Одиночка

– Чтобы вы знали… И дрожали! – ответил Павел. Объявляя это, он понимал, что теперь ему не отвертеться, хочешь, не хочешь, а схватка неизбежна.

‒ Мечтать не вредно. Мечтайте себе на здоровье, если вам так легче будет умирать! ‒ глумился старик.

Стоя на одном месте, многие совершают ложный шаг, подумал Павел. И, трепеща от страха, он осторожно стал пробираться дальше. Ему почудился запах гнили и он едва не заблудился в собственной прихожей, пока не нашел дорогу в гостиную. Тихо подкрадываться не имело смысла, слишком мощные волны страха эманировал он.

Когда глаза привыкли к полумраку, перед ним открылась совершенно пустая гостиная, напоминающая застывшие декорации, до того, как на сцене появятся актеры. В дальнем углу гостиной Павел заметил какое-то расплывчатое сгущение воздуха: зыбкое бесформенное пятно более густой черноты, оттуда, из этого угла исходила опасность.

Павел стал напряженно вглядываться, сосредоточив внимание на едва уловимых различиях в этих оттенках черного, и мгла постепенно сгустилась во мрак, и ему показалось, будто там шевелится сам воздух и в нем туманно угадывался чей-то призрачный силуэт, и… ‒ таки да, там что-то было! Присмотревшись, Павел разглядел старика, но обличье его было каким-то зыбким, с неотчетливыми очертаниями, словно он весь состоял из дыма. Что это?!

Трансмутация молекул воздуха в физический объект? Нет, вероятно, это мое ментальное восприятие того, что находилось где-то далеко, нечто на грани соприкосновения очевидного с непостижимым. Павел тряхнул головой, чтобы избавиться от видения, и оно исчезало, но легче от этого не стало. Запах разлагающегося трупа усилился.

У Павла перехватило дух, и сердце толчками забилось в груди, будто он опять бежал знакомым спуском вдогон за стариком. Но сейчас он чуял в себе неколебимую уверенность, его уже ничего не страшило, глаза его горели решимостью и волей. Старик должен исчезнуть в черной дыре мироздания, а если это невозможно, ‒ его следует нейтрализовать, как отраву!

Эта мысль стала для Павла внезапным озарением, путеводной звездой в кромешной тьме. До его сознания дошло, что надо делать, хотя ему казалось, что он всегда это знал. Он метнулся к буфету и схватил знакомый пузырек китайского фарфора. На пол упала полоска египетского папируса, готовая ко всему… Продавший ее чернокнижник-араб, уверял, что она из усыпальницы фараона.

Внезапно Павел совершенно четко увидел перед собой старика. Без сомнения, это был он. Содрогаясь внутренней дрожью, Павел не сводил с него глаз. Старик тоже, не отрываясь, смотрел на Павла. Даже в сумерках Павел чувствовал силу нацеленного на него взгляда. В глазах старика плясало черное полымя уверенности, совсем нежелательное в противнике. Старик медленно сложил перед собой руки, ладонь к ладони, как при молитве. Затем постепенно, мало-помалу, стараясь привлечь к своим ладоням внимание Павла, развел их в стороны, будто показывал ему длину какого-то предмета.

Не зная, за какой рукой следить, Павел заметался глазами от одной ладони к другой. Растерявшись, он посмотрел на старика, но тот исчез! Павел в смятении оглядывался по сторонам, но нигде его не видел. Дезориентация, главный принцип примитивной магии. Павел скорее почувствовал, нежели заметил, какое-то едва уловимое движение, и в пугающей близости от себя увидел подкрадывающегося старика, с тянущимися к его горлу невероятно длинными острыми пальцами.

– Я у тебя живого буду отдирать мясо от костей, а твой сырой скелет подвешу за ногу на Крещатике в назидание другим, – медлительно проговорил старик, почти любя. Хоть он и казался каким-то эфемерным, из его рта исходил запах гнили, скопившейся внутри.

Непринужденность, с которой старик перешел с ним на «ты», поразила Павла больше, чем его угроза. И он понял, что никогда еще не был так близко к смерти, как сейчас. Неужели вся его прошлая жизнь свелась к этой минуте? Неимоверным усилием воли он мобилизовал все свои силы, ощутив прилив необоримо лучистой энергии. Надо взять над ним психологический верх, нельзя дать ему себя переглядеть, нельзя опускать глаза! Абстрагировавшись от всего, он всецело весь обратился в несокрушимую волю, зрачки его сузились, а глаза устремились вперед и стали неподвижными и вместе с тем необычайно живыми.

Павел посмотрел старику прямо в глаза, и больше не отводил взгляд, жилы на его висках налились и бились сильно и часто. Неожиданно у Павла в мозгу произошло что-то наподобие короткого замыкания, какой-то провал во времени. В какой-то миг, обретя чувство реальности, он увидел, вернее, осознал, что они стоят друг против друга, выкрикивая заклинания на непонятных Павлу языках. Он знал, что в тщательно выговариваемых ими рычащих и шипящих, клокочущих словах на древне-арамейском, санскрите и цыганском заключена страшная магическая сила, хотя и не успевал вникать в их смысл.

Старик стал издавать какие-то бессловесные гортанные звуки похожие на завывания, лишенные смысла и ритма. Жилы на шее у него напряглись, как перекрученные канаты. Вдруг они оба, как по команде, наперебой стали призывать вождей падших ангелов: Амацарак, Баркаял, Азазел! Акибиил, Тамиил, Асарадел! Но, ни один из них не отважился призвать Люцифера, ‒ сына Зари. На лбу у Павла вздулась, наполненная кровью, раздвоенная синяя вена, перечеркнув его лоб сверху вниз пополам. В руке он сжимал, как символ последней надежды, китайский пузырек. Впав в состояние транса, он и сам стал частью этого пузырька, в своем порыве слившись с ним воедино.

Напряжение возрастало до бесконечности и, казалось, ему не будет предела. У Павла возникло невыносимо гнетущее ощущение, что все вокруг превращается в необозримо безмерный знак бесконечности. Он достиг той степени границы напряженности, что уже ничего не ощущал, не замечая, как тают его последние силы.

Все это продолжалось неизвестно сколько, до тех пор, пока не раздался сухой треск и между ними не проплыл ослепительный электрический разряд шаровой молнии. И наступило одно из тех мгновений, которые длятся, не более долей секунды, но кажутся длиннее вечности. У Павла по щекам покатились кровавые слезы, а старик побледнел до пепельной серости, будто из него выпустили кровь. Лицо старика чудовищно изменилось, превратившись в уродливый комок складок и морщин, напоминающий скомканные кишки.

Внезапно у старика судорожно задергалось и полузакрылось левое веко, угольно черные зрачки затуманились, словно подернулись мутной плевой. Он силился что-то выкрикнуть, но изо рта у него вырвался, то ли хрип, то ли утробный стон насаженного на кол вурдалака. Облик старика начал расплываться и таять, будто поглощаемый туманом, его силуэт принял фантастически причудливое очертание, поплыл, как марево и вовсе исчез.

По комнате прошелестело легкое, едва ощутимое дуновение сквозняка, а за ним пронесся целый вихрь, подхвативший и закруживший под потолком множество мелких предметов, и послышался затухающий возглас удивления и ужаса: «О-о-ох!» Павла с головы до ног обдало порывом пробирающего до костей холода, он быстро закрыл и прокрутил притертой пробкой фарфоровый пузырек, который сжимал в вытянутой руке, сразу же почувствовав, как пузырек точно живой затрепетал и задергался в его руке. В комнате стало светлее, наступало утро. В углу одного из окон яркой точкой светилась утренняя звезда.

‒ Хейлель…[22] ‒ благоговейно, одними губами вымолвил Павел.

Пузырек замер, и Павел, торопясь и проливая клей, наклеил на пробку узкую полоску папируса с начертанным красной тушью столбцом кабалистических знаков, из которых самой большой и жирной была пентаграмма ‒ пятиконечная звезда. Пузырек больше не трепыхался.

‒ Попался! ‒ с величайшим облегчением вырвалось у Павла, и он с шумом выдохнул, как ему показалось, не воздух, а огонь!

Только теперь до него дошло, что все это время он не дышал.

‒ Что бритва?.. ‒ хрипло бросил Павел. ‒ Бритва скребет, а слово режет.

И небывалое бывает, ‒ свершилось Невозможное, и я остался цел. Осознание того, что ему удалось превзойти и победить робко, исподволь доходило до него. Кажется, остался, поправил себя Павел, не позволяя радости лишить себя рассудка. Все это могло показаться странным, если вообще возможным, но все это теперь сделалось очевидным. Он никак не мог расслабиться и не испытывал облегчения от того, что все позади.

22

Утренняя звезда ‒ Люцифер (др.-евр.).