Поцелуй на прощание

— Приготовь нам к ужину что-нибудь вкусное, — тем временем отдавал приказания Ваня. – Хорошо?

— Хорошо, — шелестяще откликнулся паренек. На миг Наташа ощутила в своем сердце нечто, похожее на жалость, но тут же отмела от себя это ощущение и вернула все свои мысли к предстоящей прогулке.

— Мы скоро вернемся, не скучай, — улыбнулся Россия и, открыв дверь, поманил сестру за собой. – Пошли, Наташ.

Прежде чем Торис закрыл за ними дверь, девушке показалось на миг, что она слышит его сдавленные рыдания.

Впрочем, скоро Наташа и думать забыла о Литве – бессмысленный восторг затопил все ее чувства и мысли, вытеснив оттуда все остальное. Весело болтая, они с Ваней прошли по широкому проспекту и доехали на автобусе до парка. Там они съели по гигантскому шарику сахарной ваты и, почувствовав после нее неимоверную жажду, приблизились к автомату с газированной водой.

— Есть мелочь? – спросил Ваня, шаря по карманам. Беларусь помотала головой.

— Нет…

— Ладно, — брат заговорщицки улыбнулся и с хрустом размял пальцы. – Мы пойдем другим путем.

Он ударил по несчастному автомату кулаком с такой силой, что, казалось, сотряслась земля. В нутре железного устройства что-то загудело, и стоявший внизу стакан оказался доверху наполнен газировкой с грушевым сиропом. Широким жестом Россия протянул воду сестре и, пока она пила, доверительно сообщил:

— Не знаю, как ты, а я эту воду обожаю. Могу выпить три стакана, пять. Только… — когда Наташа отдала ему стакан, он повторил свои манипуляции с ударом и тут же получил новую порцию, — мелочи не всегда хватает. Пришлось наловчиться. Неплохо получается, да? Хочешь еще?

Потом пошли на колесо обозрения, забрались в тесную кабинку и спустя несколько минут с восхищением смотрели на раскинувшийся под их ногами город. Наташа сделала вид, что немного боится высоты, и безбоязненно прижалась к Ване всем телом, и он с теплой улыбкой приобнял ее за плечо. Так и поднимались, все выше и выше, пока наконец люди внизу не начали казаться размытыми точками – яркими огоньками жизни.

Своей собственной, неповторимой жизни, из множества которых складывается жизнь любой страны. Наташа знала, что про каждого из них знает все – и ничего. Вон слабо мерцающий лилово-серый огонек – старушка переходит дорогу, мысленно подсчитывает остатки пенсии и думает, сколько надо купить молока. Чуть дальше – яркие огни, ватага ребят, бегущих в кинотеатр. Молодая влюбленная пара – они счастливы и наслаждаются друг другом. Трое мужчин средних лет, ищущих подходящее место для того, чтобы распить приобретенную в ближайшем магазине бутылку водки. Такие разные они все, и судьба каждого – в какой-то мере судьба Наташи. И Вани.

— Гляжу на них и думаю, — внезапно заговорил брат. – Счастливы ли они? Не зря старались-то?

— Наверное, счастливы, — вздохнула Наташа. – Черт их поймет, этих людей, иногда.

— Вот и я так думаю. Вот скоро вдвоем с Китаем Альфреда свалим, и тогда уж совсем все счастливы будут.

Беларусь вспомнила отчего-то мягкого, приветливого Канаду и промолчала.

— Кстати, — Ваня пытливо уставила на нее, — а ты-то как? Хорошо тебе живется?

«Воспоминание о Канаде явно было к месту», — подумала девушка и ответила:

— Хорошо. А что такое?

— А с Гилбертом как? – насмешка во взгляде Вани неприятно резанула. Наташа нахмурилась.

— Да что вы заладили все с этим Гилбертом. Мы даже не друзья, мы – так…

— …мы собутыльники, — засмеялся брат и крепче прижал сестру к себе. – Да я не злюсь уже. Раньше злился, а теперь-то что, тебе же не десять лет… На свадьбу пригласишь?

— Ваня!

— Шучу, шучу…

Когда колесо опустилось, Ваня, сходя по ступеням на твердую землю, вдруг сухо закашлялся. Наташа тут же подлетела к нему, едва не упав с лесенки, подхватила под локоть:

— Что? Что такое с тобой? Что-то болит?

— Да не знаю… в груди что-то, — растерянно проговорил Ваня, ощупывая себя. – Или показалось просто… Пойдем домой?

Пусть и держался он спокойно, Наташа видела, как он встревожен. Поэтому она кивнула и, преодолевая нахлынувшее разочарование от подпорченного дня, потянула к выходу из парка.

Над каменной площадью, окутанной серым заревом туч, с карканьем пронеслась ворона. Сырой ветер, носившийся над мостовой, забирался под зябко запахнутое пальто и заставлял содрогнуться. Наташа и Гилберт стояли бок о бок и заворожено наблюдали, как растет, становится все шире проход в строгом сером бетоне.

Разбирали Берлинскую стену.

Ваня, похудевший и ослабший от вечной беготни наперегонки с Альфредом, орудовал киркой не щадя себя. С другой стороны так же неутомимо трудился Америка. Наташа исподтишка взглянула на Гилберта и поразилась про себя каменному выражению на лице пруссака. Казалось, все эмоции выжало, вытянуло из него, оставив на их месте лишь пустоту отрешенного равнодушия. Пруссия не показывал ни грамма радости, а глаза его, еще несколько назад полыхавшие алым огнем, постепенно приобретали оттенок серый, как неопределенность. Как смерть.

— У тебя карман шевелится, — тихо произнесла Наташа. Гилберт посмотрел на нее и улыбнулся, но в улыбке этой сквозило столько принужденности, что девушка отвернулась. Какая-то часть ее уже поняла, что сейчас произойдет, а вторая – не хотела в это поверить.

Гилберт осторожно извлек из кармана мундира съежившуюся желтую канарейку – единственный яркий мазок в окружавшем их пейзаже. Шепнул что-то по-немецки поднявшей голову птице и вдруг, взмахнув рукой, отпустил ее в размытое тучами небо. Долго наблюдал потом, задрав голову, как исчезает в выси крошечное желтое пятнышко.

— «Почему люди не летают, как птицы?» — вдруг спросил он, и Наташа подметила прорезавшиеся в его голосе глухие, чужие нотки. – Я правильно сказал?

— Да, — Наташа запахнула пальто еще плотнее, но это не спасало от холода. – Это из Островского. «Гроза».

— Гроза… — повторил Гилберт размеренно, будто пробуя слово на вкус. – Сегодня будет гроза. Я так чувствую.

Наташа не успела ответить – от разрушенной стены раздался резкий, как звук ударившей плети, окрик:

— Гилберт!

Пруссия криво улыбнулся, посмотрел вдаль, затем перевел взгляд на Беларусь.

— Ну что, прощай, младшенькая?

— Прощай, — похолодевшими губами прошептала девушка. – Пруссия…

В мертвеющих глазах Байльшмидта мелькнула непонятная искра.

— Я не Пруссия. Я ГДР.

Я – страна, которой больше нет.

Больше не было сказано ни единого слова между ними. Круто развернувшись, Гилберт пошел прочь – к разрушенной границе, отделявшей его жизнь от смерти. Начал часто накрапывать дождь, на щеках Беларуси ставший неожиданно соленым.

«А ты ведь все знал, дьявол», — думала она, улыбаясь сквозь заволокшую глаза пелену. – «Знал, что умираешь. А предпочел умереть, освободившись, чем… от тебя другого и не ожидала. Дьявол…»

— Знаешь, мелкая, я всю свою жизнь воюю. Без войны мне жизни нет. Поэтому, наверное, я и спокоен.

Он и тогда был спокоен, когда шел навстречу собственной гибели. Насмешливо кивнул Брагинскому и, позволив себе задержаться лишь на секунду, сделал следующий шаг – через грань.

Дождь усилился, накрыв всех густой пеленой капель. Гилберт рухнул на землю, как подкошенный. Подбежал Людвиг, попытался его подхватить, потряс за плечо – все было бесполезно. Наташа сама не заметила, как подошла к ним, заглянула в лицо мертвеца – на нем было написано одно лишь умиротворение. Гилберт умер, не мучаясь, и за это, наверное, можно было порадоваться. Но умер он, как и полагается настоящему воину – свободным.

Наташа повернулась к брату, чье лицо расплывалось у нее перед глазами из-за дождя.

— Дай винтовку.

Ваня не стал спрашивать – понял, наверное, что это не тот случай, когда будут уместны вопросы. Просто сдернул с плеча оружие и протянул сестре, молча посмотрел, как она направляет ствол в небо и нажимает на спусковой крючок.

Выстрел вспорол небо, разнесся хлестким ударом по площади и затих невнятным эхом где-то вдалеке. Дрожащими руками Наташа перехватила винтовку поудобнее. Еще выстрел. Пока не кончатся патроны – еще. Еще.