Страница 50 из 92
Я резко вдыхаю от удивления. Столь варварское наказание за такое незначительное нарушение поднимает во мне новую волну ненависти.
— Она собиралась замуж за генерала и всё такое, — добавляет другая служанка.
— Замолчите, — ворчит Хасинта. — Оставьте Давиду в покое.
— Бедный Гектор, — вздыхает Клаудия, скорее устало, чем сочувственно. — Потерял руку в Риомаре. Тоже так и не женился.
Я хочу высказать вслух всё, что накипело, но как я могу? Я ведь всего лишь марионетка Правосудия. Я пролила кровь на каменном полу в тронном зале. Что бы я ни сказала, особенно здесь, внизу, распространится по всему дворцу со скоростью света.
Другая служанка улыбается мне с любопытством. Одна из них собирается с силами и решается задать вопрос:
— Как так получилось, что ты не в башне с остальными молчунами?
— Молчунами? — переспрашиваю я.
— Рука из этих ваших, — объясняет Клаудия.
Так она спрашивает, почему я не стала официально частью Руки Мориа. Одним из миньонов Мендеса.
— Полагаю, я сначала должна доказать свою верность, — медленно отвечаю. Но я не хочу говорить о себе. В этих женщинах нет злобы, как у тех придворных леди с утра. Но как бы добры они ни были, я не могу попасться в ловушку. Я здесь за информацией и намереваюсь получить её. — Судья Мендес сказал, что на Фестиваль Солнца пачками съедутся иностранцы и аристократы.
Я стараюсь звучать также беспечно, как Дез, когда он хотел расположить к себе. У него это получалось естественнее. «Уверен, ты родилась такой убийственно серьёзной».
— А нам представится уникальная возможность менять их простыни, залитые мочой, — бормочет одна из девушек. — Они так много пьют, что не могут сдержаться.
Они хихикают, и ещё одна добавляет:
— Повезёт, если это всё, что ты там найдёшь.
— А вы замечали, что простыни принца Кастиана никогда не воняют? — спрашивает Хасинта, её карие глаза блестят.
— Мечтай! — ухмыляется Клаудия. — Все мужики воняют. Даже принц вспотеет, если передёрнет разок-другой.
Я давлюсь супом, моё лицо горит и, наверное, краснее помидоров, потому что девчонки смеются надо мной. Я не хочу так представлять себе кровожадного принца. Но кое-что в словах Хасинты меня цепляет.
— Ты же не можешь знать, какие именно простыни его, — бросаю я легкомысленно.
Глаза Хасинты расширяются, и она открывает рот. «Гордыню легко использовать», — говорил Дез. При мысли о нём, я собираю чувства в кулак и чуть ли не давлюсь слюной, пока жду ответ служанки.
— Я меняю его постель, — хвастается она, как будто в этом есть повод для гордости. Хотя она, похоже, гордится. — Но кто знает, когда он вернётся.
— Так, бездельницы! — командный голос слышит весь двор. Экономка во всей своей свирепости. — А ну живо вернулись к работе, или ваши кошельки станут пятью либби легче.
— Пойдёмте, девочки, — поднимается Клаудия. — Кто-то должен делать грязную работу.
Я следую за Хасинтой. У этой девушки есть доступ к постели принца Кастиана. Она мой путь в его покои.
— Не ты, — останавливает меня Фредерика, хлопая по плечу. — Лео сошёл с ума в поисках тебя.
Это знак, что мне пора уходить. Снимаю фартук и иду в сторону Хасинты, якобы чтобы повесить его. Что я творю? Я не могу на глазах у всех забрать её воспоминания. Но мне нужно больше времени с ней.
Рыжие волосы Клаудии внезапно загораживают мне обзор.
— А ты не так уж плоха, Рената. Приходи через четыре ночи, после заката.
Я наклоняюсь ближе. «Не так уж плоха» звучит как комплимент.
— А что будет после заката?
Она морщится.
— У лордов своё веселье, у нас — своё.
Глава 17
После трёх дней прогулок по дворцу, я узнала несколько секретов. Королевские слуги плюют в еду своих господ. Две придворные дамы, которые ждут не дождутся возвращения Кастиана, затащили в постель стражника. Одно и того же. Его переназначили из дворца прошлым вечером. Швее привозят паучий шёлк из Лузо, что вообще-то незаконно, но, говорят, ей разрешила сама королева. От стражника, приставленного к моей двери на ночь «для моей же защиты», несёт агуадульсе, и он проводит большую часть времени, бормоча ругательства на ходу. Конечно, ему ведь досталась самая ужасная обязанность во дворце.
Три дня и ни следа оружия. Никаких тайных помещений, если не считать хранилище альманов. Никаких шпионов.
Если Сорока и был когда-то во дворце, то, я думаю, уже покинул двор.
***
На четвёртое утро всё по-прежнему. Лео будит меня, чтобы покормить и одеть. Ведёт к судье Мендесу, который с каждым днём всё хуже сдерживает разочарование оттого, что у меня нет новостей. Я заверяю его, что рано или поздно все шпионы делают ошибки, — я ведь не хочу потерять возможность свободно разгуливать по дворцу. Но когда в очередной раз я выхожу из его кабинета со стеллитой в кармане, понимаю, что надежда во мне тоже начала угасать. Во дворце слишком много пустых мест, где можно было бы затеряться. Алессандро ходит за мной по пятам, когда рядом нет Лео. Я специально замедляю шаг и поворачиваю в его направлении. Хотела бы я рассказать Марго, что нашла человека, у которого скрываться получается даже хуже, чем у меня. Но потом вспоминаю, что она никогда мне не верила, и единственное, что имеет значение, — это закончить то, что Дез не смог.
Скучать по Дезу всё равно что жить с фантомной конечностью. Иногда я тянусь к нему, чтобы вспомнить. Так выглядит надежда?
Этим утром все в замке взбудоражены подготовкой к приближающемуся фестивалю. Лестницы устанавливаются, чтобы начать долгий процесс украшения цветочными арками каждого входа, через который могут пройти гости через восемь дней. Я прохожу в тронный зал, как делаю каждое утро, с тех пор как принесла присягу королю Фернандо. Пятно на мраморном полу, куда я пролила кровь, как и многие до меня, выглядит как центр мишени. Для всех остальных в зале — для леди в парчовых платьях и полированных туфлях, украшенных жемчугом, и для дворян, пресмыкающиеся перед королём, — это просто очередной день.
Кажется, я единственная, кто замечает, как вентари из Руки Мориа раскачивается на месте. Его оливковая кожа мертвенно-бледная с болезненно зеленоватыми пятнами. Его волосы влажные от пота.
— Лео, — зову я, громче и отчаяннее, чем мне хотелось бы.
Его улыбающиеся глаза прослеживают мой взгляд на вентари. Он втягивает воздух. Прежде чем кто-либо из нас успевает позвать на помощь, Константино падает лицом на пол и не поднимается. Я понимаю, что он мёртв, по тому, как кровь из его носа и рта образует лужу, которая могла бы его всего поглотить. Никто не может потерять столько крови и выжить. Визг, вопли наполняют комнату, кто-то уже выкрикивает домыслы о чуме.
Судья Мендес зовёт врача, и слуги спешат увести переполошившихся придворных, а я застываю на месте. Хотела бы я знать, из какого он рода, или из какой провинции его забрали, или что с ним стало, что его жизнь так рано оборвалась здесь. Я так опустошена, что не могу пошевелиться, даже когда Лео трясёт меня. Когда я вновь смотрю на тело, то вижу Эстебана. Марго. Себя.
— Миледи, Вам не стоит этого видеть, — говорит Лео. Но я вижу. Он уводит меня прочь в сады, открытые только для персонала. Просит служанку принести кофе покрепче и даёт мне немного посидеть в тишине.
Звонят соборные колокола, указывая время. Как он умер? Другой мориа стоял там, глядя прямо перед собой, когда его друг упал замертво. Были ли они друзьями? Меня сжигает изнутри то, как мало я о них знала, и тем не менее, часть меня понимает, что покинуть дворец будет проще, если не привязываться.
— С робари, что была до меня, случилось то же самое? — спрашиваю Лео, когда нам приносят кофе.
Он беспорядочно размахивает руками, запускает пальцы в волосы так часто, словно он только что проснулся. Есть что-то искреннее в том, как он перестал вести себя по дворцовым правилам.
— Да. Предыдущая робари жаловалась на боль в глазе. А потом в одно утро её уже просто не было в тронном зале.