Кровавый скипетр

Василий Немой скончался в конце ноября 1538 года, до конца веря, что младший брат продолжит дело его и теперь не выпустит власть из рук, полноценно передав её однажды в руки потомков суздальских князей…

Снова тёмные времена настали для Руси. Захватившие власть грабили подвластные им города, обносили казну, великокняжеские кладовые, воруя оттуда золотые сосуды, шубы и драгоценности. Увидел однажды маленький великий князь, как Иван Михайлович с братом копались в государевой кладовой, деля между собой приглянувшиеся вещи. Хмуро оглядев сосуд, принадлежавший Ивану Великому, Андрей отбросил его и схватил другой.

— Ба! Вот это шуба! Неужто самого государя Василия? Хороша как! А? — воскликнул он вдруг.

— Я уже взял такую ж, так что бери себе, — отмахнулся Иван Михайлович. Притаившись за стеной, смотрел безмолвно на это восьмилетний Иоанн…

Получив власть, Шуйские бездействовали во многих отношениях. При них разорение татарами южных земель достигло немыслимых масштабов, сравнимых разве что с нашествием Батыя. Упорно и бесполезно думцы пыталась договориться между собой, дабы заключить с казанцами мир, другие настаивали на мире с Крымом. Пока шли споры в сводчатых душных палатах, горели деревни, погибал русский народ. И так продолжалось всё время, пока Шуйские были у власти.

Массово видные ремесленники покидали Россию. Так бежал в Ливонию итальянский архитектор Петро Малый, возведший Китайгородскую стену, крепости в Пронске и Себеже. Уйдя, докладывал дерптскому архиепископу:

— Великий князь и великая княгиня скончались, государь мал, и бояре враждуют, своевольничают без управы, так что в Московии мятеж и безгосударственность, от которых бегут и прочие дельные умы.

В начале 1539 года в темнице умер Телепнёв. Те, кто узрел труп, не узнали пышущего здоровьем красавца — это был уморённый голодом полускелет старика, беззубый, с провалившимся под рёбра животом.

Тогда же Иван Васильевич Шуйский наконец исполнил приказ покойного старшего брата — владыка Даниил добровольно снимал с себя сан митрополита Московского по причине «неспособности служению» и с позором отправлялся в Волоколамский монастырь, в котором когда-то был игуменом. При выезде из Москвы его едва не растерзала толпа верных Шуйским сыновей боярских, но боярин Дмитрий Палецкий остановил озверевших ратников и дал перепуганному Даниилу уехать в обитель живым.

Иван Шуйский быстро нашёл ему замену, избрав игумена Троице-Сергиева монастыря Иоасафа. И не случайно — сей священнослужитель когда-то крестил новорождённого великого князя Иоанна, да и мальчиком Троице-Сергиева обитель была любима, и потому Иван Васильевич решил, что сей исход удовлетворит всех.

Игумен был приглашён в столицу, где состоялся его разговор с Шуйским. В покоях присутствовали представители другой ветви Шуйских, братья Андрей и Иван Михайловичи, а также Фёдор Скопин-Шуйский, такой же властолюбивый боярин, как и его родичи.

Иоасаф, полностью седой, сухой и низкорослый, сидел за столом, полным угощений, но не притрагивался ни к еде, ни к вину. Облачен он был в простую чёрную рясу, длинная белая борода была аккуратно уложена.

— Значит, святители одобрили уход Даниила, — спрашивал игумен с недоверием. Недовольство его было понятно — нарушены многие церковные правила, и произошедшее низложение явно было противозаконным.

— Одобрили и сообща согласились, что тебе надобно стать владыкой, — улыбался довольный собой Иван Васильевич. Иоасаф поджал губы. Понял он, что настали тёмные времена не только для государства, но и для русской Церкви, во имя политических интриг попирающей христианские догмы. И как удержать её от этого падения? Как укрепить? Да и кто возможет?

— На том я и согласен стать митрополитом, — сказал вдруг Иоасаф. Шуйские, улыбаясь, подняли чары. Немного пригубил вина и сам игумен…

Рад был Иван Васильевич, ещё не ведая, что Иоасаф не из тех, кто станет плясать под чью-то дудку и потакать противозаконному управлению государством. Ещё немало времени пройдёт, прежде чем правитель поймёт, что создал для себя ещё одного могущественного противника.

Когда стемнело, Иоанн зажёг в покоях свечку и, сев около неё с книгой, начал читать. Для своих лет мальчик многое прочёл: знал едва ли не наизусть тома церковных книг, уже начинал познавать труды древних мудрецов: Тита Ливия, Полибия, Тацита. Возможно, униженный своими подданными, лишённый власти, он пытался почерпнуть что-то из истории о великих царях прошлого. Как заставить бояться себя? Как внушать подданным страх? Как стать великим государем?

Укутавшись в длинный кафтан, стуча зубами от холода, Иоанн пытался греться у свечи, но вскоре она сгорела, и в покоях стало совсем темно. Где-то за окном слышались пьяные песни и крики — бояре снова устроили пир, на котором они напиваются до беспамятства и жрут, словно свиньи. Наверняка и еды там много. Вспомнив о еде, голодный мальчик застонал — его не кормили уже почти два дня.

Не раздеваясь, Иоанн, дрожа всем телом, лёг на кровать отца. В темноте из воспоминаний начали появляться образы прошлого — мать, Телепнёв, кормилица Аграфена. До сих пор помнил её колыбельные, её песни, помнил её ласковые тёплые руки и смех. Помнил, как слышал крики Аграфены из коридоров дворца, когда её насильно увозили в монастырь. Он тогда рыдал в запертой опочивальне своей, закрыв уши, глотая градом льющиеся слёзы. И с тех пор он затворник в этих нетопленных покоях, предоставленный сам себе. Иногда к нему приводят младшего брата, но Иоанн не любит сидеть с ним, считает его сумасшедшим.

Днём мальчика наверняка выведут присутствовать на приёмах иностранцев, одев в государевы одёжи, а после, как всё закончится, заберут атласный кафтан и великокняжескую шапку, снова отведут в эти пустые покои и запрут. Шуйские! Все они! И детская рука Иоанна от бессилия сжалась в крепкий кулачок…

Дверь открылась. Мальчик вскочил и с испугом начал вглядываться в темноту.

— Кто? Кто тут?

— Не пугайся, батюшка государь, это я, Воронцов Фёдор. Не гневайся на слугу своего. Поесть я тебе принёс, Иоанн Васильевич.

Щурясь, мальчик вглядывался в темноту, пытаясь лучше разглядеть приближающуюся к нему тень. Зажглась свеча, и отрок наконец увидел Воронцова — низкого, с залысиной, с чёрной, окладистой бородой и мясистым носом — эдакий с виду деревенский мужик, а на самом деле выходец из старинного рода дворянского. При отце Иоанна воеводствовал в Вязьме, но особо себя не проявлял. Иоанну его лицо было едва знакомо, видел его лишь однажды в толпе придворных.

Фёдор преподнёс Иоанну две зажаренные ножки гуся и кружку с квасом. Поглядев на это, с блестящими глазами мальчик набросился на еду и принялся жадно есть. Воронцов огляделся и спросил:

— Тебе, государь, что, покои не топят?

Отрицательно помотав головой, мальчик обгладывал гусиную кость. Глубоко вздохнув, Воронцов сел рядом с мальчиком и погладил его по кудрявой голове.

— Морят тебя холодом-голодом, ироды проклятые, — проговорил он, тяжело вздохнув. Вскоре с едой было покончено, и мальчик, вытирая умасленный рот рукавом, проговорил:

— Благодарю, сердешный, что не дал мне голодным уснуть. В век тебе не забуду.

— Как твоё здоровье, государь? — осведомился заботливо Воронцов. Лишённый ласки и всеми брошенный, мальчик тут же доверился ему.

— Лихорадит меня, Фёдор, зябко…

— Прикажу натопить здесь. Да и переодеться надобно.

Приказав слугам пронести поленья, Воронцов сам забросил их в камин и начал разжигать. Вскоре заиграло яркое пламя, затрещали поленья. В покоях сразу стало тепло и уютно. Иоанн лежал в постели, умиротворённо улыбаясь. Давно ему не было так спокойно.

— Останься со мною, Фёдор, — тихо попросил он. Воронцов сел на колени перед кроватью и, взяв отрока за руку, дождался, пока он уснёт.

— Боярин Иван Васильевич Шуйский давеча был. Каждый день заходит, — шептал мальчик, — на батюшкину кровать, в коей скончался он, опирается локтем, а в кресло батюшкино ноги в сапогах укладывает…

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.