Кровавый скипетр

Ночь была тихой, и Семён, отказавшийся оставаться в родительском доме, поднял своих верховых и велел сбираться в путь. Сухо попрощался с братьями и отправился обратно в Коломну. Отъезжая от опустевшего дома родителей, в маленьком слюдяном оконце которого во тьме виднелся тусклый свет, он дал себе волю и, закрыв лицо рукой в толстой перчатке, разрыдался, тоскуя по ушедшему детству, по братской дружбе, по матери, по её ночным сказам о доблестных рязанских князьях…Всё это ушло, исчезло во тьме лет, как и исчез в ночи огонёк из окна родительского терема. Утерев лицо, Семён перевёл дух и проговорил твёрдо, будто убеждая себя в своей правоте:

— Убегу!

У Шуйских было слишком много противников, и Елене вскоре стало известно о том, что Андрей Шуйский после смерти великого князя Василия пытался уйти на службу к Юрию Иоанновичу. Изменник был схвачен в тот же день по приказу Елены, и руководил арестом вновь прекрасный дворянин Иван Телепнёв. Тогда-то и начали догадываться все о том, что молодой князь стал любовником вдовы. Василий Немой же понял, что Шуйским сейчас лучше отойти от управления государством и покорно удалиться в тень. Так Елена начала отстранять от власти назначенных мужем опекунов, и с полной уверенностью считала, что усмирила Шуйских, но она слишком плохо знала эту властолюбивую семью…

Теперь, подобно единоличной правительнице русского государства, Елена принимала подданных в своих покоях, где княгиня восседала в резном кресле. И отныне без опаски разглашения тайны об её порочной связи Елену всюду сопровождал Иван Телепнёв…

Они ждали главу совета при великом князе — Михаила Львовича Глинского, дядю Елены. Когда-то он начал мятеж в Литве, после чего род Глинских был вынужден уехать в Москву на службу к великому князю Василию. Но с началом очередной русско-литовской войны попытался вновь перейти на службу к королю Сигизмунду, но был схвачен и брошен в темницу. Лишь в последние годы жизни великого князя Василия он смог вновь вернуть его расположение и ныне возглавлял совет при нынешнем великом князе.

Часто во время приёмов в горнице на ковре играли дети — так Елена лишний раз стремилась напомнить подданным, почему вся власть находится в её руках, мол, пока великий князь с деревянными лошадками играет, на её плечах заботы о правлении державой. Иоанн порой отвлекался от игры и глядел на восседавшую в высоком креслице мать, твёрдую, властную, одетую в узорчатый опашень с пышными рукавами. Волосы скрыты под сорокой, унизанной жемчугами и каменьями, обрамляющей её голову и вытягивающей строгое лицо. Весь вид Елены говорил об одном — она и есть власть! Она — мать правителя государства Российского!

Няньки спешили к ползущему и мычащему Юрию — утереть свисшие до пола нити слюны. Страшное стало замечаться в нём — пустой, безучастный взгляд, несвязные звуки, малозаметное ещё уродство.

— Пошли прочь! — прогнала нянек Елена и, взглянув с болью и досадой на младшего сына, повелела и его увести. Маленький Иоанн был посажен в детское кресло, что было установлено рядом с материнским.

— Сиди, Ванюша! Сиди подле меня спокойно! — сказала шёпотом сыну Елена. Телепнёв, стоявший позади неё, нежно погладил плечо княгини. Когда послышались за дверями твёрдые шаги, он резко убрал руку.

Михаил Львович Глинский не упускал возможности проявить свою важность, потому никогда не кланялся ни племяннице, ни её сыну. Было видно, что присутствие Телепнёва смутило его поначалу, но престарелый князь быстро обрёл твёрдость и тяжело поглядел на Елену, а затем поверх её головы на Телепнёва. Их взгляды, полные ненависти, схлестнулись, это почувствовал даже маленький великий князь, напряжённо застывший в своём креслице. Елена, не сразу решившись нарушить тяжёлую тишину, проговорила:

— Итак, Михаил Львович, о чём в думе говорили прибывшие утром литовские послы? Надеюсь, не оскорбило их то, что великого князя не было в думной палате?

— От имени великого князя мы приняли литовских послов, — поглядывая то на Елену, то на Телепнёва, отвечал князь Глинский, — они требуют вернуть смоленские земли, захваченные Москвой десять лет назад…

Когда речь заходила о государстве её сына, Елена готова была защищать его до последнего, будто от этого зависели жизнь и счастье маленького Иоанна. Так и теперь, сверкнув глазами и вцепившись пальцами в резные подлокотники, отвечала твёрдо:

— Смоленск им не видать!

— Тогда нас ждёт война, — возразил было Глинский, но Елена перебила его:

— Хотят войны — они её получат!

— Но держава ещё не оправилась от последнего набега татар! На рязанских землях пепелище, и весной, видать, крымцы вновь придут! Все войска стоят под Москвой или стянуты на юг! Не выдержим мы войны с Литвой!

— Ежели мать великого князя желает воевать за Смоленск, русское воинство её поддержит! — сказал вдруг Телепнёв, пронзая князя взглядом насквозь. Глинский едва не задохнулся от возмущения, побагровел, скрипнул зубами. Понял, что бесполезно говорить о Смоленске. «Ничего, значит, поступим по-своему! Отдам Литве Смоленск, но сначала задавлю этого цепного пса!»…

— И ещё, — отводя тему, проговорил Михаил Львович, — к тебе едет Андрей Старицкий, брат твоего покойного супруга. Это главное, что я хотел тебе донести.

— Зачем он едет сюда? Неужто будет просить за брата своего, которого своей высочайшей волей ты заковала в цепи? — спрашивал Телепнёв с усмешкой.

— Поглядим, — усмехнулась Елена. — О чём бы он ни просил — ничего не получит.

— Ещё, — выпрямившись, говорил престарелый Глинский, и вновь с презрением взглянув поверх головы Елены на Телепнёва, — могу ли я с тобой говорить с глазу на глаз?

Елена подняла взгляд на любимца, словно выпрашивала его совета. Иван Телепнёв не оборачивался к ней и не уходил — также пронзал тяжёлым взглядом престарелого князя.

— Говори при нём! — с трудом пыталась проявить твёрдость Елена. Пальцы нервно застучали по подлокотнику.

— Что ж, — двинув желваками, начал Глинский, — коли хочет, пусть слушает. Гадко видеть мне, как ты, Елена, очерняя память своего покойного отца, память покойного великого князя, отдалась разврату, гнусному, грязному! На троне разврат ещё гнуснее, так как не даёт вырваться добродетели, оправдывающей власть самодержавия, добродетели, коей жаждет народ!

— Никто… — Глаза Елены вспыхнули. — Даже ты, глава совета, держащий истинную власть в руках, не смеешь клеветать на меня и обвинять в ославлении памяти покойных!

Высокомерный Глинский, развернувшись, тут же поспешил уйти, без прощания и поклона. Громко захлопнулась за ним дверь. Злобно глядя перед собой, словно ушедший был ещё здесь, Елена проговорила с ненавистью:

— Ненавижу его. Ненавидела с детства… Он, младший брат моего отца, упокой Господь его душу… — Перекрестилась. — Всегда принижал батюшку, словно имел над ним какую-то власть. Когда наша семья перешла под защиту великого князя Василия и началась очередная война с Литвой, он тут же предал своего нового повелителя и едва не перешёл снова на сторону короля Сигизмунда. Мой отец тогда не пережил этого позора, когда его младшего брата в цепях везли в Москву. Только я вымаливала на коленях прощение для дяди, и лишь благодаря мне Василий подарил ему свободу. Я надеялась, что дядя заменит мне умершего отца…Но он остался тем же ядовитым змеем…

Она в ожидании взглянула на Телепнёва. Он стоял, опустив глаза и стиснув зубы.

— Теперь он сделает всё, чтобы задавить меня. Не простит мне этих речей, — проговорил Телепнёв тихо.

— Я не позволю ему! — с нежностью в голосе отвечала Елена, обернувшись к любимому. Она ради спасения любимого и единоличной власти была готова расправиться с ненавистным дядей. Участь главы совета при великом князе была решена…

Андрей Иванович, князь Старицкий, прибыл к Елене утром следующего дня. Сыновей княгини в покоях не было — не хотела она, чтобы князь виделся со своими племянниками. Но зато, как всегда, подле был Телепнёв.