Одиночка

– Мне нужна помощь, но я не знаю к кому обратиться, – глубоким, волнующим голосом произнесла, вошедшая в кабинет высокая статная женщина.

Она была бледная, и по всему видно, что очень слаба, но гордо держала голову. В ее осанке и в непринужденной уверенности манер чувствовалось благородство и грация. Хотя в движениях наблюдалась какая-то непомерная усталость. Тело ее было прямое и гибкое, и ее окружал ореол той высокой отчужденности, которая так распаляет мужчин. Открытым взглядом больших темно-серых глаз она посмотрела на Павла, и он сразу почувствовал сильный характер и ни на йоту робости.

У нее был высокий лоб и смелый разлет бровей. Ее красиво очерченные, полные губы свидетельствовали о доброте, присущей сильным людям, но было в них и еще что необыкновенно мягкое, чувственное. Ее волосы цвета темного янтаря были густые и волнистые. Ослепительная красота ее лица с правильно крупными чертами была потрясающа в своей притягательности, которая сразу отличает обычные миловидные лица от лиц классической красоты. И в ней не было той заносчивости, которая лишает привлекательности многих красивых женщин, взирающих на окружающих с высоты своей красоты.

– Что вас беспокоит? – выдержав тягостную для них обоих паузу, спросил Павел.

Он испытывал неловкость, терзающую его и, похоже, ее. Тем не менее, она вела себя сдержанно, сохраняя достоинство. Павла подавляла ее диковинная, ошеломляющая красота. Аж, дух захватывало! В ней было что-то строгое и трогательно нежное, материнское, и что-то глубоко страстное и неприступное, женское: мать и возлюбленная в одном лице. Ему невольно захотелось запомнить ее внешность для того, чтобы вспоминать потом. Но вместо этого, он изо всех сил начал изгонять из памяти ее необычные, запоминающиеся черты, да и весь ее образ, поскольку знал, что иной раз увиденное лицо западает в память и принимается тебя мучить, чем дальше, тем больше.

– Меня ничего не интересует… – в углах ее рта залегли складки горького опыта, а в глазах через край плескалось страдание. Видно было, что она не знала счастья. Если ее путь и был усыпан розами, то слишком ядовиты были их шипы.

– Почему? – ровно, почти равнодушно, спросил Павел, впервые посмотрев ей прямо в глаза, и тут же отвел взгляд. Он не мог смотреть ей в глаза, ему показалось, что пред ним зияет черная яма человеческой беды.

– Потому что я умерла. Не удивляйтесь, то, что перед вами, лишь оболочка. Если мне не удастся найти выход из тупика, в который попала, я сегодня с ней расстанусь… – потерявшись, она замолчала, а Павел ни словом не пришел ей на помощь.

Умереть молодой, лучший способ избежать старости. Для женщины, особенно красивой, это важнее, чем для мужчины. Это так, но, как тогда быть с не прожитой жизнью? Не стоит прекращать жить, пока не умер... Настраиваясь на непростой разговор, Павел озадачивал себя парадоксами. Запутанную книгу человеческих судеб он читал, не напрягаясь, с листа. Да, но не в этот раз.

Здесь предстоит действовать с предельной осторожностью, слишком хрупка ее аура. Задать опрометчивый вопрос, все равно, что столкнуть камень с горы, он может привести к обвалу, накопившихся чувств. Ни к чему хорошему это не приведет, она и так во власть духа Уныния, самой ненасытной сущности Зла. К тому же, в ее высказываниях прослеживаются признаки шизофрении. А, у кого их нет?.. Но, от этого не легче. Как обычно, глядя на одно, он думал о другом, а решал третье. Да, сборная солянка, никакой определенности.

Она сидела перед ним очень прямая, чуть выгнув спину, от этого создавалось впечатление какой-то напряженной решительности в гордой посадке ее головы. И вдруг, в этой необычной, сидящей перед ним женщине он почувствовал затаенный трепет, словно в ней с надрывом зазвенела перетянутая струна. Ему безошибочно открылось, что она очень одинока и от этого Павла охватила, ни с чем не сравнимая радость, будто она стала ему намного ближе, как желанный друг.

– Не буду спрашивать о причинах, приведших вас к такому решению. Уверен, они существенны, – после долгой паузы, приступая к трудному разговору, начал Павел.

Никогда не надо убеждать человека прямыми доводами, если это не пустой спор. Напротив, в серьезном разговоре необходимо лишь направить его мысли так, чтобы он сам пришел к верному умозаключению, тогда его решение будет неколебимо твердым. Кроме того, женщина склонна оставаться при своем мнении в гораздо бо́льшей степени, чем мужчина, особенно если ее пытаются понудить переменить его против ее воли.

Павлу вдруг почудилась нежная мелодия флейты. Флейта ‒ инструмент ангелов, печальная мелодия флейты звучала в ее разбитом сердце! Того, в чьем сердце живет эта божественная музыка, он никогда бы не спутал с безликим человеком толпы. Он безошибочно узнавал тех немногих, одаренных этой внутренней музыкой, ее аккорды тотчас находили отзвук в его сердце. Родство душ несоизмеримо выше кровного родства. Ему вдруг захотелось домой, в тиши квартиры думать о своем стыде и отчаянии под музыку, что неизбывно звучит в его сердце.

– Я скажу вам сразу, вы не так больны, чтобы выздороветь. Тем не менее, это возможно. Все в ваших руках, – усиливая значение сказанных слов, он кивнул головой.

У Павла был на редкость ясный взгляд, его глаза светились недюжинным умом, они завораживали. Он обладал необыкновенной харизмой, энергия, исходящая от него, влекла к нему людей, даже против их воли. Он знал, как действует на женщин его дар внушения и без зазрения совести им пользовался. Но мельком снова взглянув ей в глаза, пыл его померк, как гаснет огонь на ветру, пред лицом непоправимого горя.

Тяжелый случай, разговорить ее не удастся, увидеть, что произошло, тоже, стоит защита. Начав всерьез волноваться, напряженно раздумывал Павел. Положим, это «крупный пустяк», справлюсь, не впервой странствовать дорогами неопознанного в человеческих душах. Она не потерпит ни императива, ни какого-либо волевого давления, здесь бесполезна суггестия и все прочее, слишком глубоко ей доступно значение сказанного... ‒ вот где ключ! Значит, ее надо увлечь, взволновать глубинным смыслом услышанных слов, образов, ассоциаций. У меня получится. Кажется, получится… Должно получиться. Думаю, что смогу! Я это сделаю! Эффект наступит. Должен наступить… Но, постепенно, по мере восприятия услышанного.

– Ни один телесный недуг, не сравним с терзаньями ума. Но смерть нельзя заставить прийти по собственному желанию. Человек, насильственно превративший свое тело в труп, не кончает с земной жизнью. Бремя жизненных испытаний возлагается на плечи человека предопределением, чтобы пробудить его Веру. Попытка сбросить это бремя, неизменно кончается одним и тем же, оно вновь ложится на его плечи, сделавшись еще более тягостным, – в его голосе слышалась истинная убежденность, которая вопреки желанию, захватывала ее.

‒ Каждому неизбежно предстоит пройти чрез мучительные врата смети. Так что же теперь, не жить?.. И, если все предопределено судьбой, то какую роль при этом играет человек? Какой смысл участвовать в игре, где результат предрешен заранее? Ведь изменить ничего нельзя, поскольку путь каждого прописан в Книге Судеб, а переписать предначертанное, человеку не дано. Да, но, в человеческой судьбе есть немало того, что человек может изменить, несмотря на то, что общий путь предопределен свыше.

Павел раздумывал об этих, занимавших его вопросах, между тем продолжая.

– Порой человек пребывает в убеждении, что поступает в соответствии с собственной волей, хотя жестокая истина заключается в том, что его поступки диктуются обстоятельствами. Случаются роковые стечения обстоятельств, из которых один выход, ‒ смерть, и человек всеми силами измученной души стремится к ней, как к освобождению. И это действительно освобождение. Смерть, это освобождение, которое человек жаждет для своего изболевшегося духа. Но это освобождение надо заслужить, достойно выдержав земные испытания. Тогда смерть придет своевременно, не испугав вас неотвратимостью подступающего небытия.