Страница 9 из 13
Родители стали трамбовать Димку, чтобы он попросил прощения у декана…
– Представляешь, как в детском саду. Пойди попроси прощения у воспитательницы за то, что разбил окно… А когда я отказался, отец через своих знакомых таки сам вышел на декана. Пошёл к нему на приём. Стал говорить – прикинь, я об этом ни сном ни духом не знал, – будто я раскаялся и теперь ни за что не позволю себе ничего подобного… – Тут Димка несколько замялся и сообщил Людмиле: – Может, потом как-нибудь я расскажу, что мы с парнями ухохмили… Так вот декан говорит: «Что-то мне не верится, будто такой возмутитель спокойствия, как Князев, вдруг возьмёт и угомонится. Вот пусть придет и сам мне об этом скажет!» Отец прискакал домой и давай от меня требовать: иди да иди, покайся, и тебя возьмут обратно! Я говорю: а как же мои друзья Санька и Мишка? А у них, заявляет мне папочка, свои родители есть, пусть они о своих детях и заботятся. Получается, я должен был их кинуть, потому что у меня папахен – человек богатый, а они, значит, пусть страдают за всё без меня… Как ты думаешь, что я сделал?
– Отказался? – напрашивался логичный вывод.
– Отказался, не то слово, я пошел в военкомат и выразил желание служить в армии. Ну, меня без промедления и упекли сюда. Хотя…
Он задумался.
– Подозреваю, что в последний момент отец всё же вмешался, и меня оставили служить в родном городе, а не отправили куда-нибудь в горячую точку. Это и есть, во-вторых.
– А у нас такие еще есть? – удивилась она.
– Наверняка есть! – уверенно произнес Димка. – Иначе, почему родителям пацанов, которые служат в армии, до сих пор приходят похоронки?
– А ты на увольнение домой ходишь? – спросила Людмила.
– Не хожу, – признался он, отводя взгляд.
– Что же, ты слоняешься по своему родному городу и ни разу не пришел домой? – не поверила она.
– Ни разу. Если хочешь знать, сегодня моя первая увольнительная за последние полгода. Так что я вовсе не слонялся, как ты говоришь. При том, что я уже старослужащий, и мог бы иметь совсем другие условия службы, если бы хвост не поднимал. Не люблю, когда меня гнобят. Что же это, делать вид, будто я всем доволен? И закрывать глаза на несправедливость.
– Когда я такими словами изъясняюсь, моя бабушка ехидничает, что я идеалистка. Значит, мы с тобой два идеалиста. Видишь, ты ухитрился даже «дедом» ходить в отверженных. А мне рассказывали ребята, которые служили в армии – тут имелся в виду некий человек по кличке Рыжий, – что старослужащие даже на зарядку ходят в домашних тапочках!
– Знаешь, Милочка, меня это противостояние даже развлекало. До сих пор я делал всё для того, чтобы меня в увольнения не отпускали. Такой вот мазохист.
Он отодвинул стул, подавая Людмиле руку – она допила свой коктейль, – и распахнул перед ней двери кафе, после чего молодые люди вышли в теплый, понемногу остывающий вечер и медленно пошли по улице, продолжая разговаривать.
– Послушай, но если ты не ходишь в увольнительные, то как же на это смотрят твои родители?
Он замялся.
– Мама, конечно, переживает. Приходила на днях. Говорит: «Сыночек, как ты похудел!» – Он кого-то передразнил женским голосом.
– Но мама-то в чём виновата?
– Понятно, ни в чём. Это я просто вредничаю. Таким вот образом злюсь на весь свет, а родителям достаётся.
– Вот и я тоже.
– Значит, мы с тобой споемся? – глаза его смеялись.
– Споемся! – Она улыбнулась. – Знаешь, у меня никогда ещё такого не было… Я считала, что между мужчиной и женщиной не может быть единодушия.
– Потому что ты пока еще не женщина, а просто маленькая девчонка.
– Мне, между прочим, уже исполнилось восемнадцать.
– Да, ты просто старуха!
Они расхохотались.
– Как ты считаешь, военная форма мне идет?
– По-моему, не очень.
Он взял её за руку и спросил без перехода:
– А когда ты мне отдашься?
Людмила остолбенела. Его слова показались девушке такими оскорбительными, что она выдернула руку из его руки и зашагала в обратном направлении.
«В последнее время я только и делаю, что от кого-нибудь убегаю!» – тяжело вздохнула она и тут же споткнулась, потому что Дмитрий с разбегу схватил её за плечи и, чуть запыхавшись, произнёс:
– Ну ты и горячая! Прямо кипяток. Прости меня, а? Я ведь нарочно сказал гадость, чтобы взглянуть на твою реакцию. Думал, драться будешь или посмеешься вместе со мной, а ты повернулась и пошла… Вообще-то я сказал бы, что больше не буду, но это неправда. На самом деле я люблю прикалываться.
– Прикалывайся над кем-нибудь другим. Есть девчонки, которые любят безбашенных парней.
– А ты, значит, не любишь?
– А я нет. С такими приколистами, может, и весело, но ненадёжно!
– А ты хочешь найти надежность?
Он притворился изумлённым, а сам опять наблюдал за ней, вроде на неё и не глядя.
– А ты не хочешь?
Она подхватила это его «а», с которого он теперь начинал каждое предложение.
– Милочка, – протянул он, – давай не будем фигнёй заниматься. Это как на канате балансировать. Чуть в сторону больше положенного возьмёшь, сразу и свалишься. Мы с тобой толком и не познакомились. Пойдём ещё в какую-нибудь кафешку? У меня осталось триста рублей.
Людмила посмотрела на него: неужели не шутит? Куда можно пойти с тремястами рублями?
– В «Пиццу-хат», – ответил он на её вопрос. – Мы возьмём полпорции пиццы, сок, и ещё на какой-нибудь салатик останется. Ты не думай, я не всегда такой бедный. Я даже могу быть очень богатым. Тут один хмырь предлагает купить у меня картину. Он считает, что я пишу в его манере. Хотя на самом деле эта моя манера, может, схожая с манерой Игоря Трофимова, которого я очень люблю. И пояснил для нее: – Игорь Трофимов – московский художник. Талантище! Точнее сказать, даже российский художник, потому что его знают все, от Москвы до самых до окраин.
– А зачем хмырю картина в его манере?
– Чтобы выдать её за свою. И продать раз в десять дороже.
– А почему ты не продашь её раз в десять дороже?
– Глупая девчонка, – сказал он с неожиданной нежностью. – Дмитрий Князев – это кто? Пока никто. А Велемир Ковригин – модный художник. По-моему, самый обычный подражатель! Но держит нос по ветру. Даже картины подписывает похоже на подпись Трофимова, но при этом так, чтобы никто не придрался…
– Судя по твоему снисходительному тону, ты и сам собираешься стать модным художником?
– По крайней мере, выйдя за меня замуж, ты не прогадаешь. У тебя будет всё, о чём только может мечтать женщина.
Странно, что эти его речи вовсе не показались Людмиле хвастливыми. При том, что она увидела его впервые с лопатой в руке, копающим самую обычную траншею.
Что-то было в Димке такое, чего не было в её бывших парнях. Ни в Переверзеве, ни даже в Рыжем, который до сего времени стоял далеко в стороне от ребят, с которыми она встречалась в своем училище или знакомилась на дискотеке.
Он был другой. Когда Люда общалась с Димкой, ей отчего-то вспоминалось детство, самые светлые его картины. Например, как она ездила в пионерский лагерь на берегу Черного моря. Или ловила с отцом рыбу на тихой речке в деревне Коркино, где жила мама её отца… Отчима!
Папина мама, как и родители, тоже никогда не рассказывала Людмиле, что та не её родная внучка.
Правда, бабушка была строга, называла её Людмилой, но до сих пор помнились ее руки, когда она заплетала внучке косу или укрывала одеялом в прохладные ночи начала лета…
Людмила думала о Димке как-то объёмно, что ли. Ей было хорошо с ним и уютно. Если на то пошло, он даже спас её от полного разочарования в жизни и близких людях.
Вначале ей стыдно было рассказывать ему, почему она ушла от бабки. А потом, подбадриваемая его вниманием, она потихоньку всё и рассказала.
– Рано или поздно ты всё равно бы об этом узнала. А не говорили тебе до срока потому, что ты ещё маленькая была. Какую цель преследовала твоя бабушка, я не знаю, но ты на неё особо не злись. Просто она, похоже, не слишком деликатная женщина. Считает, что лучшее лечение – это шок!.. Шучу, конечно, но кто обещал, что все наши близкие непременно должны быть людьми без недостатков, честные и правильные? Вот увидишь, ещё немного времени пройдёт, и ты их простишь. Всех. Сейчас пока не можешь? Ну и не надо. Не торопись, говорят, время – лучший доктор.