Страница 80 из 89
- Слушаю, - разморенно сказала она; несомненно, Бертран или разбудил ее, или прервал ее утренний туалет, но сейчас ему было не до того, чтобы выяснять подробности.
- Като? Можешь оказать мне услугу?
- Конечно, Берти. В чем дело?
- Мне нужно узнать, кто выкупил архив Флоры Бакардийской. Ее потомки сейчас живут в Америке и недавно распродавали семейные реликвии, - в мостовой попалась выбоина, и машину перетряхнуло так, что Бертран чуть не врезался в стекло лбом. - У тебя ведь есть знакомства среди аукционеров? Я хочу знать имя.
В ухо ему полился негромкий мурлыкающий смех.
- Нет ничего проще, Берти. Это был папа.
Бертран безмолвствовал несколько секунд, справляясь со странной, почти ребяческой обидой на то, как все оказалось просто. “Старый ублюдок”, - метнулось у него в голове, но и только; ему вовсе не хотелось бить кулаком в сиденье, сыпать обвинениями или упреками. Пожалуй, он был разочарован, но при этом ни капли не удивлен.
- Понятно, - “А знала ли она? Наверное, теперь уже не важно”. - Тебе говорит о чем-нибудь имя Микаэль Устерлинг?
- М-м-м, - вот теперь Катарина была озадачена. - Пожалуй, нет. Но я проверю. У тебя что, какая-то зацепка?
- Примерно, - отозвался Бертран бесстрастно. - Похоже, этот человек забрал кое-что из бумаг Флоры.
Като фыркнула:
- Что за бред? Если только до того, как папа их купил, потому что ты его знаешь - он бы никому не дал даже взглянуть на них без его разрешения. Он ведь очень трепетно относится к теории, что его пра-пра-прадед был одним из внебрачных детей короля Виктора. Поэтому и выкупил у американцев архив - он для него много значит… я перезвоню тебе, когда что-нибудь узнаю, хорошо?
- Хорошо, - сказал Бертран и прервал разговор.
Перед машиной уже распахивали ворота министерства. Времени было все меньше.
***
Зал волновался, как лес под шквалом бури; на галерке, куда допускали посетителей, было не протолкнуться, и оттуда регулярно доносились крики и свист, и тогда в воздухе разносился пронзительный, вонзающийся в барабанные перепонки перезвон председательского колокольчика. Сам председатель порядком устал взывать к ответственности, порядочности и достоинству присутствующих - его мало кто слушал, и в конце концов он замолчал, просто терзал колокольчик и говорил иногда: “Господа, господа!”. Бертран покорно ждал, пока все закончится - может, он умудрился так и не проснуться до конца, но разыгрывающаяся вокруг него драма мало трогала его. Мыслями он был в сегодняшнем утре, в моменте, что поколебал его до самого основания, когда перед ним открылась на секунду какая-то другая действительность - та, которой на самом деле ни с ним, ни с Хильди произойти не могло.
“Написать ей “прости меня”, - шелестяще подсказывал внутренний голос, но Бертран слышал его яснее, чем весь рев, что зал исторгал из себя, как огромная звериная пасть. - Может, еще не поздно”.
- Слово господину Цинциннату Литцу!
Услышав знакомое имя, Бертран содрогнулся, прежде чем повернуть голову вправо, увидеть поднявшуюся со своего места в общем ряду знакомую долговязую фигуру. “Конечно же, это он, - подумалось ему, и он впервые с начала заседания ощутил нечто, похожее на раздражение. - Кого еще отправить уничтожать нас, как не его”.
- Тишина! Тишина!
Все немного угомонилось. Литц, что бы ни говорили о нем, мог внушить желание слушать себя - Бертран подумал, что по этому поводу мог бы ему даже завидовать.
- Вам слово, - повторил председатель и умолк, отвлекшись на то, чтобы вытереть платком покрасневшие щеки и шею. Литц помедлил еще немного, притянув к себе микрофон. Бертран видел, что он улыбается - своей обычной ехидной улыбкой.
- Бакардия! - громко произнес он, и в зале как будто выключили звук. Притихла даже галерка, потрясенная тем, что кто-то из присутствующих осмелился произнести вслух это слово. - Бакардия - вот ради чего мы здесь. У каждого из нас своя Бакардия - глупо с этим спорить. Каждый видит по-своему дорогу, по которой она должна идти к своему будущему - будущему, которое, как мы все надеемся, будет более благополучным, чем настоящее. Эта надежда и привела сюда всех нас. Она объединяет нас намного сильнее, чем объединили бы любые политические воззрения…
“Нет левых и правых, нет богатых и бедных”, - вспомнил Бертран и ощутил, как по спине его медленно поднимается к затылку волна холода.
- …и именно она руководит нами во всех наших действиях, во всех инициативах, которые мы выдвигаем, - продолжал тем временем Литц; присмотревшись, Бертран увидел, что тот и не смотрит в бумагу, которую держит в руках, а говорит, высоко подняв голову, многозначительно и вдохновленно. - Благо Бакардии - вот что должно быть превыше всего. Я признаю это; уверен, то же самое сделал бы и любой из присутствующих. Правительство предлагает нам реформу - предлагает идти по дороге болезненного, для кого-то кощунственного отрицания. Правительство убеждает нас, что это необходимо для нашего общего будущего. Что я могу сказать об этом? Только то, что сказал уже - Бакардия должна быть превыше всего. Мы можем неприязненно отзываться о проектах наших политических противников - но сейчас нам диктует, что делать, не политика, но история. Мы не можем не подчиниться ей - ради будущего, ради Бакардии мы должны найти в себе силы посмотреть ей в лицо и четко сказать “Да”.
Галерка вновь начала волноваться. Шепотки понеслись и с депутатских рядов - и справа, и слева.
- Я говорю сейчас не как депутат своей партии, не как человек определенных политических взглядов, но как тот, кто всего себя отдал службе этой стране! - возвысил голос Литц, с легкостью заглушая вспыхнувший ропот. - Уже сорок лет мы как будто бродим по кругу, говорим и слушаем одно и то же, видим решение и боимся принять его, боимся посмотреть истории в лицо - пора прекращать! Именно сейчас для всех нас стоит вопрос: нуждаемся ли мы в переменах или страшимся их? Хватит ли в нас сил быть честными с самими собой? Я верю в нас, верю в Бакардию и от того мой ответ - да!
Бертран подумал, что зал сейчас взорвется. Но неожиданно для него - а может, и для всех присутствующих, - вновь стало тихо.
- Итак, соглашаясь с сутью предложенных правительством мер, - невозмутимо заключил Литц, будто не подозревая, какое впечатление только что произвел, - я возражаю против их формы. Шок может оказаться живительным, а может - смертельным. Последние события дают нам понять, что многие люди не готовы к таким испытаниям. Инициативы министерства труда требуют постепенного, поэтапного внедрения… с особенным вниманием к тем слоям населения, которые наименее защищены от возможных краткосрочных последствий. Диалог и убеждение - вот что должно стать основой нашего нового общего будущего. Только это позволит достойно ответить на вызов, который бросает нам история!
Перед тем, как вернуться на свое место, он не удержался от того, чтобы раскланяться подобно актеру, прочитавшему коронный монолог героя и жаждущему аплодисментов. Аплодисментов не было. Не было вообще никакой реакции, словно бы все присутствующие разом лишились чувств.
“Какого черта, Патрис?” - хотелось воскликнуть Бертрану, но он вспомнил, что сейчас именно на него, должно быть, направлены все камеры - и, медленно приходя к осознанию, как виртуозно его затравили, как дичь на охоте, загнали в овраг, откуда нет выхода, окружили со всех сторон, захлопал первым.
Должно быть, этот зал давно не видел такого единодушия. От силы оваций, казалось, вот-вот начнут трескаться стены; Бертран готов был поспорить, что их слышно повсюду в городе без всякой помощи телесигнала - единственным местом, до которого они не донеслись бы, было его сердце, где безраздельно царила гулкая, мёрзлая тишина.
- Прекрасная речь, - сказал он Литцу, с трудом поймав его в коридоре; Патрис успел улизнуть, прорвавшись сквозь окруживших выход журналистов, но для Бертрана пока достаточно и более мелкой добычи. - Могу я поинтересоваться, что вам за нее пообещали?