Одиночка

Вспомнилось стихотворение, которое он не знал. Тем временем дворецкий торжественно распахнул перед ним створки двойной двери в величественную залу с высокими темными окнами. Сверху они были наполовину драпированы ламбрекенами из штофа темного бордо, спускавшегося по бокам причудливыми фестонами и пышными складками. Темные глянцевые панели полированного дуба усугубляли царящий здесь полумрак.

Стены украшали потемневшие от времени масляные полотна с портретами исторических персон прошлых веков в тяжелых золоченых рамах. Будто издалеча, с них взглядывали лики, долженствующие означать некую связь их с владельцем этих хором. Они глядели гордо, с весьма заметной надменностью, поскольку ни один из них не имел ни малейшего касательства к хозяину дворца. Пахло увядшими цветами, отдающими гнилью.

Облицованный белоснежным каррарским мрамором камин мерцал багровыми огнями. Каминная полка опиралась на плечи искусно вырезанных атлантов из того же мрамора. На ней стояли парные вазы рубинового стекла. Меж ними высились бронзовые часы со скульптурой поверженного рыцаря и нависшим над ним драконом с распростертыми перепончатыми, как у нетопыря крыльями. Стрелки приближаются к двенадцати, еще несколько минут и наступит Новый год.

По углам залы, в полумраке алели высокие, в рост человека, вазы из пунцового камня. В навощенном до зеркального блеска паркете отражался высокий потолок, обитый живописным полотном. На нем, с поразительной правдоподобностью было изображено волнующееся море, корабль с принявшими ветер парусами, накрененный в лихом галсе с Одиссеем у кормила, и витою надписью золотом: «Дорогу осилит идущий». Дороги, которыми мы блуждаем по жизни, редко ведут к дому, вспомянулась ему горемыка Пенелопа.

Зала освещалась высокими напольными канделябрами чеканного серебра с гнездами в виде орлиных лап с выпущенными когтями, в них с трепетом оплывали желтые свечи. В центре зала стоял большой стол на массивных витых ножках, покрытый белой скатертью, с вытканными по долу золотыми шестиконечными и красными пятиконечными звездами.

Посредине стола, будто прикраса, возвышалась деревянная бадья из толстых дубовых клепок с блестящей железной оковкой до краев наполненная водкой. Вокруг стола стояли кресла с высокими гнутыми спинками, обитые розовым французским бархатом, они пустовали. По роскоши обстановки было видно, что хозяин покоев отнюдь не стеснен в средствах. Бадья же с зельем, здесь играла роль эпатажного шута.

Во главе стола сидел Блудов, держа пред собой рюмку лафита в длинных смуглых пальцах, унизанных золотыми перстнями с самоцветными каменьями. Судя по небывалым размерам камней, то были скорее изделия стеклодувов, чем творенья природы. На нем был вишневого бархата камзол и до чрезмерности густо затканный золотом атласный жилет. Кружева его манжет были чересчур пышными, и вообще его наряд производил впечатление избыточности, говорившей, прежде чем разомкнутся уста, о дурном вкусе хозяина. Истинному аристократизму чужда барственная демонстративность, ‒ ему нет в ней нужды.

На широком бархатном поле груди Блудова сверкала бриллиантовая звезда. Недавно Петр ІІІ пожаловал ему княжеское достоинство с титулом Светлости, и он был назначен канцлером[14], неизвестно за какие заслуги. Вот уж воистину, фортуна играет людьми, раскачивая их, как на качелях, в миг, меняя местами верх и низ: одни, взлетают случайно, другие, низвергаются нежданно.

С неразборчивостью, довольно странной при его гоноре, Блудов шел на все, лишь бы пролезть поближе к трону. Должно быть, честолюбие в нем одерживало верх над гордыней. Безрассудное мотовство и неуемная похоть часом толкали его на край нищеты, он, то разъезжал в раззолоченном кабриолете, жменями швыряя золотые налево и направо, то сидел, едва ли не в долговой яме. В его длинном лафитнике тонкого хрусталя, как живая кровь пенилось вино. Глядя на него, Павлу невольно подумалось, почему именно к таким, кастным негодяям, благоволит то непостижимое, что называется Случаем?

Блудов принадлежал к тем красавцам мужчинам, по которым женщины сходят с ума. Тогда как любой рассудительный человек, даже не будучи физиономистом, взглянув на такового, лишь недоуменно пожал бы плечами. Он был высок и хорошо сложен, и вполне наделен тем, что называют видной осанкой. У него был греческий нос с горбинкой, надменные темно-синие глаза с поволокой, прикрытые тяжелыми веками и вьющиеся крупными кольцами черные волосы. Изогнутые луком пухлые губы с резко выраженной чувственной ложбинкой на верхней губе и круглый, как у купидона капризный подбородок, придавали его лицу нечто женственное.

От этого, так заметного женоподобия, его красота казалась непристойно порочной. Нижняя часть его лица была заметно мелковата, несообразно малый подбородок утопал в двух студнем дрожащих складках, переходящих в шею. Он с успехом покорял женщин и относился к тем баловням судьбы, коим жизнь дается легко. Отсюда и проистекало его непомерное самомнение, и легкомысленное отношение ко всему на свете. Погрязнув в плотских удовольствиях, он тяготел к излишествам, всегда следуя одному закону – удовлетворению своих желаний. Вместе с тем, складом ума он был весьма изощрен и был гораздо умнее, чем мог показаться с первого взгляда. Не зря говорят, рысь снаружи пестра, а человек ‒ снутри.

От Блудова исходило неприятное ощущение гордой жестокости. Расчетливо бессердечный и ко всему неуязвимо безразличный, он со всеми портил отношения, что и не мудрено при неуемной желчности его характера. Однако ж, с некоторыми, совершенно нетерпимыми им, но нужными ему людьми, он умудрялся сохранять видимость приязненных отношений. Знать изрядно поднаторел в изворотах притворства. На его репутации лежало клеймо распутства, вероломства и человекоубийства. Для совести любого порядочного человека эти смертные грехи могли бы стать тяжким укором. Он же, не обращал на это ровно никакого внимания.

Блудов слыл человеком, которому опасно перечить. Не щадя времени и сил он распускал про себя слухи, будто он безжалостный бретер и весьма преуспел, убедив многих в том, что на двадцати шагах из пистолета попадает в туза. По Петербургу ходило немало пересудов о его пошлом вкусе и дичайших выходках. Многие говорили, что у Блудова нет души и всеми его помыслами и делами владеет лишь разнузданная похоть. Были и такие, которые находили, что Блудов ‒ сам Антихрист.

Павел поклонился почтительным, полным достоинства поклоном, в его манерах и осанке чувствовалось врожденное благородство. Блудов в ответ развинченно приветствовал его множеством кивков и полупоклонов. Он даже расшаркался низко вырезанными лакированными туфлями с золоченными пряжками (не вставая с кресла) и широким мановением указал Павлу на кресло супротив себя.

В этом жесте, как и во всей манере себя вести, преобладала вычурность паяца. Ни в кои времена: ни прежде, ни ныне, ни впредь, Павел не потерпел бы от Блудова эдакого амикошонства. Но нынче ему все сходило с рук, ибо на маскараде все равны, здесь любая дерзость обращена не к лицу, а к маске. Однако ж, и тот, кто эту дерзость себе позволил и тот, кто ее допустил, знали, что это не так. Эх, не дать бы до времени вспыхнуть ретивому!

Зорким оком Павел отметил лукавый блеск влажных глаз Блудова и глумливо скосоротившиеся уста растлителя. Его холеное лицо выражало бездумность игрока, для которого риск не более, чем лекарство от скуки. Они виделись сегодня на обеде у Румянцевых, там же Блудов и пригласил Павла к себе. Блудов собирался жениться на Марии Скарлатти, сироте, наследнице несметного состояния, нажитого ее отцом торговлей между Италией и Россией.

Ее отец, Луиджи Скарлатти, брат знаменитого Доменико Скарлатти, был вдов, и души не чаял в своей единственной дочери. Пораженный нервным ударом, он лежал без языка. Чуя приближение кончины, он на смертном одре, здесь на чужбине, путем переписки взял слово с графа Брюса позаботиться о Марии. После смерти Луиджи графа Брюса назначили ее опекуном, и хотя он был против брака Марии с Блудовым, вынужден был покориться воле царя. Не помогло и заступничество друзей ее покойного отца, князя Репнина и влиятельного графа Шувалова, недавно получившего из рук Петра ІІІ фельдмаршальский жезл. Закулисное перетягивание каната не увенчалось успехом, царское всевластие победило.

14

Канцлер – чин первого класса соответствующий военному чину генерала-фельдмаршала четырнадцати классной «Табели о рангах», установленной Петром І в 1722 году.