Страница 6 из 22
— Паша! — ответила она на мое приветствие надменным и холодным тоном, а потом с весьма независимым видом направилась к выходу.
Слишком поздно осознав, что на ее пути к выходу — прямо в дверях — стою я. Было крайне любопытно наблюдать, в какой момент до нее дошла невозможность сбежать, минуя меня, и как она на ходу стала придумывать достойный выход из столь бедственного положения.
Выход не придумался, и ей пришлось остановиться, не доходя до меня. Некоторое время она попросту попрожигала меня взглядом — видимо, ожидала, что я сам отойду. Наверно, мне так и стоило сделать, но уж больно хороша она была в этот момент. Не стал облегчать ей задачу; принял самый невозмутимый вид и смело встретил ее взгляд.
Она кривовато улыбнулась и повела подбородком и плечами, словно выражая тем свое недовольство вселенной, в которой что-то пошло не по ее плану. Пристукнула ножкой, закусила губу.
Осознала, что взглядами меня не пронять на этот раз; досадливо нахмурилась и все тем же независимым тоном произнесла:
— Мне нужно наверх, Рустем.
— А мне показалось, что тебе что-то нужно здесь, — выразительно показал я взглядом на сероватый ларь, и не сразу понял, отчего в глазах ее загорелся самый настоящий гнев.
В своих мечтах я слишком часто был с нею на «ты», и вот, эта неуместная фамильярность нечаянно вырвалась у меня в разговоре.
— Паша, ты забываешься! — со злостью воскликнула она, делая резкий шаг ко мне. — Пропусти!
Я с удивлением понял, что она потеряла контроль над своими эмоциями: гнев пробился сквозь ее обычную маску неприкосновенной величественности, пугая своей силой и очаровывая своей пламенностью.
Я не сдвинулся с места, залюбовавшись ярким чувством, играющим на ее лице.
— Пусти! — она изо всех своих силенок толкнула меня обеими руками; худенькими нежными руками в мышевато-пепельном нежном шелке шелестящего рукава. Кровь громко стучала в висках: она была слишком прекрасна.
— Пусти, пусти! — попыталась она толкнуть меня снова, а потом закричала: — Ненавижу, ненавижу, будь ты проклят, проклят! — принялась она колотить по мне кулачками.
Мне пришлось схватить ее и прижать к себе. Одной рукой я удерживал ее запястья — она все еще дергалась ударить меня — другой прижимал ее голову к своей груди, не давая кричать. Я был напуган ее вспышкой; всегда сдержанная и спокойная Михримах не была склонна к истерикам. Что же произошло? Чем я так задел ее?
Она зарыдала, вырвалась и осела к моим ногам. Я видел, как дрожат ее плечи, а руки нервными рваными движениями дергают сероватые оборки рукавов.
Со вздохом я обошел ее и присел перед ней на корточки, пытаясь заглянуть в лицо, которое она успешно отворачивала.
Не прошло и месяца, как мы женаты, а она уже третий раз впадает в истерику. Является ли это для нее нормальным? Как вообще узнать, насколько часто для женщин нормально впадать в такое состояние и как оно должно протекать?
Я, безусловно, знал, что женщины хрупки эмоционально, что слезы у них близко, и что они легко впадают в истерики. Да, мне казалось, что Михримах не склонна к этому — но ей, как дочери султана, пристало держать себя перед окружающими. Как бы мягко выяснить, нормально или нет для нее огорчаться столь часто?
— Госпожа, — попробовал я прояснить обстановку, — возможно, мне стоит позвать лекаря?
— Нет, — тут же испуганно вскинула она на меня глаза, — нет, Рустем! Ни в коем случае!
Так. Ясности не прибавилось.
— Но, госпожа, простите мою дерзость, — проявил я настойчивость, параллельно помогая ей подняться и привести себя в порядок, — вы и раньше обходились в таких ситуациях без лекаря?
— В таких ситуациях? — растеряно переспросил она, и на миг в ее глазах промелькнула такая беспомощность, что я все понял.
Медленно я проговорил, сжав ее руку в своей:
— Позвольте мне высказать предположение… ваша матушка не одобряла проявлений вашей женской чувствительности?
Она в смятении вспыхнула и отвернулась. Спустя некоторое время тихо признала:
— Матушка… полагает, что мне следует лучше держать себя в руках. Ведь я дочь повелителя мира!
В этот момент я почти ненавидел Хюррем-султан.
— Госпожа, — я мягко гладил ее ладонь, и она не вырывалась, но и повернуться ко мне не решалась или не хотела, — теперь вы моя жена, и вам нет нужды бояться неодобрения вашей матушки. Теперь перед Всевышним за вас отвечаю я; и вам нет нужды скрывать от меня свои переживания и чувства. Госпожа, вы можете просто сказать мне о том, что вас волнует или тревожит. Просто доверяйте мне; я не прошу большего.
Она молчала с минуту. Потом повернула ко мне голову, долго смотрела на меня глубоким, прожигающим взглядом. Потом сказала:
— Я попробую, паша, — забрала у меня свою руку и все-таки вышла.
Глава четвертая. Приглаженная хвоя
* * *
Ужасно! Положительно, — ужасно! Я постоянно попадаю в этом браке в невыносимые, немыслимые, унизительные ситуации!
Невозможно было передать, как я стыдилась себя. Насколько безвольной я оказалась! Никто никогда не видел меня в таких состояниях; и лишь за несколько недель я успела так опозориться в глазах мужа! Подумать страшно, какое у него обо мне установилось мнение — не то чтобы меня заботило его мнение, но это ужасно, что я так распустила себя.
Ладно, я была выбита из колеи откровениям Малкочаглу… стой, глупое сердце, не бейся так сильно! — потом, этот ужасный брак… Но теперь-то! Сперва осы, потом это!
Раньше мне не приходилось стыдиться своего поведения. Да, бывали в моей жизни разные неприятные истории, но всегда я держала себя так, как подобает госпоже. Сдержанно и ровно. Что же теперь?
…матушка в свое время много сил потратила на мое обучение, и логическое мышление было тем атрибутом моего воспитания, которым я безмерно гордилась. Матушка была не глупее пашей и визирей, и я всегда тянулась к этой планке, и достигла в этом успехов.
Я постаралась взять себя в руки и логически посмотреть на ситуацию. Понять, почему я так часто и постыдно срываюсь в его присутствии.
Было бы все гладко, если бы в основе лежал страх — я думала об этом. Хоть мне и невыносима сама мысль, что я могла бояться его, но это многое бы объяснило. Однако страха не было.
То, что я чувствовала к Рустему-паше, было похоже на гнев — но чем я разгневана? Очевидно, нашим браком, но… была ли ситуация его инициативой — или матушкиной?
Я склонна считать, что он при любом раскладе тут замешан. Даже если идея была матушкина — ей бы в голову не пришло откупиться мною, если бы Рустем не испытывал бы ко мне чувств.
Итак, логично предположить, что я гневаюсь на Рустема из-за того, что он — причина ненавистного мне брака. И хотя он несколько сгладил дело своим решением не докучать мне супружескими обязанностями, и в целом я нашла в своем новом положении много плюсов, это его не оправдывает. Мой гнев законен и обоснован.
Но, кажется, истерики не являются лучшим способом для изъявления этого гнева. Холодность и отчужденность должны стать моими принципами, а меж тем, я демонстрирую постыдную женскую слабость и… раз за разом принимаю его поддержку, что безмерно унижает меня!
…глоток остывшего водянистого шербета не прибавил ясности моим мыслям. Я запуталась в моем отношении к Рустему и поняла, что мои чувства к нему противоречивы. Но как разрешить эти противоречия? Я не знала! И решила пока отложить вопрос, и постараться воздержаться от усугубления дела новыми вспышками.
Однако. Пусть я и хорошо это придумала, у меня оставался нерешенный вопрос с бумагой. Он так неудачно застал меня за попытками раздобыть ее! Конечно, можно бы послать купить — но вот беда, у меня совсем нет денег! Драгоценности, безделушки, ценные вещицы — и ни одной монеты! Никому в голову не пришло добавить их к моему приданному; предполагалось, что все мои нужды будет удовлетворять муж. Можно, конечно, послать в гарем; но ведь это не укроется от чуткого взора Хюррем-султан! У нее начнутся закономерные сомнения, она задастся вопросам: почему я послала за бумагой в гарем? Нежелательные вопросы приведут к весьма неприятным выводам, не избежит разговора с Рустемом, вцепится как клещ в эту странность и все выпытает!