Страница 19 из 20
— Нет! Оставьте! Оставьте! — требовал он, крича. Но один из детин с такой силой оттолкнул мальчика, что он упал навзничь.
— Ванечка! Ваня! — послышался за закрывшейся дверью крик Аграфены. Вскочив, мальчик бросился к двери, но, дёрнув, понял, что она заперта.
— Оставьте, — уже тихо и жалобно сказал он в пустоту и, прислонившись спиной к двери, сполз по ней на пол…
Уже позже он узнал, что Телепнёва в оковах бросили в темницу, Аграфену постригли в монастырь, где она вскоре умерла, возможно, в тоске по любимому воспитаннику, а возможно, от рук Шуйских, захвативших власть в государстве. Так во главе державы оказались Василий Немой, Иван Васильевич и вышедший наконец из заключения их дальний родственник Андрей Михайлович. Глинские же отошли от дел и пока тихо и мирно жили в Кремле. Однако маленьких Иоанна и Юрия к ним не допускали…
Вскоре пятидесятитрёхлетний Василий Немой женился на Анастасии Петровне, молодой вдове боярина Фёдора Михайловича Мстиславского. Она приходилась двоюродной сестрой Иоанну по отцовской линии — так Шуйские пытались породниться с московскими Рюриковичами.
Все бывшие противники Елены тотчас покинули темницы, и это не сыграло Шуйским на руку. Правление их только начиналось, а уже далеко не все были довольны их возвышением. Освобождая арестованных Еленой бояр, Василий Немой надеялся на их поддержку, но получилось ровным счётом наоборот. Иван Бельский был среди освобождённых и, едва оправившись после заключения, он тут же начал борьбу за власть, ибо он, в родовитости не уступающий Шуйским, имел большой вес в думе. Тут и проявил себя незаметный доселе думный дьяк Фёдор Мишурин. Он стал доверенным помощником Бельского, сумел склонить на его сторону многих бояр и даже самого митрополита. Пока действовал этот хитрец, Василий Немой всё больше ощущал, что теряет силу, и родство с сестрой великого князя не играло здесь уже никакой роли.
Василий Немой был на заднем дворе своего имения, восседал на широком срубе, словно большой старый медведь. Узорная ферязь откинута назад, ворот кафтана расстегнут. Напротив — брат Иван, принёсший вести, что Бельский и Мишурин с помощью митрополита воздействуют на великого князя и приводят на службы своих соратников.
— Бельского в кандалы. Мишурина — сюда, — твёрдо проговорил Немой, опершись рукой о колено. — Всех их сторонников — по городам и деревням, прочь из Москвы!
— А митрополит? — осторожно вопросил Иван Васильевич.
— Повременим пока. Нельзя так сразу. К великому князю приставить стражу, никого к нему не пущать без нашего ведома! И помни — пока держишь его в своей узде, то и Москва в руках твоих! Иди!
Это назидание младшему брату Василий Немой произнёс не случайно — уже чует, что силы на исходе, что конец близок, и в глубине души своей жалеет, что момент, о коем он мечтал так давно, наступил, когда смерть уже дышит в спину…
Мишурина, окровавленного, в разорванных одеждах, верные Шуйским люди доставили в тот же день. Завели на задний двор в хлев и там продолжили избивать страшно, сменяя друг друга. Утром едва живое тело, издававшее лишь невнятные стоны, выволокли к месту, где снова сидел на широком срубе Василий Немой. Невозмутимо поглядел он на несчастного и спросил:
— Уразумел, кому дорогу перешёл, смерд?
— Бог… видит… недолго… осталось, — пробулькал Мишурин, выплёвывая при каждом слове кровавые сгустки. — И тебе… князь Шуйский…
Отчего-то страшно вдруг стало старому князю, мысли о вечных муках в аду всё больше пугали его, и теперь, после содеянного, греховная чаша весов перевесит иную окончательно. Но как доказать на грядущем суде души его, что без крови не бывает блага, власть строится на жестокости, и слабые безысходно вынуждены погибнуть от руки сильных? Нужно идти до конца, и Василий Немой приказал на следующий день отмыть кровь с Мишурина и тащить его на площадь. Там, без разрешения думы и великого князя, что противоречит всем законам державным, Мишурина прилюдно обезглавили. К тому времени Иван Бельский снова в темнице, причём (по приказу Ивана Васильевича Шуйского) в той самой, где он сидел до этого долгих четыре года.
Дмитрий Бельский тогда стоял с полками в Коломне. Узнав о повторном заключении брата, разозлился страшно, вознамерился вести свою рать на Москву и хватать Шуйских.
— Василия Немого с его братцем первыми вздёрну на кремлёвских воротах! — кричал он, красный от гнева. Но младшие воеводы, соратники Дмитрия, пытались его отговорить от этой затеи, предвещая, что великая кровь прольётся, брат на брата пойдёт, горожане пострадают более всего. Долг их — стоять с полками в Коломне, готовить ратников на случай татарского нашествия и не предавать интересов отчизны. Понемногу Дмитрий остыл, хотя и не смирился с тем, что происходило в Москве, и с тем, что этот удар он оставил без ответа.
В думе после того притихли, и митрополит Даниил уже опасался появляться при дворе. Василий Немой ранней осенью собрал всех бояр в думе, словно присутствием своим хотел навести порядок, как грозным рыком своим волк-вожак усмиряет стаю. Его боялись… Многие помнили, как четверть века назад он разоблачил боярский заговор в Смоленске, когда часть знати, находящейся в городе, были куплены Сигизмундом Старым и готовы были отдать Литве город; Василий Немой перевешал их всех на смоленских стенах, привязав к шеям казнённых их подарки, полученные от Сигизмунда.
Недолго пробыл он в столице — вознамерился ехать с великим князем вТроице-Сергиеву обитель. Мальчика везли в отдельном крытом возке, Василий Немой же ехал верхом. Всё спрашивал об Иоанне, и слуги отвечали ему:
— Великий князь молчит, ест с опаской, воду из кувшина выливает…
— Передайте ему слово моё, — приказал Шуйский, — коли есть перестанет — не буду кормить!
Видимо, в той поездке и пошатнулось его здоровье, почуял князь неладное и на полпути вернулся, решил отъехать с семьёй в подмосковное имение своё.
Когда приехал, велел растопить баню — продрог в дороге. И после бани вдруг слёг с кашлем. Поначалу он сам, как и другие, не придал этому большого значения, даже вставал уже, занимаясь хозяйственными землевладельческими делами, посылал наставнические грамоты младшему брату по управлению государством, и новый удар случился внезапно. В октябре его снова свалила сильнейшая лихорадка, и после того князь уже не вставал. Имение его стало тихим в ожидании смерти старика. Анастасия Петровна, будучи намного моложе своего мужа, не любила его никогда, но жалела себя, во второй раз становившуюся вдовой, и своего ребёнка, который уже был в чреве её[7]. Молилась, плакала, причитала, пока муж её хрипел в соседней горнице, тяжело дыша и покашливая. За этим наблюдал восьмилетний Ваня, сын Анастасии от князя Фёдора Мстиславского. Совсем недавно, чуть больше года назад, он видел ту же картину, как умирал его отец. Ныне — отчим. По настоянию матери молился, склоняя перед иконами свою тёмную головёнку, борясь со страхом и отвращением, подходил к Шуйскому, опять же, подталкиваемый матерью. Василий Немой был в сознании. Обернув к мальчику утопающую в подушках потную голову, проговорил с трудом:
— Мужайся, князь Мстиславский… Смерть тебе в жизни придётся видеть часто…
Прибыл вскоре с сыном Петром Иван Васильевич Шуйский. Ему ослабевший князь, как только все по его приказу покинули горницу, говорил:
— Не отступай… до конца иди… митрополита… прочь…
Но в последние дни, в те редкие мгновения, когда князь был в здравом уме, он всё больше вспоминал отравленную им Елену, чахнувшего в оковах Телепнёва, замученного и казнённого Мишурина и тех многих других, лишённых им жизни. Греховная чаша переполнилась окончательно, и вряд ли ему будет место в раю. Он, защищавший честь и интересы семьи, пожертвовал своей душой. Но стоило ли оно того? И всё казалось Василию Васильевичу пустой суетой — вся эта ненужная борьба за власть, необходимые насилие, смерть. И, стиснув зубы, плакал от страха и досады, плакал едва ли не единственный раз за всю свою жизнь. «Прости, Господи!» — молил он в мыслях своих, но понимал, что просить прощения уже поздно. Однако, находясь при смерти, не изменил себе и бредил словами: «Дума наша…Власть наша… Москва наша»…
7
Уже после смерти Василия Немого родится его дочь Марфа. По иронии судьбы спустя годы она станет супругой сына Дмитрия Фёдоровича Бельского — Ивана, видного в будущем воеводы.