Страница 14 из 31
— Ну, как, через неделю основной карантин завершится — крестьян по домам, ертаульным в Польшу приказ идти, а мы с Вами ещё месяц после завершения болезни тут посидим, себя проверим, да и за местными присмотрим. А что потом будет — кто его знает, приказ будем ждать.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Брат Памфилий, ты почто совсем о себе не думаешь? Ведь сколько уже не спишь, да и не ешь почти ничего! Исхудал совсем! — Агапий остановил товарища, с которым не общался уже много дней.
— А, брат Агапий! Прости! Аннушке совсем нехорошо! Рядом надо быть!
— Как же так, брат! Сколько людей вокруг, разве можно всем-то помочь?
— Что ты, Агапий! — Памфилий ласково улыбнулся, — Каждый человек для Господа ценен! Пока ноги меня по земле носят, я должен помогать каждому!
— Что же теперь, обязательно каждому помогать?
— Каждому! Разве ты просто свои грехи отмаливаешь? Или думаешь, что грех Богом на благодеяние обменивается? Вижу, не думаешь! Сам всем помогаешь!
— Но ты же от неё не отходишь вообще!
— Видишь, Агапий, тут же душа невинная! Дитя совсем, только на ножки встала. Ей такие испытания! За что так? Матери у неё уже нет, чума её ест… За грехи наши! Не свои! Может, за мои грехи, может, за твои… Дитя оно же, как Божий дар. Вот у меня сынок был… Да и ты мне рассказал про знак Божий, что тебе в Москве явился. В общем, я для себя решил, брат Агапий, что ежели дитя выживет, то, значит, простил меня Бог за грехи мои, понимаешь?
— Понимаю… Только вот шансов-то у неё нет совсем!
— Всё в руках Божьих!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Господин прапорщик! Выжила девочка-то!
— Выжила? — Лущилин оторопело перекрестился. — Господи, твоя воля! Чудо!
— Да, оно самое! — доктор устало стер пот с лица, — Вы́ходил её отец Памфилий! Не отходил ни днём ни ночью и вы́ходил! Всего девятнадцать человек умерло! Справились мы!
— Ох, Константин Григорьевич, не устали ли Вы людей хоронить, а?
— Что Вы, Елизар Демидыч, работа моя такая, врачебная, людей хоронить! — усмехнулся врач, — Такое дело, коли человек больной, так вылечить его не всегда выходит. Вот Вы тоже же, солдат, Вам людей в могилу опускать тоже работой вменяется.
— Да, только вот устал я хоронить женщин да детей. На войне-то такое нечасто бывает. Выпьете со мной, доктор? Всё же закончилось — можно немного.
— Давайте! Вот давно спросить хотел, где Вас так всего изранили?
— А, это… Это я когда в Кабарде с чумой боролся. В одном сельце местные против нас возбудились, а я туда всего с двумя солдатами, да лекарем пришёл — спешили очень, да и удачно всё шло, а тут… Чудом выжил! Один местный дворянин меня спас, вывез оттуда, да вон отцу Памфилию передал, тот меня и вы́ходил.
— И что потом?
— Ну, отблагодарили его.
— А с деревней-то что? Наказали?
— Да нет, я туда потом наведался — не было её больше. Видно, моровая язва там похозяйничала. То ли все умерли, то ли разбежались. Да и неинтересно — чуму-то мы там победили. Но вот так без поддержки и подготовки я больше в селения не вхожу!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Богдан шёл по мостовой, ведя коня в поводу. Он смотрел на улицы города, который пытался считать родным и на которые именно он навёл смерть. Гешов шёл медленно, страшась увидеть свой дом, а точнее сказать — его руины, о которых говорил ему портовый рассыльный.
Вот здесь был дом Ивайло и Райны, здесь Акопа-ювелира, здесь Степана-лесоторговца, здесь Григория, который держал кирпичный заводик… Знакомые места изменились, напитались кошмаром произошедшего и уже не вызывали тёплых чувств. Где-то пятая часть домов в городе сильно пострадала, и уже были видны бригады рабочих, разбиравших развалины.
Наконец судовладелец подошёл к своему дому. Его красавец особняк, что он построил для молодой жены, и на который заглядывались все жители города, был сожжён полностью. Чёрные закопчённые стены и провалы окон. Он стоял перед тем местом, что раньше было крыльцом, и молился. Слишком сильный, чтобы плакать, он просто молился. Просил Бога, чтобы его жена и ребёнок были живы, чтобы это всё оказалось лишь ужасным сном.
Потом он подошёл к сохранившемуся дому по соседству и постучал в дверь. На его стук открылось окно наверху, и недовольный голос спросил:
— Кого там нелёгкая принесла? Не ведаешь что ли — карантин в городе?! Никого не принимаем!
— Василий, ты не узнаешь меня? — прокричал, задрав голову судовладелец.
— Гешов? Ты живой? Я думал, что погиб!
— Я был в плавании, потом карантин. Василий, ты не знаешь, где моя семья, что с Ефросиньей?
— Ефросинья? Так все умерли! Весь дом вымер! А потом сгорел! — Богдан видел своего собеседника, почувствовал паузу в его речи перед последней фразой и разглядел, как забегали его глаза.
— Вы сожгли мой дом? — прямо спросил он соседа.
— Что ты?! Как мы могли! Он сгорел сам! Но там все умерли, все! Оттуда долго не раздавалось ни звука! Сам понимаешь, чума!
— Ты, Василий? Как же так, ты был гостем на моей свадьбе?
— Что ты знаешь? Ты не видел чумы! Не понимаешь ужаса смерти, которая может взять любого и даже тебя! Уйди! — и окно захлопнулось.
Горечь подтупила к горлу Богдана. Он упал на колени, просто захлёбываясь желчью, его рвало на покрытые копотью камни улицы.
Гешов бродил по городу до ночи. За конём он нисколько не следил, и чудо, что тот увязался за хозяином. Наконец, уже в полной темноте, которую разгоняли редкие фонари, он постучался в дверь епископа Автонома. Иерарх жил в небольшом доме, не демонстрируя своё положение. Богдана здесь хорошо знали, тот всегда жертвовал средства на церковные нужды и не раз бывал у иерарха.
Дверь открылась, служитель посмотрел на него и молча отвёл к епископу, будто его давно ждали. Автоном кивнул ему на стул около своего стола в кабинете, закончил что-то писать, перекрестился на иконы и устало спросил:
— Давно вернулся?
— Сегодня из карантина вышел, Владыка.
— Что пришёл?
— Покаяться хочу!
— В чём? — искренне удивился Автоном.
— Это я чуму в город привёл, Владыка! — Богдан хотел выкрикнуть это, но вышел только сдавленный всхлип.
— Что? — Автоном посуровел и напрягся, — Как ты?