Одиночка

Павел выгреб из карманов брюк еще около трех тысяч гривен и какую-то металлическую мелочь, выложив перед Васюрой все, что имел. Больше у него ничего не осталось, даже на троллейбус. «Тут недалеко, можно и пешком дойти», ‒ подумал он.

– Доставай кошелек! – злым голосом потребовала Васюра.

– У меня его нет, – ответил Павел.

– Снимай часы! – свирепо выкрикнула Васюра.

– И часов нет. И никогда не было. Они мне не нужны. Ничего больше нет, – для пущей убедительности, Павел вывернул карманы куртки.

– Тогда ты мне будешь должен. Запомни, – торжествующе объявила Васюра. – Или проваливай! Но, смотри, не продешеви, он тебя точно кончит… ‒ с леденящей кровь угрозой сказала она, взглянув на Павла с открытым вызовом.

– Посмотрим. Может, кто-то кого-то и кончит. Но сейчас уже видно, кто пролетел мимо кассы, – обронил Павел, рассовывая деньги по карманам. – Столько, ты и за год не заработаешь. Сюда забредает одна голытьба, – веско добавил он, направляясь к выходу.

– Слепой сказал: «Посмотрим!» – бросила ему в спину Васюра, едва не исходя пеной от бешенства.

Однако оказалось, что идти до выхода из норы надо было далеко, хотя когда Павел сюда входил, стол Васюры стоял неподалеку от двери. Сколько он ни шел, дверь не приближалась. Ему вдруг показалось, что дверь находится бесконечно далеко, и он будет идти к ней вечно, никогда не приближаясь, и не отдаляясь от нее. Когда Павел наконец дошел и взялся за ручку двери, его за руку остановила Васюра, как видение, появившаяся ниоткуда. Как ей удалось незаметно подойти так близко? Здесь не обошлось без колдовства. Ее рука была холоднее льда. «Таких холодных рук у людей не бывает!» ‒ вздрогнув от неожиданности, подумал Павел.

– Ладно, черт с тобой! – ворчливо бросила Васюра. ‒ Давай, что принес, ‒ она требовательно протянула ухоженную, лилейно белую руку. Это не была рука старухи, длинные, нежно утончавшиеся пальцы принадлежали молодой красивой женщине.

«Нет, врешь, с тобой!» – подумал Павел, молча, доставая из карманов деньги.

– Со мной, со мной! – с издевкой, зло захохотала Васюра. Павел ответил ей твердым пристальным взглядом. Как же он ненавидел зависеть от кого бы то ни было!

Васюра резко сбросила с головы свой «капюшон». Под ним оказались прямые черные волосы без признаков седины, а на плечи у нее был накинут роскошный цыганский плат. На вид ей было не более тридцати, и внешностью она напоминала певицу Софию Ротару. Было ли это лицо ее собственным? Неизвестно. Когда Павел видел ее в последний раз, она имела другое, звероподобно курносое обличье. В нынешней внешности Васюры не было ничего, что бы свидетельствовало об ее сверхъестественных способностях. Возможно, поэтому она и окружала себя всей этой бутафорией, наподобие амулетов из останков людей, животных и птиц, болтавшихся у нее на шее, отгонявших (или привлекающих…) демонов и прочую нечисть. Скорее всего, все было не так просто, как кажется.

В подчеркнуто моложавых чертах лица Васюры, Павлу виделось что-то неприятное. Такое впечатление создавалось из-за контраста: ее тонкие губы постоянно растягивались в улыбке, а острые черные глаза при этом оставались неподвижными, ими она буравила собеседника. Поймав чей-то взгляд, ее черные глаза уже не отпускали его до конца разговора. Можно было отворачиваться и говорить в сторону, либо опускать глаза долу, ничего не помогало. Каким-то странным образом, ее взгляд подавлял собеседника и он выкладывал ей то, о чем не собирался говорить.

С хищной грацией кошки Васюра прошлась по своей норе. У нее была стройная стать и гордая посадка головы. На шее у нее, кроме магических амулетов, поблескивало тяжелое монисто из старинных монет червонного золота. Сняв со стены расшитый цветными нитками небольшой кожаный мешок, она встряхнула его, раздался сухой, клокающий звук.

Васюра села в свое кресло, напоминавшее трон, и оно, невыразимо жалобно, то ли заскрипело, то ли застонало, словно живое. Она высыпала из мешка на свой стол горку мелких костей. Поверхность обрубка показалась Павлу отполированной до блеска, куда-то подевались, все зазубрены и щербины, а в обкатанных темно-коричневых косточках он узнал фаланги человеческих пальцев. Проведя над рассыпанными костями ладонью, Васюра ненадолго задумалась и, как показалось Павлу, с напускным значением торжественно провещала:

‒ То, что ждет тебя впереди, навсегда изменит твою жизнь, но это полбеды. Поганевич тебя не забыл и шлет тебе привет, и это самое главное. Советую тебе быть очень и очень осторожным во всем, что ты делаешь или собираешься сделать, а лучше всего, тебе вообще ничего не делать. Беги отсюда скорее и, как можно дальше… ‒ дала основополагающий совет Васюра.

В ее голосе Павлу послышалось глумление.

‒ Все, уходи! ‒ внезапно взъярилась Васюра, указав на дверь.

‒ И это все?.. ‒ переспросил Павел.

‒ Конечно! Что тебе еще надо?! ‒ с превосходным удивлением воскликнула Васюра.

‒ Верни деньги, ‒ сказал Павел так, что у любого другого, затряслись бы поджилки.

‒ Ладно-ладно, незачем ветер гнать, ‒ примирительно зачастила Васюра, ‒ Раз ты настаиваешь, я могу еще посмотреть, что там у тебя еще…

Васюра собрала кости в мешок, встряхнула и высыпала их на обрубок снова и снова. Было заметно, что у нее что-то не получается, как будто кто-то или что-то ей мешает, и она начала сердиться. Вообще, Павел отметил, что Васюра чрезвычайно гневлива. Резко вскочив с кресла, она начала нервно ходить вокруг своего «стола», наматывая круги, как паучиха по паутине. Павел стоял поодаль, молча наблюдая, как Васюра нарезает круги. Когда она проходила мимо его, он явственно ощущал, как от нее веет зябким сквозняком. Что-то вспомнив, Васюра вдруг остановилась и сняла со стены высушенную человеческую руку, висевшую на черной от засохшей крови веревке.

– Знаешь, что это такое? – спросила она, с игривой подозрительностью поглядывая на Павла.

– Понятия не имею, – ответил Павел.

«Ключ от всех дверей», ‒ в той руке, похожей на скрюченную ветку, он безошибочно узнал отрезанную руку висельника, в последнюю минуту цеплявшегося за свою жизнь.

– Знаешь-знаешь! – передразнила Васюра, обнажив в хищной ухмылке треугольные зубы, как у семейства псовых. – Я знаю, кто ты… ‒ торжествующе, с придыханием подалась она к Павлу.

‒ В таком случае, ты знаешь больше меня, ‒ покладисто согласился Павел, отступая, стараясь держать безопасную дистанцию.

‒ Да, знаю! Я тебя знаю, и ты меня знаешь, и нечего в овечью шкуру рядиться!

– Раз так, хватит туману́ напускать! Говори, где его найти и как с ним разобраться? – одернул ее Павел, другим, совершенно не свойственным ему голосом.

‒ «Раз так…», то и я тебе скажу: «Не спеши туда, откуда дороги нет!» ‒ огрызнулась Васюра, оскалив острые зубы хищника. Их было намного больше обыкновенного.

Свирепо рыча, как разъяренный зверь, она хватала, роняла и бросала кости в мешок. Стараясь совладать с собой, нарочито медленно, ласково поглаживая, разровняла мешок на столе и нарисовала на нем твердым пальцем высушенной руки круг, пересекший его крест, и стрелу наискось, острием направленную на Павла, а затем притронулась высушенной рукой Павлу к плечу. От этого прикосновения его словно током дернуло.

Васюра высыпала кости из мешка, и они с костяным стуком сложились на искромсанной топором щербатой плахе в человеческую кисть, повернутую ладонью вверх. Вглядываясь в нее, Васюра заговорила низким мерным голосом, как заведенные часы, словно боясь спугнуть увиденное. Только изредка она с шипением втягивала воздух через сжатые зубы.

– Что было, то будет, а что есть, пропадет, как пропадает все и нет к тому возврата, на вокзал не ходи, там ты с ними не справишься, перед назначенным часом они соберутся в одном месте. Станешь лицом к станции метро «Университет» по левую руку от тебя будет открытый вход в ботанический сад, войдешь в него. По ступеням спустишься вниз до первого поворота, повернешь налево и иди, через 60 шагов справа увидишь ступени вниз, пойдешь по ним. По правую руку увидишь металлические ворота, они будут открыты. Все они сойдутся туда. Не остановить то, что остановить невозможно, но убить его можно, в этом он не отличается от других, а остальные без него разбегутся. Упредишь ‒ победишь, а упустишь свой шанс, сам угодишь в частый бредень и висеть тогда твоей голове на гвозде, но прежде попляшешь под его дудку и смерть примешь лютую. Да смерть-то пустяк, по сравненью с тем, как он над тобой поизгаляется.