Горе победителям

- Берти, Берти, - хозяин кабинета встретил его, выкатившись из-за стола на своем кресле, протянул руку, и Бертран не стал уклоняться от рукопожатия. - Като мне уже все рассказала. До чего же лицемерными стали эти ублюдки! И до чего они боятся меня, раз устроили такую интригу! Ты ведь был готов служить им верой и правдой, не отрицай это. А они плюнули тебе в лицо - крайне, крайне недальновидно с их стороны…

- Если вы позволите, - сказал Бертран негромко и непреклонно, - я хотел бы поговорить не об этом.

Аллегри, вернувшийся за стол, недоуменно повернулся к нему.

- Как? О чем же?

Бертран нервно сглотнул, пытаясь выровнять дыхание и слабо жалея о том, что Аллегри не предложил ему выпить. Все же ему требовалось некоторое напряжение сил, чтобы с полным осознанием выставить себя перед этим человеком глупцом или сумасшедшим.

- Я… хотел попросить о помощи, - сказал он, чуть склоняя голову - не иначе как средневековый вассал перед сюзереном, хотя в какой-то степени так оно и было всегда, хотел Бертран того или нет. - Завтра в “Вестнике Бакардийского трудового сопротивления” должна выйти статья о моих… злоупотреблениях. Я хотел бы предотвратить публикацию.

Аллегри слушал его, не перебивая. По его лицу невозможно было угадать, о чем он думает, но Бертрану упорно казалось, что молчит он неспроста.

- Если вы думаете, что я делаю это из личных побуждений, то ошибаетесь, - брякнул он и тут же поспешил исправиться, ощущая, что от волнения начинает спотыкаться, путаться в собственных мыслях, - то есть, мной руководят личные побуждения, но я думаю не о себе. Я думаю о другом человеке, который может… пострадать.

Мысли о Хильди в последние сутки он старался задвинуть в дальний угол сознания - просто потому, что стоило ему начать о ней думать, и ему сразу же становилось дурно почти физически: голова кружилась, горло перехватывало тошнотой, а в груди расползался липкий страх, всеведущий, ядовитый, мешающий внятно соображать. Он уже чувствовал себя так, когда думал, что потерял ее в “Цетрине”, но тогда ужас оказался недолговечным и быстро сменился оглушительным облегчением - как выяснилось теперь, всего лишь небольшой передышкой. Он не мог позволить ей умереть - и продолжал тешить себя мыслью, что его желания и стремления в этом мире все еще могут на что-то влиять.

- Скажи мне, Берти, - скрипуче произнес Аллегри, глядя на него, как на циркового пуделя, выполнившего трюк по команде, - с чего ты решил, что я могу это сделать?

- Вы можете все, - выпалил Бертран, нисколько не обдумывая ответ - тот слетел с его языка будто бы сам собой. Аллегри сухо усмехнулся. Похоже, даже спустя столько лет ему приятно было получать подтверждения того, что думают люди о его могуществе.

- Может быть, это и так, - сдержанно сказал он. - Но почему ты думаешь, что я буду это делать, Берти? Чтобы спасти твою девчонку? Чего ради? Разве не в этом было ее предназначение - умереть, заплатив по твоим счетам?

- Что?..

Бертрана как будто вышвырнули в ледяную безвоздушную пустошь; чувствуя, как начинают подгибаться колени, он беспомощно посмотрел на Аллегри, пытаясь осознать, уместить в голове то, что ловушка захлопнулась - и у него с самого начала не было ни единого шанса вырваться из нее.

Аллегри смотрел на него снисходительно, с редко свойственной ему теплотой.

- Ты так молод, Берти. И совершаешь ошибки, как все мы в молодости. Конечно, у тебя это пройдет. Я всегда считал, что у тебя большое будущее - с тех самых пор, как Като привела тебя в нашу семью. Сама она, конечно, оказалась слишком взбалмошной и самолюбивой, чтобы оценить это, но можешь быть уверен - она передумает. Ей ведь еще предстоит стать первой леди Бакардии…

- Но…

- Да-да, Берти, - старик нетерпеливо отмахнулся, стоило Бертрану открыть рот, - я знаю, что ты хочешь мне сказать. Твой шофер - это ведь я когда-то рекомендовал его тебе, помнишь? - мало говорит, зато очень многое замечает. Он был первым свидетелем твоего головокружительного романа… что ж, все мы можем иногда позволить себе кое-какие слабости. Но только если не начинаем воспринимать их слишком уж всерьез.

- Но…

- Берти, так работает мир. И каждый из нас - я имею в виду, людей нашего круга, - неизбежно должен пройти через осознание основополагающего принципа этой работы. Я бы сформулировал его так: ничто не проходит бесследно. Невозможно совершать некие значительные вещи и не быть вынужденным столкнуться с последствиями. Невозможно набрать долгов и не возвращать их - даже если тебе лично удастся уклониться от уплаты, всегда должен найтись кто-то, кто сделает это за тебя. К счастью, наше влияние обеспечивает нам и некоторые привилегии - ты скоро свыкнешься с ними, Берти, и перестанешь уделять им слишком много внимания.

Все, что он говорил, было немыслимо, чудовищно - Бертран не мог представить себе, как возможно произносить такие вещи вслух, ничего не страшась. Аллегри продолжал говорить, но Бертран в определенный момент понял, что едва слушает его, настигнутый, погребенный волной воспоминаний и образов, на первый взгляд беспорядочных, но складывающихся в удивительно четкий, правильный, хоть и хитроумно сплетенный узор: толпы протестующих на улицах Парижа в мае шестьдесят восьмого; вызов Алексии: “На всех вас не хватит!”; медальон Хильди в сухой, покрытой пигментными пятнами руке д’Амбертье; снулое лицо Фейерхете; черный, густо пахнущий мазут, плещущийся в рабочей каске; подпись, которую Хильди поставила под договором с Робье; смерть Фредерика; почерневший серебряный нож; горестный шепот Хильди: “Всегда есть кто-то, кто должен”.

- Всегда есть кто-то, кто должен, - проговорил Бертран механически. - Получается, все мы, даже вы - не более чем часть механизма?

- Так работает мир, - повторил Аллегри, кажется, ничуть не раздраженный тем, что непонятливому собеседнику приходится объяснять что-то дважды; пожалуй, для себя этот человек демонстрировал сегодня чудеса понимания и терпимости. - Пойми одну вещь, Берти - не была бы это та девочка, был бы кто-то другой. И все случилось бы точно так же.

- Нет, - хладнокровно возразил Бертран. - Не точно так же.

- Хочешь так думать - думай, - милостливо разрешил ему Аллегри. - Но чем скорее ты перестанешь это делать - тем лучше для тебя самого. Ты все равно пришел бы сюда, в эту точку своей жизни, рано или поздно. И ничего не изменилось бы. Будешь спорить?

- Не буду, - сказал Бертран, поднимаясь со стула; им овладело эйфорическое воодушевление, какое бывает с теми, кто готов броситься в самоубийственную атаку. - Но это не подразумевает того, куда я двинусь дальше.

- Туда, куда тебе и надо двигаться, Берти - навстречу своему будущему. Я думаю, ты ясно его видишь. Ведь ты теперь один из нас.

- Я думаю, наши представления о моем будущем несколько разнятся, - обронил Бертран, шагая к двери. Аллегри отправил ему в спину лающий смешок.

- Хватит пороть чушь, Берти. Ты говоришь невозможные вещи.

- Может, и так, - сказал Бертран, обернувшись, чтобы взглянуть на него в последний раз, - не зря же я каждое утро пытаюсь поверить в шесть невозможностей до завтрака.

***

По радио передавали что-то про отставку министра труда, затем - про отзыв и пересмотр законопроекта по отмене “преференций Деливгара”. Протянув руку, Бертран вывернул громкость на “ноль”.

Шоферу он, конечно, объявил, что тот уволен, и тот исчез сразу, ничему не удивившись; Бертран засомневался даже, что в организме того в принципе встроена такая функция - удивляться. Впрочем, долго думать об этом ему было некогда: он гнал по шоссе обратно в Буххорн, выжимая из двигателя почти двести километров в час там, где максимально разрешенная скорость равнялась ста двадцати. Удивительно, что ему по пути не попалось ни одного жадного до взяток полицейского - но, может быть, представители закона, да и весь мир, именно сегодня договорились сообща делать вид, что Бертрана не существует. Его это устраивало всецело: пронесшись по заспанным улицам, закутанным в вечерние сумерки, он бросил машину на перекрестке улицы Магнолий и улицы Сократа и стремглав помчался к дому, на ходу доставая из кармана ключи.