Тающее отражение

Но что это? Из лилового облака неона выплыла все та же незнакомка, добавив женственной гармонии в наши грубоватые мужские изгибы. Но как она двигалась, как переливалось серебром обтягивающее платье! Голубая комодская куфия, черная мамба, кустарниковая оранжевая дикея, изумрудная анаконда — и большеглазая пугливая газель, ягуар в длинном прыжке, черная ленивая пантера, палевая грустная пума — это всё она! Как это случается на танцах, музыкальный ритм, чудесным образом и весьма кстати, сменил грохочущий гнев на мелодичную милость — Никита оказался в объятиях тощенькой американки в рваных шортах и драном топике, я же — обнимал узкую талию прекрасной незнакомки, сверкающей серебряными бликами вечернего платья, держа меня на дистанции (выстрела?..).

— Кажется, мы уже не раз и не два встречались, — произнес я, по-прежнему задыхаясь, то ли от быстрого танца, то ли от близости такой женщины. — Не пора ли нам познакомиться?

— Сирена, — выдохнула она мне в ухо, левое, кажется.

— Весьма соответствует. А меня…

— Знаю — Платон.

— Так это вы?.. — изумился я, лихорадочно перелопачивая завалы памяти. — …Та девушка в конторе Моей деревни с бланками нарядов, на сцене корпоратива, в ресторане за столом сотрудников за солянкой, наконец, в городском кафе с атомным кофе и на диком пляже непрошеным гостем?

— Посмотрите на меня, пожалуйста, — протянула она напевно, еще больше отдаляясь от меня. — Что вы увидели?

— Ну, во-первых, «Blue spanish eyes» из песни Хампердинка — первое, что бросается в глаза… Что еще? Иссиня-черные волосы (что, впрочем, можно покрасить в любой цвет), смуглая качественная кожа здорового человека, длинная лебединая шея, стройное гибкое тело… Кстати, где вы научились так здорово двигаться?

— Это совсем просто: художественная гимнастика, плавание, бальные танцы, фитнес, лаун-теннис.

— Карьера еще… А жить когда?

— В процессе, — пожала она плечами, открытыми, красивыми, беззащитно-трогательными.

— Итак, что же, вот это всё, — она обвела пальцем свой блистательный образ, — ничего вам не говорит? Что, никаких ассоциаций?

— Да ассоциаций-то как раз навалом, — произнес я, уводя даму с танцпола на террасу.

— Значит, все нормально, — почему-то сказала она, доставая из сумочки телефон.

— Вам говорили, что ваша внешность оказывает такой эффект, — я почесал пальцем лоб, — ну, примерно, как наезд тяжелого грузовика. Присаживайтесь за наш стол, тут еды — на роту голодных новобранцев. Вот чистая тарелка, приборы, ешьте на здоровье, приятного аппетита.

— Очень кстати, я голодна, как…

— …Пантера, — ляпнул я первое, что пришло в голову, из числа тех самых ассоциаций.

— Ну да, примерно, — сказала она, набирая номер и слизывая из раковины устрицу. — Простите, один короткий звонок. — И в телефон: — Сестричка, привет, это я. У меня все нормально. Объект в порочащих связях не замечен. Можешь спать спокойно. Пока!

— Я бы не спешил с такого рода заявлениями, — пробубнил я, разглядывая появившихся на террасе Никиту с подружкой в драном вечернем наряде. — Все мы ходим по краю пропасти. Как правило.

— Ну ладно, поели, попили, потанцевали — пора домой, в люлю. — Сказал я, подзывая официанта. — Обернувшись к Сирене: — Вас подвезти?

— Спасибо, я тут с кавалером. Да вот он, — махнула она рукой в сторону красавчика в белом костюме.

И тут я узнал своего соседа из-под стеклянной крыши. Только что это — вместо «тихого скромного старичка» я увидел элегантного господина с голливудской улыбкой на сияющем лице без единой морщинки, похлопывающего по плечу приезжую оскароносную знаменитость из области элитного кинематографа. Ну, Лёха Черногорский, ты даешь!

— Ладно, коли так, — взмахнул я рукой на прощанье. — Никита, прощайся с дамой, тебе еще меня транспортировать.

Мы сели в наш бронированный джип и сквозь огни в черной ночи, под насмешливое мигание ярких звезд — запетляли по дорожному серпантину домой.

— Вот так, за номером сто ставим птичку — расчет закончен, — пробурчал я.

от покаяния и благочестивой жизни они

изменились и стали очень благообразными

прп. Силуан Афонский

Наверное, говорить о том, что мы привыкаем к чудесам, не совсем правильно. Каждое чудо Божие — уникально и восхитительно уже потому, что в миг его проявления чувствуешь своё недостоинство, собственное ничтожество перед всемогуществом Подателя. «Привычка к чудесам» выражается в том, что удивление не поглощает чувства, а рождает благодарность.

Как это часто бывает, я был предупрежден. С некоторых пор перед сном читаю или слушаю в аудиоверсии книгу «Старец Силуан Афонский» — это успокаивает и одновременно укрепляет. В тот вечер прочел вот что:

«Знал я одного мальчика. Вид его был ангельский; смиренный, совестливый, кроткий; личико белое с румянцем; глазки светлые, голубые, и добрые и спокойные. Но когда он подрос, то стал жить нечисто и потерял благодать Божию; и когда ему было лет тридцать, то стал он похож и на человека, и на беса, и на зверя, и на разбойника, и весь вид его был скаредный и страшный.

Знал я также одну девицу очень большой красоты, с лицом светлым и приятным, так что многие завидовали ее красоте. Но грехами потеряла она благодать, и стало скверно смотреть на нее.

Но видел я и другое. Видел я людей, которые пришли в монахи с лицами, искаженными от грехов и страстей, но от покаяния и благочестивой жизни они изменились и стали очень благообразными. Еще дал мне Господь увидеть на Старом Русике во время исповеди иеромонаха-духовника во образе Христа. Он стоял в исповедальне невыразимо сияющий, и хотя он был весь белый от седины, лицо его было прекрасным и юным, как у мальчика.

Подобным образом видел я одного епископа во время Литургии. Видел я также отца Иоанна Кронштадтского, который от природы был обыкновенный по виду человек, но от благодати Божией лицо его было благолепно, как у ангела, и хотелось на него смотреть. Так грех искажает человека, а благодать красит его».

Прочел и сразу мысленно улетел к испанской Инессе, моей русской Ирине. А следующим утром, после бритья, кофе, рынка и купания, вернулся домой и приступил к приготовлению праздничного обеда — и с этим справился на удивление вдохновенно и ловко. Стол в гостиной накрыл скатертью ручной работы, купленной у старой гречанки, видимо именно к такому случаю. Расставил блюда: курицу фаршированную грушами, салат Цезарь, запеченные на гриле перцы, помидоры, баклажаны; блюдо с зеленью, оплетенную бутыль домашнего золотистого вина.

Переоделся во всё чистое, белое — и вышел во двор открывать калитку. И да! — как говорится, предчувствие меня не обмануло — из-за угла с кипарисом вышла она и легкой походкой, едва касаясь босыми ступнями камней, подошла ко мне. Мы замерли, мы не узнавали друг друга, мы смотрели и дивились — вот оно чудо из чудес, о котором предупреждал блаженный Силуан — да, да, мы стали другими.

В те мгновения перед нами пронеслись дни нашей дружбы. Как на утёс накатывали на нас бурные волны обид, измен, гордости житейской, злобной агрессии — обрушились, обмыли и откатились в прошлое. То, что испытывал я, то, что отразилось на её лице, было столь чисто и прозрачно, высоко и блаженно — как в детстве, как на земле не бывает, а лишь в сказке или в самых потаенных мечтах. И пусть это будет лишь несколько мгновений, но пусть будет!

Инесса, моя Ирина — стала настолько красивой, словно всё самое лучшее, что отразилось в лицах Испании, в ликах Святой Руси — впитало ее существо и осияло это юное лицо с огромными синими глазами, стройную фигурку, нежную улыбку на девичьих губах — и стала она родной и близкой.