Страница 6 из 10
Но невозможно запретить кому-то роптать. Можно только заставить роптать вполголоса.
– Да-а-а… – тихонько сказал президент академии в кругу своих двух заместителей, – полная сарсынь нам…
– Какой жмор его дернул… – прошептал первый вице-президент.
– Что ж делать-то будем? – еще тише прошептал второй вицепрезидент. – Что ни придумаем – всё дрынёв отвалят. Не те, так эти.
– Я и говорю – сарсынь, – пробормотал президент. – Попробуем действовать методом минимизации суммы ожидаемых конфликтов.
– Да ты что, одна оценка этой суммы ожиданий – тяжелая работа. Кто ее делать будет? Мы что ли?
– По наитию, мой друг, по наитию будем оценивать. Например, если мы совсем проигнорируем жречество, то получим истерику духовенства. Нам оно надо? А если серьезно поддадимся этим замшелым идиотам, до конца жизни не отмоемся перед образованным сословием. Правитель наш родной – вообще потемки. Никогда не знаешь, за что от него огребешь.
– Понял, – сказал второй вице-президент. – Есть один хороший прием: кавычки в трудных местах. Хочешь, трактуй как метафору, хочешь – буквально.
– Есть еще один хороший прием, чаще использовать «или».
И два варианта на выбор.
– Ну что ж, давайте попробуем, может быть, и пронесет. И, главное, короче, без лишних деталей.
Плод творчества академиков стал шедевром лаконичности.
1. Мир состоит их трех сред: срединного «Царства жизни» – воды; нижнего «Царства Грукабура» – каменной тверди; и верхнего «Царства Ензидрина» – твердого ледяного неба.
2. Каждое царство простирается за границы Ойкумены до неизвестных пределов или без оных.
3. Низ – это средоточие тепла, верх – холода.
4. Ледяное небо – это вода, затвердевшая от холода, или холод, принявший форму затвердевшей воды.
5. Каждое тело тяготеет к породившей его среде: камень к нижней тверди, лёд – к небу, живое не тяготеет никуда, оставаясь в своей среде, или тяготеет одновременно к противоположным средам, оставаясь в равновесии.
Замысел, в общем, удался. Духовенство было недовольно, но до истерики не дошло благодаря упоминанию божественных имен.
Образованная публика слегка посмеивалась над обтекаемостью формулировок, но вполне беззлобно. А Правитель почти сразу потерял интерес к проблеме. Брéши в новой картине мира открылись чуть позже.
Пропасть
По равнине, почти лишенной примет и ориентиров, тащился маленький караван – восемь кобулаков, четыре телунды, семь улзеней и одиннадцать первопроходцев. Точнее, одиннадцать беглецов, волей-неволей ставших первопроходцами.
– Стой, жморовы отродья! – скомандовал возница головной телунды. Кобулаки послушно остановились, грузная посудина мягко легла на илистый грунт. Остальные три подошли и встали рядом.
– Мне всё больше кажется, что мы идем по кругу. Столько идем, а всё одно и тоже: что куст, что камень будто бы уже попадались на пути. Как только вышли в темные дали, началась эта унылая тягомотина, и нет ей конца. Ни холма, ни оврага – зацепиться не за что. У нас осталось два выхода – волочить якорь или положиться на кобулаков – уж они-то обратный путь по запаху своего дерьма точно найдут.
– Обратный путь?! К Мутноглазому нашему с его отрядами?
Куда угодно, хоть к ялдабродам в гости, но не назад! Уж лучше тут осесть. Еда, хоть и скудная, есть – не пропадем.
– Якорь волочить – тоже не так просто – то и дело кусты да коряги. Да и толку не так много – где-то камень, где-то галька, след прерывистый, легко пересечь и не заметить.
– Здесь нас не ждет ничего хорошего. Здесь никаких ключей и в помине нет – ни горячих, ни вонючих. Где возьмем поплавень?
Через срок телунды потеряют плавучесть, без транспорта останемся. Жилье нормальное не построишь. Меди тоже, похоже, нет, да ничего нет – камни, и те поодиночке разыскивать надо. Да и мало прошли. Вдруг Мутноглазый и сюда дотянется своими погаными руками?!
– Вряд ли дотянется, но место мне тоже не нравится. Давайте идти и идти вперед. Туда, куда чутье подсказывает. Не может же эта тягомотина быть бесконечной.
– Идти, так идти, хоть к ялдобродам, хоть прямиком в преисподнюю! А ну, налегай! – Кобулаки натянули стропы, улзени радостно засверкали и зачирикали, носясь кругами. Телунды одна за другой, чуть проехав по илу, тяжело поднялись, караван отправился наудачу.
Так они и шли не спеша по унылой пустынной равнине, благо кобулакам хватало растений, а беглецам с улзенями – моллюсков.
Говорили мало, да и не о чем было говорить, разве что иногда делились мечтами о неведомых приветливых краях, куда они когда-нибудь обязательно попадут. Были огорчения – умер старый умный улзень – и радости – родились три мальца-улзеня, – нашли кусты пупырышника – попировали и пополнили запасы. Сознание съеживалось от однообразия пути. То прилипнет и крутится в голове глупый мотивчик, то одолевают грезы о домашней пище. Сколько они так шли? Полсрока, срок, а может, все полтора. Сколько они прошли? Для этого нужно знать, как петляли, а это одному Ензидрину известно. Так и шли, пока не набрели на небольшой овраг.
Наконец-то встретилось хоть что-то, кроме редких кустов и камней! Караван пошел вдоль оврага, который становился шире и глубже, превратившись в ущелье. Беглецы прибодрились и повеселели. Вдруг улзени резко поднялись вверх и замерли издавая отрывистые щелчки. Кобулаки тоже встревожились и замедлили ход.
– Что там?.. – пробормотал возница. – Судя по улзеням, ничего хорошего.
Все собрались у головной телунды. Никто ничего не понимал.
Там, впереди, не высвистывалось ничего необычного.
– Нет там ни жмора… – сказал старший беглец. – Стойте, всем тихо! Слушайте! – он свистнул, что есть силы.
– Ну, действительно, пусто там, ничего нет.
– В том то и дело, что пусто. Дальнего эха нет. Всегда что-то отражается от кустов, от дна. А там вообще ничего нет… Пустота. Почему, по-вашему, скотина встревожилась? Она отродясь такого не встречала.
Караван осторожно двинулся вперед. Вскоре кобулаки заупрямились и встали.
– Подождите здесь, – сказал старший из первопроходцев.
Я вспомнил нечто подобное – такое же ощущение. Когда мы с друзьями в молодости шлялись по вулкану, эхо так же пропадало перед обрывом. Там был огромный обрыв – край провала. Я уверен, что здесь тоже обрыв.
Старший с двумя товарищами двинулся вперед. Следом, боязливо прижимаясь ко дну, потянулись два молодых улзеня. Конечно, это был обрыв – страшный и влекущий. Страшный – потому что не откликался эхом. Влекущий – потому что будил воображение.
Старший заплыл за край и позвал остальных. Улзени, преодолевая страх, последовали за хозяевами. Все пятеро неподвижно зависли над бездной.
– Как будто край мира, – сказал один.
– Ты веришь в эти старинные сказки? – спросил другой.
– В сказки мы не верим, но тут нечто серьезное, – сказал Старший и изо всех сил свистнул.
Эхо нарисовало почти отвесный обрыв с ребрами и зубцами. Но через три стука улзени встрепенулись, будто услышали что-то еще.
– Все-таки, там внизу что-то есть… должно быть, – заключил старший. – Так не высвистать, нужен гонг. Тяжелый он, жмор его, но делать нечего. Гонг сняли со второй телунды и потащили вшестером, держа за растяжки. Седьмой нес молот с длинной ручкой.
– Растягивай лицом вниз, чуть в сторону от стены, – скомандовал Старший.
– Лупи!
Седьмой с размаха ударил молотом в гонг, и тут же заглушил его, обхватив руками.
– Тихо… тихо… – через три стука зазвучали еле слышные раскаты.
– Есть! Стена переходит в склон, он идет отрогами, между ними долины. Конца склона, так, чтобы он переходил в плоское дно, я не слышал.
– Я тоже не слышал конца склона, но мне показалось, что он становится положе.
– А мне кажется, что склон покрыт растительностью, ведь эхо было мягким. Почувствовали?