Кровавый скипетр

Слуги уже принимали и уводили коней, приглашали прибывших с Семёном ратников в отдельную горницу, где им накрывали стол. Семён же направился в светлицу, где его ждали братья.

Бельские — знатный княжеский род, потомки литовского князя Гедимина, а бабка Семёна была родной сестрой Ивана Великого. Семён был младшим сыном Фёдора Бельского, литовского князя, бежавшего на службу к московским государям. Иван Третий оказал ему великую честь, женив Фёдора Ивановича на своей племяннице, дочери рязанского князя. И она, Анна Васильевна Рязанская, родила мужу трёх сыновей — Дмитрия, Ивана и Семёна.

Дмитрий после ранней смерти отца стал доверенным лицом великого князя Василия и однажды ездил сажать на казанский престол московского ставленника, юного касимовского царевича Шах-Али. Затем из года в год водил полки и однажды даже был главным воеводой при нашествии крымского хана. Как бесславно было проиграно сражение! Дмитрий никогда не был хорошим полководцем, и лишь знатность рода его обязывала стоять во главе ратей. И потому даже после этого позора он продолжал водить полки, принимать иностранных послов, сидеть в думе на первых местах и сейчас также был опекуном малолетнего великого князя.

Второй сын князя Бельского, Иван, также водил полки, заседал в думе и входил в верховный совет при государе. Он тоже показал себя слабым военачальником — десять лет назад уморил болезнями и голодом всё воинство, что вёл на Казань. Чудо и заступничество митрополита и бояр спасло Ивана от заслуженного наказания. Не везло покойному великому князю с воеводами!

Семён же всё это время оставался лишь тенью своих успешных братьев. Они в думе, у кормила власти, а Семён — по городам с малым количеством ратников, сидит там, где ему укажут, в управлении государством не участвует. Оттого избегал он частых встреч с братьями — что-то мешало чувствовать себя в их кругу уютно и душевно. Может, стыд? Злость? Он младший, он последний в роду, и это угнетало с самого детства, а с годами злило всё больше.

Дмитрий в одной рубахе, крепкий, ещё более раздобревший в последние годы, радостно встретил брата в светлице, куда слуги, едва не сталкиваясь друг с другом, несли угощения. Тут и птица жареная на подносах, и щи с солониной, и засоленные овощи, и пироги — всё то, что братья Бельские привыкли видеть на столе с самого детства.

Дмитрий облобызал Семёна, едва не расцарапав ему лицо своей короткой жёсткой бородой, прижал к себе своими крепкими руками, даже было всхлипнул, но сумел сдержаться. За ним вышла его супруга Марфа с тремя детишками — шестилетним сыном Ванятой, пятилетней дочерью Анастасией и трёхлетней Евдокией. Семён расцеловал каждого из племянников, а улыбающегося Ваняту потрепал по светлой вихрастой голове, от чего мальчик залился довольным смехом. После приветствия Марфа ушла и увела детей, оставив мужчин наедине.

Иван, высокий, худой, подтянутый, с продолговатым вытянутым лицом, не выглядел таким мужиковатым простаком, как Дмитрий, — в нём явно проступала кровь московских и литовских государей. Он был в лёгком коротком кафтане, статный и строгий, и приветствие его было даже немного высокомерным — это Семён довольно остро чувствовал, особенно когда Иван холодно, без выражения каких-либо чувств, троекратно расцеловал его.

Пока старые слуги матери, знавшие князей с их детства, снимали с Семёна верхние одёжи, переодевали в домашний лёгкий кафтан и переобували в мягкие сафьяновые сапожки, Семён оглядывался. Мало что изменилось с детства. Всё уставлено многочисленной серебряной посудой, полы устелены дорогими цветастыми коврами. Низкий сводчатый потолок расписан витиеватыми узорами и цветами, но в детстве эти росписи и рисунки казались ярче и светлее — ныне же краска потускнела от времени. В углу столик с высоким металлическим кумганом[3] и лоханкой для умывания. Резные лавки, устеленные узорчатыми бархатными полавочниками, тянутся вдоль стен. На столе, укрытом парчовой скатертью, уже стоят серебряные блюда, чарки, кувшины. В высоких креслах сидят братья, по-домашнему тёплые блики свечей освещают их застолье. В красном углу, где стоят чтимые семейные иконы, из тьмы пробивается блеск лампад.

— Присядь, Семён, помянем матушку! — позвал Дмитрий, разливая по чаркам мёд. Семён, не сразу оправившись от нахлынувших воспоминаний, медленно направился к столу и тяжело опустился в уготовленное ему кресло. Братья выпили чинно, в тишине. Разговор никак не начинался. О матери никто говорить не хотел, было стыдно, что долгие годы сыновья редко наведывались к ней. Потому сразу начали о делах в думе, о смерти великого князя, приезде крымских послов, и всё как-то вскользь.

— Почто Юрия Дмитровского вы велели арестовать? — спросил Семён, поглаживая худое скуластое лицо с короткой кудрявой бородой.

— Иначе нельзя было! — пожав плечами, ответил Дмитрий, смачно поедая щи. — Больно силён был! И бояр у него много, и все на наши места и земли хотят!

— А как быть с Андреем Старицким, младшим братом покойного великого князя? — с живым интересом вопрошал Семён. Не хотелось ему той же участи и для Андрея Иоанновича — родня как-никак!

— Слаб он да нерешителен! Пущай пока в Старице своей сидит тихо! — продолжал Дмитрий, изредка поглядывая на Ивана. Тот молчал, опустив глаза в стол. Было видно, ему эта тема неприятна, ровно как и речи старшего брата. Дмитрий слишком резок и бездушен, но говорить ему этого не хотелось сейчас, ибо общее горе и ощущения присутствия матушкиного духа будто уберегали их от ссоры. Потому и Семён не мог вылить из себя гнев и жёстко вопросить — почему братья не помогут ему попасть в думу, не дадут проявить себя в управлении государством! Потому, силясь показать своё значение и живой ум, заявил:

— Я бы не посмел князей под стражу брать, тем паче ныне, когда великий князь лишь только упокоился в могиле. Бездушно!

Дмитрий с усмешкой взглянул на Семёна, Иван же медленно, будто с неохотой, принялся есть. «Снова они насмехаются надо мной!» — тут же возникла больная мысль в мозгу Семёна и ранила его в самое сердце. Он стыдливо опустил глаза, сцепил пальцы сложенных на столе рук.

— Помимо нас есть и другие бояре в совете. Шуйские, например, — ответствовал Дмитрий, будто поясняя свою усмешку.

— А почему Шуйские слово над нами имеют? Разве они родовитее нас? — с возмущением выпалил вдруг Семён, развернувшись к братьям и заглядывая им в лица, словно ища одобрение или поддержку. И снова нет, братья молчат, двигая челюстями.

«Они ведь даже не слышат меня!» — думал Семён. Но он не знал многого, ибо братья не считали нужным с ним делиться своими планами. А в планах было свалить Шуйских и прочих опасных опекунов, таким образом занять главенствующее место в управлении государством. И молчали они, так как Семён давил на больную мозоль: Шуйские стояли уже поперёк горла!

— В Серпухов поедешь весной! Молвят, татары крымские придут снова, — сказал вдруг Дмитрий Семёну, да так, словно решил просто отделаться от него. Семён согласно склонил голову, промолчав. И снова потёк тихий разговор Ивана и Дмитрия, в коем их младший брат не участвовал. Снова…

— Молвят, Иван Воротынский бежать в Литву удумал. Схватили вот. Слыхал? — говорил Дмитрий. — Сыновей его вместе с ним под арест, а старшего, Владимира, едва батогами насмерть не забили. Так и не ведаю, живой он аль нет?

— Князья и бояре думают, что сохранился дедовский уклад и можно к новому правителю отъехать со своим двором, — отвечал Иван, поглаживая узорчатую скатерть ладонью, — не поняли ещё, что в Московской державе после Ивана Великого сие действо является изменою, а не просто отъездом, как в старину! Нескоро ещё своевольство у знати выбьется!

И Семён вдруг чётко осознал, что тоже хочет убежать. В Литве ценят беглых бояр и князей-московитов! Глядишь, там ему будет больше чести оказано, чем на родине. А что его тут держит? Ничего, кроме долга службы. Да и службы кому? Младенцу великому князю? Литвинке Елене? Шуйским? Нет уж!

3

Кумган — азиатский кувшин с носиком и крышкой.