Поцелуй на прощание

Никто не двигался, даже Людвиг, сжимавший на руках тело брата, а девушка, вздрагивая поминутно от охватившего ее противоестественного холода, раз за разом посылала пули в осеннее берлинское небо.

========== Глава 13 ==========

«Выбросить… оставить… выбросить… выбросить… выбросить… оставить».

В коридоре носилась, укладывая какие-то коробки, Украина, и ее пронзительный голос доносился до каждого угла квартиры. Ругались и спорили из-за чего-то кавказцы, тоже занятые сборами. Среднеазиатские страны шмыгали, как всегда, тихо, но на лицах их была написана непривычная озабоченность. В соседней комнате чертыхался, пытаясь запихнуть в старую сумку одновременно все, Ваня. Наташа же механически перебирала собственные вещи, аккуратно складывая их в маленький рюкзак или швыряя в бесформенную кучу у раскрытого настежь шкафа.

Советская семья готовилась к переезду. Нельзя было оставаться на старой квартире – соседи-люди могли заметить, что никто из странной компании, занявшей коммуналку, не подвержен старению и увяданию. Поэтому новый начальник, суетливый мужчина со странной формы родинкой на макушке, будто кто-то капнул чернилами, а вытереть забыл, обеспечил для Брагинского и его сожителей новую жилплощадь на другом конце города.

«Оставить… выбр… нет, оставлю… выбросить… и это тоже выбросить…»

Наташа бросила к старым вещам побитую молью шерстяную кофту, которая лет двадцать провалялась у дальней стенки шкафа, и тут ей под руку подвернулся тонкий шершавый томик.

Девушка вздрогнула, доставая из-под груды вываленных из шкафа вещей книгу. «Занимательная геометрия» — гласила обложка. На миг Наташу вновь ослепила злость, но Беларусь смогла подавить желание изорвать книгу на мелкие клочки и чуть подрагивающей рукой открыла ее.

Темных уз земного заточенья

Я ничем преодолеть не мог,

И тяжелым панцирем презренья

Я окован с головы до ног.

Иногда со мной бывает нежен

И меня преследует двойник,

Как и я — он так же неизбежен

И ко мне внимательно приник.

Вздохнув, Наташа провела кончиками пальцев по тонким, убористым строчкам. Она хорошо помнила тот день, когда Торис принес ей эту книгу – сборник стихов Мандельштама, за которым девушка охотилась давно и никак не могла заполучить. Тогда они сидели вместе на диване в гостиной, и вокруг них смыкалась тишина, нарушаемая лишь сбивчивым голосом Литвы, который по просьбе Наташи прочитал вслух несколько стихотворений. Он читал, изредка путая ударения, а девушка, мягко улыбаясь, поправляла его, и маленькими глотками пила из маленькой чашки давно остывший чай, ощущая, как по всему телу разливается томительное тепло.

Это было давно. Даже до войны. Тогда все казалось до ужаса простым, и ничто не предвещало того, что тугой узел боли готов вот-вот сжать сердце Беларуси мертвой хваткой. Перелистав пожелтевшие от времени страницы, девушка засунула книгу в сумку.

Я своей печали недостоин

И моя последняя мечта -

Роковой и краткий гул пробоин

Моего узорного щита.

Из коридора донесся приглушенный звон множества осколков, а затем оглушительный крик Украины:

— Торис!

Наташу будто пронзил раскаленный прут. Забыв про переезд в одно мгновение, она выскочила из комнаты и сразу наткнулась на перепуганную сестру.

— Что случилось? – спросила девушка, тяжело дыша. Оля молча указала на дверь ванной, откуда доносились отголоски перезвона и сдавленные кашляющие звуки. В коридоре уже сгрудился народ, но Наташа, распихав всех, смогла пробиться к двери и забарабанила в нее.

— Торис! Что ты там устроил?

Ответа не было. За дверью воцарилась гробовая тишина.

— Двэр надо ломат, — высказался Грузия.

— Он разбил зеркало, — вставил Латвия. – Добром это точно не кончится.

— Хорошо, — кивнула Наташа, всеми силами стараясь сохранять спокойствие. – Несите лом, или что-нибудь еще…

— Не надо лом.

Все расступились, давая дорогу Ване. Тот, хоть и чувствовал себя неважно последнее время, мог внушать страх и желание подчиниться, и никто не стал чинить ему препятствий. Под его взглядом Наташа покорно отошла от двери, и в следующую секунду та слетела с петель от мощного удара в район замка.

Торис сидел на бортике ванной, зажав в руке треугольный зеркальный осколок, и по его крепко сжатой ладони стекала тонким ручейком кровь. Завидев на пороге Ваню, Литва отскочил загнанно и, упершись в умывальник, воинственно выставил вперед острие осколка.

— Не подходи ко мне!

— Литва, — проникновенно начал Ваня, осторожно протягивая руку к сошедшему с ума Торису, — ты что это?

В следующий момент он вскрикнул и отдернул запястье, на котором из широкой резаной раны выступили мелкие алые капли. Торис, бледный как снег, отступил.

— Я сказал – не приближайся!

— Торис… — Ваня смотрел на Литву потрясенно, будто не верил, кто стоит перед ним, — ты что?

— Я что? Я что?! – голос Ториса сорвался на отчаянный крик. – Я – то, что ты из меня сделал!

Россия посмотрел на рану на руке, затем на затравленного, доведенного до последней грани Ториса, и хрипло вздохнул. Коридор будто заледенел под его потемневшим взглядом.

— Ну хорошо, — медленно, жутко медленно Ваня замахнулся. – Не хочешь по-хорошему…

Роняя уже бесполезный осколок, Литва беспомощно вжался в умывальник. Бежать ему было некуда. «Да он же одним ударом его убьет», — мелькнуло в голове у Наташи, прежде чем какая-то неведомая, не подчиняющаяся ни доводам разума, ни голосу эмоций сила толкнула ее вперед.

— Не трогай!

Она не знала, почему сделала это – встала между ними, загораживая собой Литву. Только спустя секунду к ней пришло осознание, что этот отчаянно храбрый перед неотвратимостью взгляд зеленых глаз не мог врать. Возможно, она ошиблась когда-то давно, когда увидела их поцелуй, спрятавшись за вешалкой в прихожей? Наташа не думала об этом – не было времени. Взгляд ее, полный холодной решимости, скрестился с безумным взором России.

— Наташа… — прошептал Торис за ее спиной, падая на колени. Судя по всему, с него с головой хватило потрясений за прошедший день. Ваня молчал, буравил взглядом бунтующую сестру, и поднятой руки не опускал.

«Ну пожалуйста, брат», — у Беларуси не было сил, чтобы говорить это вслух; одна надежда была на то, что Ваня все прочитает в ее глазах. – «Вернись же в себя… ты не убьешь нас, ты же не убийца… всегда ты говорил, что будешь защищать слабых, всегда говорил, что никому не позволишь обидеть меня… одумайся, пожалуйста, не делай этого…»

От ужаса хотелось зажмуриться, но что-то подсказывало Наташе, что разрывать сейчас зрительный контакт – это смерть. Если и удерживало что-то сейчас Ваню от того, чтобы нанести удар, то это была невидимая нить, протянувшаяся между ним и Беларусью, обрывать которую было бы самоубийством.

— Ваня, — шепнула девушка из последних сил, и звук собственного имени словно выбил брата из колеи. Черты лица его медленно разгладились и приобрели человеческое выражение, лиловая радужка глаз вернула себе обычный сиреневый оттенок вместо темно-пурпурного, и карающая рука опустилась, безжизненной плетью повисла вдоль тела. Наташа позволила себе моргнуть. Все кончилось.

— Перевяжи ему руку, — сухо бросил Ваня и вышел из ванной.

Еще несколько секунд стояла звенящая тишина, а потом ее нарушил требовательный голос проявившей, как всегда, чуткость Украины:

— Так, а ну разойдитесь все! Чего вы еще тут не видели? Разойдитесь же, я кому сказала!

Неохотно народ растекался из коридора. Остался только Латвия, вопросительно и опасливо взглянул на Наташу, но торопливым и нервным жестом девушка отправила его обратно в комнату. Затем, когда они остались одни, она наконец-то решилась посмотреть на Литву.

Он силился подняться, цепляясь за ванную, но тело явно не подчинялось ему. Наташа протянула Торису руку, избегая смотреть ему в глаза.