Из глубины

– И этого достаточно, – вздохнула Линда. – Я своего любила за гораздо меньшее, а он, все равно, меня бросил.

– И вот однажды он пришел куда-то. Неважно куда – в театр, на концерт, в группу психологической поддержки. Словом, куда-то туда, где собираются незнакомые друг другу люди. И как обычно, его взгляд уже был готов зацепиться за что-то, все равно, за что – за спинку соседнего кресла, за очки престарелой дамы, за… Но зацепился он за человека. Того, что стоял далеко. Причем в этом случае слово «далеко» означает «недосягаем». Актер на сцене – недосягаем, психотерапевт в группе – недосягаем, существует он – и все остальные. Уго был остальным. И, конечно, в любой другой ситуации, он лишь скользнул бы взглядом по фигуре и тут же перевел бы взгляд на что-то более интересное. Но по странной случайности эти двое столкнулись взглядами – серые глаза незнакомца выдернули Уго из толпы и, на мгновение ему показалось, что он перестал быть одним из остальных. Что-то тяжелое шевельнулось в нем, что-то бывшее с ним всегда, но сообщившее о своем существовании только теперь, и из самого центра груди вытянулось призрачное щупальце и зазмеилось навстречу точно такому же, но выходящему из груди другого. Так они встретились. И этот мимолетный контакт мог бы оказаться единственным в своем роде и не иметь продолжения. Но когда озадаченный Уго вернулся домой, с ним начали происходить какие-то незапланированные трансформации, целиком и полностью меняющие его характер. Он вдруг понял, что не может и не хочет анализировать ни странного человека, ни свои ощущения. Все структуры, формулы и мудрые изречения вымывались из его головы потоком качественно другой информации. Это были еще не сформированные желания и туманные картины, в которых невозможно было различить деталей.

Еще через пару дней оказалось, что Уго не в состоянии терпеть никого в радиусе меньше двух метров от себя. Он содрогался от мысли, что когда-то мог запросто притянуть человека к себе и беззастенчиво хлопать по плечу. Сначала он утешал себя тем, что, возможно, по каким-то причинам, у него просто обострилось обоняние, а ведь не все люди пахнут духами, но даже прежнее желание прижаться к пухлой жене, всегда отмытой и надушенной, тоже исчезло. Я бы сказал так – Уго перестал нуждаться в животном тепле и в то же время нуждался в нем как никогда, но только в весьма определенном. Он до судорог нуждался теперь в сероглазом незнакомце, хотя сам этого не сознавал. Ему бы это и в голову не пришло.

Молли передернула плечами:

– Господин Истерна, вы что же, хотите сказать, что герой вот так запросто поменял свою сексуальную ориентацию? Или он всегда таким был, но скрытым?

– Я вообще не хочу сказать ничего подобного, – ответил Истерна, раздосадованный тем, что его перебили. – Я создаю модель, чтобы на ее примере показать вам разницу между любовью и…

– И чем? – не выдержал Ференц. – Чем, скажите на милость?

– И страстью. Страстью, создающей Абсолют. А сейчас скажите, как мы назовем второго героя? Давайте вместе спросим его – какое имя он желает получить?

– Олаф! – предложила Грета.

– Почему?

– Мне нравится это имя.

– Вам нравится…, – Истерна закрыл глаза и покачал головой, – а ему нет.

– Назовем его Дин. – вдруг сказала Андре. – Так звали моего мужа. Он умер, а не ушел. Бросил меня, не изменив, и поэтому я легко произношу его имя.

– Подходяще, – кивнул Даниэль, – чем-то на мое похоже. Андре, ты лучшая среди всех этих куриц.

Истерна помедлил с ответом:

– Андре? – переспросил он, – Вас так зовут? Я бы назвал его Андре. Да, так будет лучше всего. Итак, наш Уго выяснил имя незнакомца и его это успокоило. Ведь теперь он знал, кого искать. Андре – яркое имя, иногда алое как кровь, а иногда оранжевое, как заходящее солнце. Уго чувствовал, что по таким приметам он найдет его везде. Его, носящего кровавое и солнечное имя. И он находил его всякий раз, когда искал. Вначале только следил издали, прячась за деревьями и за домами, но всякий раз эта хитрость не удавалась – их взгляды встречались, и выросшие из груди и сплетенные когда-то щупальца, вздрагивали, причиняя дискомфорт в области сердца. Через некоторое время Уго решился подойти поближе, просто пройти мимо, быстро пройти, не поднимая глаз и ничем себя не выдавая. «Для чего?» – спросите вы. А только лишь для того, чтобы оказаться на мгновение в максимальной близости и осознать, что такая близость ему неприятна, как и любая другая. Уго жаждал излечения от этой одержимости и подозревал в себе все самые постыдные, по человеческим меркам, пороки. Задуманное не получилось. В тот момент, когда он решительными шагами устремился навстречу Андре, тот вдруг замедлил шаги, а потом и вовсе остановился. Пробежать мимо в такой ситуации было невозможно, поэтому Уго, поравнялся с ним и остановившись, застенчиво склонил голову в приветствии, кивнул. Андре ответил, сияя своими серыми глазами и они пошли вместе. Это странное понятие – «вместе». Для кого-то оно означает предел единения и греет точно так же, как и слово «любовь». Словно бы какие-то договоренности, контакты, обряды могут соединить двоих, да еще и так, чтобы они постоянно, вечно ощущали свое двойное совместное присутствие на этом свете.

Казалось бы – вот все и случилось, чего еще можно было ждать дальше? Сердечная дружба, частые встречи, долгие разговоры над чашкой кофе. Но почему же, оставаясь в одиночестве, наедине с самим собой, Уго испытывал такую непреодолимую тоску, такую вину, что часто убегал от глаз всевидящей жены, чтобы случайно ненароком не выдать свою тайну.

– Извращенец! Госпожа Истерна, а почему ваш герой получается таким голубоватым?

– Разве? – удивился писатель. – Я не помню, чтобы упоминал в своем рассказе какие-то акты или оргии. Я только сказал, что была дружба. Не нужно искать то, что не сказано, все, что будет необходимо сказать – я скажу словами, вы поняли, Ференц? Я скажу, вы не бойтесь. Но пока, как видите, этого нет.

– Тогда почему вы говорите о тайне? Какие тайны еще могут быть в обыкновенной дружбе?

– Желания, мой друг, желания. Невысказанные, часто неосознанные, а потому не передаваемые словами. Их просто невозможно загнать в слова – отсюда и тайна. Но можно все это заметить и увидеть в глазах, в жестах, в поведении. И увидев, истолковать по-своему, в меру своего понимания. Вот как вы сейчас, Ференц.

– Понял-понял, молчу-молчу…

– Да, Уго испытывал желание, но никак не мог объяснить себе, в чем же оно заключается. Была постоянная необходимость видеть Андре, но стоило им встретиться, как снова появлялась эта неутоленность, эта невозможная жажда, исцелить которую нельзя было никакой водой. Если бы это была просто любовь или просто вожделение, то и вопрос разрешился бы просто. Если бы это было просто вожделение… Как легко тогда можно было бы вылечиться. Одним сеансом. Шучу… У каждого из них были свои партнеры для вожделений. И хотя они никогда не говорили об этом, но и не скрывали. И ни разу Уго не ощутил ни уколов ревности, из чего сам же и cделал вывод, что их отношения какого-то другого уровня, но вот какого? Ни касания рук, ни единственный поцелуй не прояснили сути навязчивого желания – плоть молчала, а жажда не проходила.

И тогда Уго начал заменять реальность иллюзиями. Он грезил наяву, писал стихи, и уходил все дальше в себя, часто не воспринимая окружающий мир. Написанные на бумаге слова приносили облегчение и не давали закрыться полностью. Несколько лет ситуация не менялась и, возможно, довела бы Уго до сумасшедшего дома или до больничной койки. Он стал худ, мрачен и пугался собственного горящего взгляда в зеркале. И тут судьба развела их. Развела так жестоко, как только умеет разводить судьба. Уго начал путешествовать, менять жен и за десять лет не нажил ничего, кроме огромного архива рукописей. Впрочем, надо отдать ему должное, кое-что было издано. Он не забыл Андре, и часто в полусне видел его серые глаза, но гнал эти видения и даже убедил себя, что ничего нет и никогда не было. Но страсть не умерла. Она свернулась клубочком и уснула в ожидании первых весенних лучей. Ведь зима может быть длинной, она может длиться десятками лет, но рано или поздно придет весна и все расставит по своим местам.