Из глубины

А Сонечка вдруг поняла, что все можно было бы прекратить и раньше, вот только у нее самой духу не хватало, слишком велик был страх перед авторитетом взрослых. Но когда-то любым страхам приходит конец и робость перерастает в бешенство.

Она подошла к раскрытому инструменту, который жадно ждал от нее очередной жертвы и захлопнула крышку, да еще и кулаком по ней стукнула, словно вбивая последний гвоздь в крышку гроба врага.

Больше Сонечка ни разу не подошла к инструменту. А потом пианино отправили к тете Юле, у которой как раз в это время подрастали новые детки для кровавой родительской жатвы.

Город, который никогда не спит

Из чего состоит мой город? Он состоит из делового центра, спальных районов, промышленной зоны… Его пересекают тысячи дорог – многоуровневых, новых и не очень, проходящих через тоннели железнодорожных мостов и взлетающих над улицами. Город – это шум, суета, это грохочущая фабрика, станки которой не выключаются ни на секунду. Существуют и трущобы, сконцентрированные на юге рядом с автобусной станцией. Каждый, кто въезжает в город, первым делом видит дранное черное полотнище, которым прикрыты ограждения виадука. Вернее, были когда-то прикрыты, а теперь унылые лохмотья развевает ветер, словно печальные знамена поверженной страны. Новые районы пугают однообразием, типовой застройкой и аккуратными газонами, но здесь, в южной части города, человеческое существование представлено в более естественной для него форме – непосредственной, неряшливой, не заботящейся о внешних красотах. Пыль, бывшие фабрики заселены гастарбайтерами и незаконными мигрантами, торговля не загнана в рамки условностей, и за тусклыми витринами тесных магазинов можно увидеть предметы странные, а иногда даже и пугающие. Например, пляжное полотенце с портретом Мао Цзэдуна или часы, идущие в обратную сторону. Улицы переплетаются затейливо, иногда создавая что-то вроде лабиринта, на заблудиться невозможно – все дороги ведут к станции, возвышающейся красноватым кубом без окон. И можно только догадываться, сколько там этажей.

Есть здесь неподалеку одна улица, глубоко запрятанная в самом сердце лабиринта. Она носит официальное имя великого Дарвина, но в народе ее прозывают просто – улица красных фонарей. По ней не мчатся автомобили, там проходит только пешеходная дорожка, выложенная красноватой плиткой, по обеим сторонам которой теснятся древние полуразрушенные домики со слепыми окнами. Между стенами узкие промозглые и сырые проходы, через них можно попасть внутрь помещений. Это самые дешевые заведения в городе. Но и самые популярные у иностранцев и гастарбайтеров.

И еще это район, из которого я каждый день принимаю сводки. С тех пор, как полиция приняла на службу сотни маленьких роботов-наблюдателей RN-12/08, полицейские перестали патрулировать улицы. Крохотный робот на колесах, снимающий все подряд и тут же передающий все увиденное по Интернету, просто мобильная уличная камера – бессловесная и безличная. Все устройство высотой с годовалого ребенка, этакий подвижный крупный шар на пирамидальном основании. Робот, стараниями дизайнера, имеет лицо с огромными яркими глазами, некое подобие носа и пухлые губы. Сама камера располагается во лбу и напоминает индийский тилак.

Каждое утро я принимаю распечатки от команды дежурных операторов, постоянно просматривающих весь отснятый материал. Дневную информацию получает вечером мой сменщик. Обычно, мы не разговариваем. Я молча одеваюсь и ухожу, и точно так же утром уходит он. Что и говорить, пустые разговоры в нашем отделении не приветствуются. Но в этот раз, сменщик задерживается и просительно смотрит мне в глаза.

– Бордель на Дарвина сгорел, – сообщает он.

– Опять? – удивляюсь я. – Часто стали гореть…

– Есть еще кое-что. В пожаре сгорел наш наблюдатель. Надо бы просмотреть его записи, но мне…, – он опускает глаза, – я не успел. Сделаешь? Это был RN-12/08-3.

Понятно, опять резался в игры. Делать чужую работу – удовольствие небольшое. Но случай необычный, поэтому я не возражаю. Наблюдатель никак не может сгореть, если его только специально не кинут в огонь, но кому это может понадобиться?

– Хорошо, – отвечаю я. – Сделаю запрос на видео от третьего номера. Еще жертвы есть?

– Есть. Девица сгорела – работница. Ладно, я пошел.

Обычные видеозаписи долго не хранятся. Если не случилось ничего экстраординарного, то ровно через неделю оператор уничтожает информацию, не представляющую интереса. Так что, придется просмотреть все, что за неделю записал наблюдатель, вполне возможно, что поджигатель появлялся и раньше, и обнаружится в других файлах. Поэтому я делаю себе чашку кофе, опускаю бамбуковые жалюзи и включаю монитор.

Странное это чувство – видеть мир глазами робота. Вот я двигаюсь вдоль улицы Дарвина, осматривая каждый дом снизу и до самой крыши. Я вижу цветные лампочки, наливающиеся светом в наступающих сумерках. Вижу неоновую надпись – «У Лолы». Кто такая эта Лола? В свете фонаря появляется женщина, затянутая в черную сеть с головы до ног. Она зовет, проходящего мимо, китайца:

– Тяйна, тяйна, сюда… Фики-фики…, – и вертит у груди сложенными фигушками.

Это заигрывание выглядит жалко, китаец уходит прочь, протопав рабочими башмаками возле самого моего носа.

– Тяйна! – кричит она надрывно.

И я вдруг срываюсь с места и подъезжаю совсем близко к ней – перед глазами мощное колено, обтянутое черной сеткой. Поднимаю голову и вижу ее всю. Хоть и странный ракурс, но в свете фонаря сияют необыкновенные глаза цвета морской волны на совсем не юном лице. Ей никак не меньше пятидесяти лет.

– Я звала не тебя, а их, но они не идут. Плохо начинается ночь.

Она поворачивается и устало идет к дверям, а я почему-то следую за ней. Туда в промозглый проход, к двойной двери – состоящей из решетки и стекла. Решетка для безопасности, а стеклянная часть – это витрина, полностью открывающая освещенную комнату, в которой словно в аквариуме живут две золотые рыбки. Сидят в креслах, пьют чай за столиком, жуют конфеты и каждую минуту с надеждой вскидывают глаза, жадно следя за силуэтами мужчин, молчаливыми призраками скользящих под фонарями. Те, кто приходит сюда под покровом ночи – одиночки. Прошли времена безудержного веселья, пьяных оргий и шумных компаний. Теперь мужчины предпочитают оставаться один на один со своим желанием, удовлетворяя его по-воровски в самых дешевых борделях страны.

– Кого это ты притащила? – раздается резкий голос.

Я вижу другую даму, в расшитой золотом прозрачной сорочке, на ее голове рыжий, как пламя, парик. Она выглядит еще старше. Хищный рот полон фарфоровых зубов ослепительной белизны.

– Он сам пришел, – грустно отвечает зеленоглазая. – Больше никто не откликнулся.

Она тянется ко мне рукой и осторожно касается металлической поверхности. Конечно, этого я не чувствую, лишь вижу движение, от которого вздрагивает и ходит ходуном ее грудь.

– RN, – говорит она. – Робот. Я стану называть тебя – Рони. Я – Лола. А эта…, – она тычет пальцем в товарку, – Николь.

Оглядываю комнату. Довольно опрятно, но стены выкрашены в вульгарный ярко-розовый цвет. На стене висят парики – белокурые, черные… На столе зеркало и куча косметики, даже коробка театрального грима. Мне кажется, что я чувствую запах театральной гримерной, в котором мешается пыль и слабые косметические ароматизаторы. Только большая пластиковая коробка, набитая пакетиками с презервативами, недвусмысленно намекает, что это не театр.

И две закрытых двери – мне не хочется думать, что за ними. Еще душевая в темном коридоре и второй выход – пожарный. Но он закрыт на засов, на котором висит большой замок. Я хочу рассмотреть его поближе, Лола удерживает меня, приговаривая:

– Там нет ничего интересного. Мы всегда держим эту дверь запертой, чтобы никто не пробрался. Конечно, это нарушение пожарной безопасности, но что делать? Ключ давно потерялся. Ну, – она смеется, – бог не выдаст, свинья не съест.