Одиночка

Глава 5

Так проходила жизнь.

Один день был похожим на другой, а время меж тем не стояло на месте, время шло, время уходило, хотя ничего нового, вроде бы не случалось. Но так только казалось. За два десятка лет, что прошли со дня объявления самостийности, у населения, проживавшего на территории Украины, изменились главные человеческие ценности. Если раньше ценилась порядочность, честь и достоинство, то теперь в цене были только зеленые деньги ‒ доллары. Доброта и прямодушие исчезли, как и последние скверы Киева. Но это так… ‒ из сферы духовного, а значит, невидимого, то есть нематериального, чего возможно и нет на свете.

А в остальном, все было, как и прежде. Правда, изменилась мода на силуэт женских платьев, в моду вошли вечерние туалеты с высокой талией и укороченные юбки-брюки. Ах, да! Едва не была упущена весьма важная деталь, ‒ еще поменялась форма носков мужских туфлей, но не столь существенно, как это случалось раньше. Впрочем, неизвестно, была ли между всеми этими событиями или хотя бы некоторыми из них какая-то связь.

Павла все это не коснулось, у него все было в порядке, с незыблемыми жизненными ценностями и с безупречным вкусом. Он никогда слепо не следовал скоротечным веяниям моды. В то же время, Павел был убежден, что есть люди вроде него, которых нельзя купить. Без них жизнь вообще бы была невозможной. Их абсолютная непродажность ‒ закон их бытия, а не вопрос воспитания или образования. На этих, столбовых людях, стояла и стоит земля. А вот, будет ли стоять дальше, ‒ неизвестно. Поскольку ряды их поредели, а пополнять их Павел не собирался. Он стоял над всем этим и его это не касалось. До поры, до времени… Живя среди людей, никто не может считать себя независимыми от окружающих. Все мы оказываем друг на друга влияние, каким бы мимолетным не было наше общение.

А у Павла все было в порядке, все, как надо и, как нельзя. А ведь порядок не заменит счастья, тогда как беспорядок может открыть путь к нему. Глубокая внутренняя неудовлетворенность все чаще охватывала его. Его не покидало ощущение, как будто жизнь убегает от него, водою сквозь пальцы. Он чувствовал, что каждый день теряет силы, от него уходит молодость, да и сама жизнь. Он брел привычной колеей в пустоте будней с пустотою в душе, и вокруг была все та же пустота. У него были его книги, он черпал из них неизбывные знания, забывая, что в знаньях жизни нет. А не уподобился ли он не погребенному мертвецу, читающему в фамильном склепе при утлом свете гнилушки свои заумные фолианты? Не отдавая себе в том отчета, он подсознательно искал живой связи с жизнью. Искал и не находил.

* * *

Переживания дня отгоняют сон ночью.

Все попытки уснуть этой ночью оказались тщетными. Череда видений и образов мелькала перед глазами, словно в голове взбесился слайдоскоп. Отчего-то вспомнились давнишние обиды, ошибки и неудачи, о которых помнишь, сколько живешь. Тягостное ощущение тоски завладело им. Чувство морального падения томило, как язва постыдной болезни. Он повел вокруг себя взглядом. Его окружал какой-то неестественно пресный покой. Чистота и лабораторная стерильность, от которой дохнут, ни то что мухи, а даже микробы. Павел сел за стол, включил, а затем выключил настольную лампу и решил подумать, как жить дальше? Думать лучше ночью в темноте, когда безмолвствуют люди и не отвлекают вещи.

Раньше он не задумывался над своей жизнью. В этом не было необходимости. Он верил в себя и в свое предназначение, имел четкие представления о своих способностях и знал им цену. Но оказалось, он ошибался, все это никому не нужно и не имеет цены. Он отгонял от себя эту мысль, она была разрушительна в своей сути. Но она не уходила, стояла рядом с ним «воплощенною укоризной» с кайлом на плече. Вскоре и другие мысли обступили его со всех сторон. В нем всколыхнулась волна воспоминаний, и он увидел своих пациентов, тех, кому не смог помочь, их близких и не только их, а всех, кто был к тому причастен.

Оглянувшись на прошлое с высоты прожитых лет, Павел видел лишь серые будни в траурной рамке повседневности и себя, потерявшегося во времени, тащившего волоком свою жизнь. Он не ощущал радости бытия, серость была вокруг, она поселилась и в нем самом. В детстве никто не помог ему выйти на дорогу жизни, и жизнь безжалостно смяла его.

Вот он, трехлетний, всеми брошенный, который уж час стоит в углу, наказанный в ненавистном детском саду. Таким он запомнил себя в детстве и хотя в последующем, вняв его мольбам, мать перестала отводить его в детский сад и стала брать с собой на работу, он видел себя в том же углу, наказанным по жизни. Безусловно, это пример негативного мышления, ведущего в никуда. Уныние хуже горя, в унынии усыхает душа, а без души человек ‒ ничто. Он это знал, но ничего поделать не мог, он уже давно не был самим собой, еще с детства, с того дня, когда они с матерью удушили отца. Детство ‒ детство, что о нем вспоминать, оно безвозвратно кануло в Лету.

Павел сидел и думал, или думал, что думает. Вряд ли можно утверждать, что думаешь, когда думаешь сразу о многом, а в голове беспрестанно звучит один и тот же вопрос, на который не знаешь ответ. Он всю жизнь боролся за право быть собой, но окружающие его люди сделали его таким, каким он стал. Всегда один, затерянный в беспредельном пространстве житейского моря, бессильный перед этим беспощадным миром. Он жил среди людей, где борьба и насилие смысл их бытия, стараясь ничем не выделяться, быть как все, считаясь не с велениями сердца, а с желаниями других. Он успокаивал себя тем, что все так живут. А как еще жить среди людей? Ведь никто не любит дышать, а попробуй, не подыши…

В этой никчемной суете, которую именуют жизнью, каждый волен распоряжаться собой лишь до определенных пределов, четко очерченных границами среды обитания, где все зажато в тисках условностей, писанных и неписаных законов. И вторых, несоизмеримо больше, чем первых. Но, почему, каждый должен вести себя так, как окружающие его люди? Мало того, жить по правилам их жизни, в основе которых лежит измена и обман?

Всю жизнь Павел прожил тихо, не попадал в сложные переплеты, а если что и случалось, то легко вписывался в крутые повороты судьбы. Он жил, будто в двух измерениях: для других, всех, кто его окружал, и для себя, оставаясь собой. Но теперь ему стало ясно, что он не тот, кем хотел быть. И он с горечью признался себе, что никогда в жизни не принадлежал себе самому, да попросту не был собой.

Неужели потом, оглянувшись на прожитые годы, окажется, что это и было жизнью? Кому нужна такая выхолощенная жизнь! Ему надоело выдавать себя за кого-то другого, он понял, что пришла пора выпасть из рамок условностей и стать свободным в своих желаниях и поступках. Слишком очевидно пред ним открылась удручающая перспектива, что когда придет время умереть, может выясниться, что он не жил. Куда же ушла моя жизнь?

Заглянув в себя в затишье ночи, он понял, что исчезло что-то важное, погасла искра, которая его согревала в его одиночестве. Ведь беззаветное служение людям ‒ единственное, что может избавить от ненависти к себе. Но, насколько же ему осточертел его, ставший ненавистным труд. В голове у него, то подспудно, то осознанно прокручивалась одна и та же мысль: главное дело его жизни, заполонив его, стало для него постылым. Если он и ценил в жизни что-то, так это свою работу, но в последнее время она обрыдла ему до чертиков.

И не ему одному, он однажды мимоходом посочувствовал Цихоцкому, когда тот не выдержав, в сердцах сказал Римме Марковне: «В этом подвале, с этими убогими я съедаю свою печень, укорачиваю себе жизнь!» Маска бессовестного лихоимца сползла с его лица, обнажив выражение растерянности и глубокой усталости. В потугах Цихоцкого замаскировать свою плешь остатками волос, Павел усматривал скрытый протест против подкрадывающейся смерти. Но, обобщая таким образом, можно договориться до того, что жизнь, это вялотекущая болезнь со смертельным исходом, передающаяся половым путем.