Горе победителям

Наверное, на лице Колдуна отразилась целая бездна изумления, потому что Генерал, поглядев на него, позволил себе короткую улыбку:

- Очень просто верить в то, чему не просто стал свидетелем, но в чем принял непосредственное участие. Посчитаем?

Колдун вытащил сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой, высекая искру.

- Давайте.

Генерал заметно оживился. Видеть его таким, растерявшим свою обычную величавую строгость, Колдуну доводилось нечасто - а тот, отдавшись совсем не характерным для себя мыслям, получал от этого, судя по всему, искреннее удовольствие.

- Начнем с начала. Я не погиб под Верденом, хотя наше командование объявило меня мертвым, да и немецкие врачи, как я слышал, успели махнуть на меня рукой как на безнадежного. Невозможность?

- Вполне, - согласился Колдун.

- В сорок четвертом году я увидел свою страну освобожденной, хотя за несколько лет до этого любая мысль о сопротивлении казалась самоубийственной. Невозможность?

- Абсолютная.

- В пятьдесят восьмом году, - Генерал не прекращал улыбаться, и Колдун пожалел, что у него нет под рукой фотоаппарата, чтобы запечатлеть момент, - я сумел вернуться к власти и более того - увидел свою мечту о новом, справедливом государственном устройстве претворенной в жизнь. Невозможность?

Колдун кивнул.

- Спустя три года, во время путча, мне удалось уберечь страну от гражданской войны, избежать ее раскола, обойтись малой кровью там, где все - замечу, все, - предрекали настоящую катастрофу. Невозможность?

Он продолжил, распаляясь, не дожидаясь реакции собеседника:

- И после этого я не только избежал смерти в Пти-Кламар, но остался полностью невредим, как и моя жена, что было, согласитесь, затруднительно после того, как нашу машину расстреляли в упор. И все - мимо! Разве это не невозможность?

- Совершенно точно, - ответил Колдун чуть стесненно: воспоминания о тех днях до сих пор поселяли в нем ощущение, что он прошел по очень тонкой, очень холодной и очень опасной грани.

Генерал умолк, устремив неподвижный взгляд в небо; Колдун подождал, пока тот скажет еще что-нибудь, и, не дождавшись, осторожно напомнил:

- Я насчитал пять.

- Я тоже, - сказал Генерал с чуть заметной растерянностью: видимо, и для него недостача оказалась неожиданной. - Что же, это значит, что впереди меня ждет еще одна.

- Это не так плохо, - заметил Колдун, желая его ободрить, - грустно было бы осознавать, что лимит невозможностей исчерпался, разве нет?

- Сложно не думать о том, какие потрясения должны еще произойти, чтобы потребовалась невозможность для их преодоления.

- Потрясения ждут нас в любом случае, - рассудил Колдун, - и хорошо, что невозможность найдется хотя бы на одно из них.

“Выбери ее с умом, невозможный человек”, - подумал он, прежде чем допить кофе и начать прощаться.

***

1968

В тишине, затопившей президентский кабинет, было слышно только то, как бьется снаружи в оконное стекло крупный, жужжащий майский жук.

- Я согласен с вами, - сказал Генерал, прерывая молчание, - референдума не будет. Сегодня я объявлю о роспуске Национальной Ассамблеи и о проведении внеочередных выборов. Вас это удовлетворяет?

Он готов был пойти на примирение, это было видно невооруженным глазом - в противном случае он никогда не решился бы на такую уступку. Может быть, он чувствовал что-то вроде неловкости за свое внезапное исчезновение, которое могло обойтись всем чрезвычайно дорого, и поэтому протягивал Колдуну руку, желал вернуть все “как было” - и самым благоразумным решением, которое Колдун мог принять, было откликнуться на его призыв с благодарностью. Идти дальше, оставив разрешенный кризис за плечами, делать вид, что все вернулось на круги своя - на первый взгляд это было несложно, ведь Колдун занимался этим - делал вид, - уже не первый год, но именно в этот солнечный день, один из последних, что принадлежали уходящей весне, он почувствовал, что чаша, в которую он давно уже по капле сцеживал собственную ложь себе и другим, переполнена, и у него нет больше сил закрывать на это глаза.

- Что-то еще? - спросил Генерал.

“Молчи”, - сказал себе Колдун, наверное, в десятитысячный раз. А потом открыл рот и заговорил:

- Вы знаете, что Андре Делаваль при смерти?

Генерал нахмурился, несколько раз моргнул в тщетной попытке понять, о чем идет речь.

- Кто такой Андре Делаваль?

У Колдуна вырвался короткий и беспомощный смешок.

- Вы не знаете даже его имени, верно? Я напомню вам - так зовут мальчишку, который согласился защищать вас… отвечать за ваши грехи. Я узнавал о нем. Скорее всего, сегодня он умрет.

На лицо Генерала набежал нервный румянец - как обычно бывало с ним в минуты сильного волнения.

- Это точно?

- Это точно, - подтвердил Колдун, думая, что должен ощутить что-то вроде мстительного удовольствия, но не ощущая ничего, кроме звенящей пустоты в груди и голове. - То, что случилось с этим юношей - случилось из-за вас.

Генерал никак не отреагировал на обвинение - похоже, был слишком занят тем, чтобы пережить свалившееся на него потрясение.

- Я не думал, что… - начал он, и тут же прервался, постарался вернуть себе свои обычные решительные интонации. - Должно быть, тот, о ком вы говорите, осознавал возможный риск.

- Вашу личную ответственность это не уменьшает, - отрезал Колдун, справляясь с желанием вскочить со стула, нависнуть над своим собеседником, посмотреть ему глаза в глаза сверху вниз. - Если бы его не было, умерли бы вы, и вам об этом известно.

- Он согласился на это добровольно, - предсказуемо использовал Генерал единственный оставшийся у него аргумент. - Я не сомневаюсь, что им двигало чувство долга - как и теми, кто берет в руки винтовки и отправляется на передовую.

- То, о чем вы говорите - это не война, - сказал Колдун твердо. - Это жестокий самообман. И… трусливая попытка откупиться.

Генерал дернулся, будто его обожгло. Его бледные, сухие пальцы судорожно сжались на подлокотниках кресла.

- К чему ваши переживания, господин премьер-министр? Вы давно знали о том, как функционирует этот… институт, и лишь сейчас решили высказать мне свое возмущение по его поводу?

Колдун не хотел повышать на него голос, но это получилось у него как бы само собой:

- Потому что я знаю, у кого еще погибали их щиты! Потому что я помню это слишком хорошо! Потому что я знаю - на месте этого мальчика мог оказаться любой!

- Любой? - Генерал прищурился. - Например?

- Например, я сам.

Тишина установилась вновь, плотная, душная, как наполненная парами бензина: стоит проскочить искре - и произойдет взрыв.

- Вы? - усмехнулся Генерал. - Вы шутите?

- Нет, - ответил Колдун прямо и спокойно. - Я не шучу.

Генерал еще недолго смотрел на него. Лицо его медленно каменело.

- Я вам не верю, - сухо произнес он, складывая на груди руки.

Колдун поднялся со своего места, подошел к балконным дверям, распахнул их и глубоко вдохнул ринувшийся ему в лицо поток плотного, жаркого воздуха. Затем наклонился к цветочной кадке, отломил от стебля свежий, пышный цветок пиона - и положил его, съежившийся, высохший, лишенный жизни, на стол перед Генералом.

- Я вас и не убеждаю. Это просто факт действительности, который был, есть и будет.

Генерал остался неподвижен - не смотрел на Колдуна, только на помертвевший пион. Попытался удержать себя в руках, но получилось у него неважно: страх, обычный человеческий страх все равно рвался наружу, беспощадно ломая хрупкую маску бесстрастия.

“Цивилы”, - подумал Колдун печально и разочарованнно.

- Немцы достали меня в сорок четвертом году, - проговорил он непонятно зачем, из одного только желания облегчить душу, не думая о возможных последствиях своих слов. - Они хотели, чтобы я согласился стать щитом. Может, для кого-то из местного командования, а может, для самого Гитлера - я не спрашивал. Они убили бы мою семью, если бы я отказался. Если бы я согласился - должно быть, теперь вы сами понимаете. Я не прожил бы и полугода.