко и с явной злостью отбросил руку её. Она вновь принялась за то же занятие, и вновь он, фыркнув, скинул руку её со своей головы и добавил, при том, нецензурную фразу. Тогда она спокойно отошла от него и села на своё место, рядом со мною.

— Вот видите, — молвила я, — разве можно идти за него замуж, если он даже невесту свою материт?

— Ничего, — тихо начала Софья и хотела сказать что–то ещё, но тут Есенин, проследивший за Толстой взглядом и видевший, что она пришла ко мне, встал с места, шатаясь; улыбка взыграла на лице его.

— Вика! — крикнул он на всю квартиру, а после повалился обратно. Я подошла к нему, тронула за плечи, дабы успокоить, но не успела и произнести что–либо, как он притянул меня к себе, несмотря на взгляды присутствующих. Мне даже казалось, что прежняя кличка из кабаков пришла теперь и сюда. Я еле сумела отовраться от него, глядя теперь вокруг себя с ужасом и страхом.

— Вон! — завопила мне Толстая, отбивая меня от своего будущего мужа, который до последнего не желал выпускать мою руку. — Прочь! — и я бросилась из дому, по уже ставшим знакомыми и почти родными мне переулкам. Андрей растворил предо мною дверь, заметил заплаканное лицо и впустил к себе.

***

Раз после того вечера написал мне Есенин, но лучше бы он не делал того вовсе. В сентябре они с Толстой поженились, а чрез неделю он прислал мне на старый адрес — конверт передавала запыхавшаяся в дороге Катя, письмо. Я развернула его, но не нашла ровным счётом ничего кроме четырёх строчек нового стиха: