Горе победителям

- Хильди, - произнес он по мере сил успокаивающе, понимая, что затевать сейчас игры в угадайку будет делом бессмысленным, - Хильди, все в порядке. Если ты не хочешь…

- Нет, - упрямо повторила она, выпуская его плечи - но только для того, чтобы коснуться его лица обеими безумно горячими ладонями. - Нет, я хочу… но…

- “Но”? - переспросил Бертран мягко, стараясь не думать, что они по-прежнему стоят, прижавшись друг к другу, и он чувствует каждый изгиб ее тела к себе вплотную, и она только что сказала ему “я хочу”. - Хильди, право же, я теряюсь в догадках.

- А чего тут догадываться, - вдруг сказала она почти что обычным своим тоном, и он увидел, что она краснеет сильнее, должно быть, чем покраснел он сам. - Вы… ну, это… невовремя. Через неделю приходите, вот.

На то, чтобы понять, о чем идет речь, Бертрану потребовалось несколько секунд.

- О боже, Хильди, - рассмеялся он, не скрывая того, что у него камень упал с сердца, - я представил себе невесть что…

- Это просто я такая везучая сегодня, - обнимая его, буркнула Хильди ему в плечо, явно все еще смущенная, но тоже охваченная облегчением. - Сначала дождь, потом кафе закрыли, теперь вот это…

- Или я исчерпал весь свой запас везения на сегодня и перенес свои несчастья на нас обоих, - предположил Бертран, дотронулся до ее волос, коротко погладил спину - и ощутил, как она, вздрогнув, судорожно прижимается к нему крепче. Неожиданно, но теперь, когда он знал, что она готова стать его, желание будто размылось, отошло на второй план, уступив место чему-то иному, удивительно схожему с тем спонтанным, в голову бьющим стремлением согреть, что захватило его при их прощании в парке Либрехте и с тех пор, как он осознавал теперь, не отпускало ни на секунду. Все остальное в сравнении с этим было вовсе не так существенно.

Неизвестно, сколько бы они провели так в тишине - она комкала в пальцах рубашку у него на спине, он, беззвучно касаясь губами ее виска, погружался в травянистый, чуть сладковатый запах, что исходил от ее волос, - если бы квартиру не огласил звон привычного Бертрану сигнала. Отпущенное им время закончилось. Нужно было возвращаться.

- Берегите себя, - попросила Хильди, когда Бертран стоял в прихожей, застегивая ничуть не просохшее пальто. Дождь перестал, и теперь ему предстояло добраться до машины, попавшись на глаза как можно меньшему числу людей. - Вы… вы придете еще?

Бертран попытался вспомнить, кто еще за последние годы мог так нуждаться в нем. Оказалось - только Бакардия, с ее народом, готовым впасть в истерику от одного намека на необходимость встретить будущее лицом к лицу, с ее бесконечно архаичным, нелогичным, невозможным течением жизни, с ее вековым давящим величием, кичливым, но на самом деле удивительно бесполезным, только мешающим и никому не нужным.

- Конечно, Хильди, - произнес он, похищая у Бакардии еще несколько секунд - столько требовал короткий, обещающий поцелуй на прощание. - И очень тебя прошу: говори мне “ты”.

========== Глава 7. Падение ==========

“Бакардийское трудовое сопротивление”

23.03.2017

13:45 Не сдавайтесь, товарищи! (обращение Идельфины Мейрхельд к рабочим Кандарнского завода)

<…> От имени партии, главной целью которой всегда была защита интересов трудящихся, и от своего имени лично я выражаю глубокую солидарность с теми, кто боролся и борется против античеловечных, беспринципных мер, которые поборники нового капитализма представляют нам как “единственно возможный способ преодолеть кризис”. Единственно возможный? Конечно же, нет! Но прочие возможные способы справиться с экономическим упадком, который переживает наша страна, кажутся им слишком пугающими - ведь для этого нужно будет поступиться частью собственных привилегий, в частности той, которая позволяет “слугам народа” полностью о народе забыть. Где они, знатоки формулы успеха и уравнения чистой прибыли, и где мы - все те, кто выражает протест против их произвола? Можно ли пренебречь нашим недовольством, как мешающей математической погрешностью?

Завод Кандарна, как и множество других предприятий в Бакардии - достояние нашей страны, ее история, ее величие, к которому мы шли так долго, которое добывали потом и кровью. Сейчас оно объявляется не имеющим никакой ценности перед лицом “закона рынка”, чье верховенство утвердили негласно, но ультимативно, объявив путь Бакардии лишенным любых прочих альтернатив. Процветание и стабильность - вот что обещали нам поборники и верные служители этого закона. Каково же его истинное лицо - воочию видят сейчас рабочие Кандарна, многие из которых отдали заводу долгие десятилетия своей жизни и рассчитывали, по крайней мере, на заслуженное уважение их прав со стороны государства. Их борьба сейчас - наша борьба! Борьба всей Бакардии, что задыхается с каждым днем все сильнее в петле из формул, расчетов и уравнений, в которую нашу страну загоняют, как в прокрустово ложе. Они называют это “новым миром” - и где же, вы спросите, место, отведенное в нем человеку? Или роль погрешности, которую оставят за скобками, дабы она не влияла на полученный результат - все, что остается тем, кто не может свыкнуться с подобным порядком вещей? Готовы ли мы покорно принять на себя эту роль? Объединяя свой голос с голосами рабочих Кандарна, я отвечаю: нет! <…>

***

Бертран снял очки, протер немилосердно слезящиеся глаза. Над последней редакцией законопроекта, который нужно было представить Патрису в начале следующей недели, он корпел уже третий час, но ничего не мог сделать с тем, что ощущает себя героем какого-то древнего мифа, поднимающим в гору гигантский камень лишь для того, чтобы тот в последний момент вырвался из его рук и скатился обратно, к самому подножию. Впрочем, тем же самым, как он подумал, занималось и все правительство - он был не первым и, скорее всего, не последним, кто столкнулся с этой безнадежной зацикленностью.

С чего же все началось? Последний раз бакардийский государственный бюджет был в профиците, когда Бертран еще ходил в школу - то была середина семидесятых годов, и все, что говорили о кризисе, нагрянувшем, как гром среди ясного неба, для Бертрана значило не больше, чем утреннее пение синиц, свивших себе гнездо рядом с его окном. Он помнил только, как мрачен и озабочен стал отец: дела его фирмы пошли хуже, семья была вынуждена во многом отказать себе, чтобы остаться при каких-то средствах к существованию - наверное, тогда Бертран получил один из первых и важнейших для себя жизненных уроков.

- Так устроен мир, Берти, - сказал ему отец, увидев, как огорчен Бертран тем, что его подарок на день рождения оказался куда скромнее, чем он представлял. - Ничто не берется из ниоткуда. За любым, самым стремительным подъемом обязательно последуют минуты спада и разочарования… и если где-то чего-то прибыло, откуда-то обязательно убудет - сейчас или позже, не имеет значения.

Бертран беспрекословно выслушал его - авторитет отца был для него незыблем, - и больше не позволял себе никаких проявлений недовольства. Тем более, чем взрослее он становился, тем отчетливее понимал, что отец был прав, ошибившись лишь в одном: минута спада оказалась вовсе не минутой, а десятилетиями долгой, самозабвенной, подчас самопожертвенной, но неизменно тщетной борьбы с движением вниз, что с каждым годом все сильнее и сильнее напоминало срыв в смертельное пике.

Сколько с той поры в Бакардии сменилось правительств - правых и левых, испробовавших все? Национализация, приватизация, вновь национализация, затем очередная передача национализированного в частные руки - если очередная реформа и приносила плоды, то лишь затем, чтобы после них резче и болезненнее ощущалась новая волна кризиса. Поднимались суммы налоговых сборов, бюджетные выплаты, напротив, урезали как могли, пусть это и значило столкнуться с потоком протестов, каждый раз все более ожесточенных - это должно было помочь, но не помогало, точно тогда, в середине семидесятых, что-то необратимо сломалось, обернулось против себя же, пошло в обратную сторону, хотя сама суть механизма этого не предполагала; многие, как видел Бертран, с надеждой смотрели на Европу, видя в ней единственную надежду Бакардии, но сам он пока предпочитал держаться в стороне от этих дискуссий, на все задаваемые ему вопросы отвечая размыто и неопределенно. Он хотел бы быть полезным правительству и стране - но знал, что у Фейерхете мало поводов доверять ему в том, что касается европейского сотрудничества; вдобавок, из головы у Бертрана не выходили слова Аллегри, что тот сказал ему как-то за коктейлем: