Олдорандо

   -- Личность обладает значимостью в своих собственных глазах. А народ важен в глазах Акха.

   Немного раньше это выражение поставило бы Юли в тупик. Но он постепенно постигал софистическую манеру святых отцов рассуждать, объясняя саму сущность мира точными и лаконичными формулировками.

   -- Но народ состоит из личностей, -- решился возразить он наставнику.

   В глазах отца Сифанса вдруг вспыхнул острый огонек интереса.

   -- Народ -- это больше, чем грубая сумма личностей. Он включает в себя надежды, планы, историю, законы -- и, прежде всего несет преемственность. Он вбирает в себя прошлое и творит будущее. Его традиции несут не личностное, но общее. Поэтому Акха не хочет иметь дела с капризами отдельных личностей. От индивидуума ему требуется только покорность в приношениях. Поэтому каждый индивидуум должен быть приведен к полной покорности богу, а если это невозможно -- погашен.

   Юли спешно отошел в сторону, вовремя вспомнив, что "погашен" на жаргоне священников означало "ликвидирован" -- другое заумное слово, которое для послушника чаще всего было удавкой, умело наброшенной ему на горло в темном закуте.

   Такого рода порядки не нравились Юли, но святой отец не забыл его и на следующих занятиях довольно искусно заставил его согласиться с подобными постулатами служения Акха. Ибо священник в Панновале был воплощением как духовной, так и светской власти. Служа богу, он должен обладать слепой верой, а в миру ему необходим трезвый разум. Общество Панновала уже бесчисленные столетия боролось за своё существование. В своём нелегком существовании под землей ему были необходимы все виды защиты, и оно равно нуждалось как в фанатичной вере для народа, так и в логическом, рационалистическом мышлении для его владык. Ведь священные тексты гласили, что даже Акха Непобедимый может потерпеть в будущем поражение в своем единоборстве с Вутрой и тогда весь мир будет объят неугасимым небесным пламенем. Поэтому, чтобы избежать пожара самовольства, индивидуальность человека должна быть погашена.

   Юли бродил по подземным залам, галереям, а новые мысли роем теснились в его голове. Они полностью опрокидывали его прежнее понимание мира -- и в этом как раз и заключалась их прелесть, ведь каждое новое проникновение в суть вещей подчеркивало, как далеко ушел он от прежнего невежества. Поэтому скудная жизнь в монастыре Святилища дарила ему наслаждение, какого он никогда не испытывал в жизни. И среди всех своих лишений он вдруг обрел ещё одно существенное наслаждение, которое успокаивало его взбудораженную душу. Опытные священники находили себе дорогу в этом темном лабиринте ощупью, как бы читая стены. Им была открыта тайнопись, нанесенная на эти стены, которую они читали во мраке. Как это делалось, являлось одной из величайших тайн Панновала, открытой лишь возведенным в сан священникам. Сам Юли был только в самом начале пути, что вел к посвящению в эти пленительные тайны.

   Но в подземных лабиринтах можно было ориентироваться и по услаждающей слух музыке. Сначала Юли по наивности думал, что слышит голос духов над головой. Ему и в голову не приходило, что это была лишь мелодия, издаваемая однострунной врахой. И не удивительно -- ведь он никогда не видел враху. А если это не духи, то вероятно, мелодичное завывание ветра в расщелинах скалы над головой?..

   Однако, памятуя о жестоком запрете на развлечения, своё наслаждение музыкой он хранил в такой тайне, что ни у кого не спрашивал о слышимых им звуках, даже у своих товарищей-послушников, опасаясь (не совсем безосновательно) доноса. Но однажды, когда послал срок, послушникам, пусть и под бдительным присмотром отца Сифанса, позволили присутствовать на церковной службе. Хор занимал важное место в сложной церемонии богослужения, и особенно Юли поразила монодия, когда одинокий голос взвивался в пустоту тьмы, витал в ней и вел за собою в кромешном мраке. Она напоминала ему звуки, которые он слышал во время своих сокровенных прогулок, но что больше всего полюбилось Юли, так это звуки музыкальных инструментов Панновала.

   Ничего подобного этим божественным звукам он не слышал на Перевале. Единственная музыка, которую знали его дикие племена -- это рокот барабанов, постукивание друг о друга полых костей и ритмичное хлопанье в ладоши, сопровождавшие монотонное и чаще всего пьяное пение. Иная музыка звучала в горных пещерах. Именно под влиянием этой волшебной музыки Юли убедился в реальности своей пробуждающейся духовной жизни. Она затронула какие-то глубинные струны в душе юного послушника и звала его к высотам знания, которые так неожиданно стали реальностью. Одна мелодия в особенности захватила его, производя на него неотразимое впечатление. Она называлась "Олдорандо", в память о мифической древней стране могущественных как боги людей. Это была партия одного инструмента, который звучал дольше всех других, затем резко обрывался на одной высокой ноте и затихал, демонстрируя порыв смертной души к богу. Хотя Юли и не знал, какой это был инструмент, он всякий раз с замиранием ждал этой минуты.

   Музыка почти заменила Юли свет. Но когда он, наконец, решился рассказать об этом своим товарищам-послушникам, то обнаружил, что они совсем не разделяли его восторженность. Для них музыка была всего лишь звуками, которые издают инструменты. Однако он совершенно неожиданно понял, что в жизни других послушников Акха занимал куда больше места, чем даже в его собственной горячей душе неофита. Последнее, впрочем, было легко объяснимо. С самого рождения Акха был для них опорной частью мироздания, совершенно независимо от того, любили ли они его... или ненавидели. К его удивлению, нашлись и такие. Они не особенно скрывали свою ненависть к богу, и, что самое странное, отцы-настоятели не обращали на это совершенно никакого внимания, вызывая этим глухое возмущение Юли.

   Так Юли понял, что отличается от других послушников и переживал из-за этого. В часы, отведенные для сна, он старался разобраться во всех этих загадках, в своих чувствах. Он ощущал вину даже за то, что не был таким наивным, как другие послушники. Да, он полюбил божественную музыку Акха. Она была для него новым языком для общения с миром. Но ведь музыка -- это всего лишь творение искусных рук и ума человека, а не... самого бога!

   Едва он с большим трудом отмел это сомнение, немедля явилось другое. Ладно, допустим, музыка внушена божественным провидением. Но как насчет самой религии, её языка, обрядов и догматов? Разве всё это -- не всего лишь творение людей, пусть даже очень умных людей, подобных отцу Сифансу?..

   К счастью, в эту роковую минуту ему неожиданно пришло на память изречение, которое очень любил повторять сей святой отец при малейших признаках сомнения: "Вера не есть спокойствие души, она томление духа, вечное томление. Только смерть является успокоением". Юли повторял эти спасительные слова снова и снова. Что же, по крайней мере, эта часть вероучения была правдой -- на своём опыте он убедился, что так оно и есть.